Однако результаты советизации были фрагментарными и противоречивыми. Значительная часть кочевой цивилизации осталась вне «силового поля» государства и сохранила свою традиционную структуру под властью «родовых авторитетов». Кочевники показали гибкость в социально-политическом плане – они пытались адаптироваться к Советскому государству, оставаясь в рамках традиционного родового уклада жизни. Для властей же это было неприемлемым, ведь «родовые авторитеты» рассматривались ими как «классовый враг». (До революции ситуация была проще: российская администрация спокойно могла действовать через родовых властителей или в связке с ними, и поэтому родовой строй у кочевников ей не мешал).
Само по себе уклонение кочевников от участия в жизни государства не являлось главной проблемой для властей СССР – кочевое население составляло примерно 3 млн чел., т.е. всего лишь 2 % от численности населения страны. Однако кочевники занимали огромные, стратегически важные территории, что и было главной проблемой для власти. Контроль «оседлого» государства за кочевыми народами вообще затруднителен, а после событий революции и Гражданской войны стал еще менее осуществимым. Если во многих частях страны советская власть была установлена с трудом, то на «кочевых» территориях она фактически не была установлена вовсе, что позволяет говорить о совершенно особой ситуации, сложившейся в этих регионах.
Бóльшую важность после революции приобрела проблема трансграничного кочевания. В СССР, где постулатом стало существование страны в условиях «враждебного окружения», бесконтрольное пересечение границы было категорически неприемлемым для властей. Советское государство стремилось к обеспечению полного контроля за эмиграцией и иммиграцией, минимизации или полной ликвидации трансграничного кочевания. Кроме того, если до революции миграции кочевников происходили в основном в традиционном режиме с экономическими целями[997], то при советской власти откочевки стали приобретать политический контекст как форма бегства от государства. При этом властям было сложно понять причину каждой конкретной миграции – была она совершена в рамках традиционного скотоводческого кочевания или с политическими целями.
Эмиграционные настроения среди кочевого населения были опасны для властей СССР ввиду того, что массовая эмиграция – особенно «трудового элемента» – наносила удар по имиджу страны. Крайне нежелательным это было и потому, что приграничные «кочевые» регионы играли для СССР важную внешнеполитическую роль: Бурятия была элементом отношений с Монголией и Тибетом, Казахстан и Киргизия – с мусульманским населением Синьцзяна, Туркмения – с Афганистаном и Персией, все «мусульманские» регионы – с Турцией и другими странами исламского мира. Поэтому власти СССР не могли допустить каких-либо миграционных «эксцессов» в этих регионах. Точно так же действовали сопредельные государства. В подходе СССР, Китая, Персии и Афганистана к трансграничной миграции проявились и борьба за население (важнейший ресурс любого государства), и стремление сохранить контроль над ним.
Однако в 1920-е гг. ни у центральных, ни у местных властей СССР не было четкого видения решения вопросов, связанных с наличием в стране кочевой цивилизации. Они понимали, что «кочевые» регионы необходимо советизировать, но о том, как точно это сделать, представление было расплывчатым.
Центральная власть также не ставила задачу форсирования модернизации «кочевых» регионов, в первое десятилетие после революции политика в отношении кочевников проводилась в относительно спокойном режиме. Меры властей в основном заключались в попытках их советизации без перевода на оседлость. Полное и окончательное обоседление кочевников «имелось в виду» как далекая, «идеальная» цель.
Результаты процесса советизации кочевий были фрагментарными и противоречивыми. Кое-что (например, развитие образовательной и медицинской инфраструктуры в Бурятии и Калмыкии) удавалось, однако многие цели оказались недостижимыми, особенно на малодоступных для «проникновения» пространствах Казахстана, Туркмении и Киргизии. Усилия по землеустройству в «кочевых» регионах, которые были нацелены на решение межэтнических проблем, не привели к ожидаемым результатам. Передел земли, который устроил бы всех, так и не был осуществлен. Значительная часть кочевой цивилизации по-прежнему оставалась вне «силового поля» советской власти.
В итоге к концу 1920-х гг. власти решили, что кочевники не вписываются ни в структуру Советского государства, ни в рамки советской программы модернизации. В этот период в политике СССР начинают проявляться тревожные для кочевой цивилизации тенденции. Во-первых, это муссирование идей об «осталости» и неприемлемости кочевой цивилизации для советских реалий. Во-вторых, задуманная государством программа массового переселения в «кочевые» регионы, для чего нужно было «освободить» земли, занятые кочевниками, – юридически и физически. В-третьих, усиление советизации кочевий через разрушение родового строя, ликвидацию власти «родовых авторитетов». По сути дела это означало наступление на саму кочевую цивилизацию, которая была основана на родовых отношениях. В-четвертых, ужесточение порядка въезда в СССР и выезда из него и пограничного режима. Эти тенденции существенно усилились к концу 1920-х годов. Американский историк Т. Мартин сделал справедливый вывод о том, что, во-первых, «ни одно государство не зашло так далеко, как Советский Союз, в идеологическом и административном определении отдельных пограничных районов», и, во-вторых, о «твердой вере большевиков в политическое значение трансграничных этнических связей»[998]. Однако следует отметить, что, возможно, и повода отгораживаться от остального мира раньше не было ни у одной страны. Советский Союз был первым государством, которое идеологически противопоставило себя фактически всему миру. Что касается тезиса об этнических связях, к ним нужно добавить еще и связи родственные, помня об известном пункте в советских анкетах: «Имеете ли родственников за границей?»
Тем не менее следует согласиться с выводом А.П. Козлова, что меры, принятые властями в отношении кочевой цивилизации в 1920-е гг., не принесли больших результатов[999]. Она продолжала свое существование. Это настроило государство на усиление, форсирование борьбы с традиционным укладом жизни кочевников. После всех попыток советизации кочевий глобальной целью властей оставался перевод кочевников на оседлость, т.е. разрушение кочевой цивилизации, т.к. ее традиции и родовой строй не позволяли осуществить советизацию «кочевых» регионов.
В итоге взаимоотношения Советского государства и кочевых обществ стали более острыми, чем отношения обычного «оседлого государства» и кочевников. Как уже говорилось, власти Российской империи часто находили общий язык с родовыми властителями кочевых обществ. Однако для СССР такие властители априори были «классовым врагом», причем особо опасным из-за того влияния, которое они имели на массу кочевого населения. В таких условиях, усугубленных уверенностью советского руководства в наличии постоянной «внешней опасности» для страны, «кочевая цивилизация» была обречена на жесткий конфликт с государством.
В 1929 г. в СССР был взят курс на форсированную модернизацию «кочевых» регионов, которая состояла в переводе кочевников на оседлость с их попутной коллективизацией. О «переформатировании» «кочевых» регионов речи больше идти не могло. Модернизация по советскому образцу имела своей целью ликвидацию кочевой цивилизации.
Для такой политики были, во-первых, политические причины, а именно несовместимость этой цивилизации с советской властью. Поэтому был выбран путь разрушения несоветского, традиционного кочевого общества. Обоседление должно было разрушить власть «родовых авторитетов» и поставить бывших кочевников под контроль государства. Кроме того, перевод кочевников на оседлость для властей означал улучшение обороноспособности страны: население «привязывалось» к земле, прекращались откочевки внутри страны и за границу, легче стало бы осуществлять мобилизацию в Красную армию (необходимо учесть, что страна жила в условиях ожидания новой войны, и в 1938 г. в СССР была введена всеобщая воинская обязанность).
Во-вторых, экономические причины. В Казахстане и многих других «кочевых» регионах производству зерна был дан приоритет перед животноводством (хотя власти хотели достичь сразу две цели – сделать из кочевников земледельцев при одновременном сохранении скотоводства). В Средней Азии получил приоритет хлопок, за счет которого вытеснялись зерновые и другие культуры. Они «уходили» в северные «кочевые» районы, вытесняя там животноводство.
С.Г. Кляшторный и Т.И. Султанов назвали проблему взаимодействия кочевого и оседлого миров так: «Пашня и степь»[1000]. Для реалий СССР на рубеже 1920-х и 1930-х гг. можно сказать и так: «Зерно и мясо». Почему власти сделали ставку на хлеб, а не на продукты животноводства? Как известно, хранение и перевозка мяса требует расходов и специальных условий (охлаждение или заморозка). У сырого мяса короткий срок хранения (как и у молочных продуктов). Хотя для увеличения этого срока еще в XIX в. было изобретено консервирование (в том числе производство тушенки) и в 1870 г. в России был построен первый консервный завод, переработка мяса трудна и дорогостояща. Зерно можно перевозить и хранить без особой переработки. Срок его использования может составлять до шести лет. Поэтому власти решили, что зерно для обеспечения продовольственной безопасности и обороноспособности страны важнее. Кроме того, экономические цели модернизации «кочевых» регионов включали «освобождение» территории для развития промышленного производства и добычи полезных ископаемых, а также вовлечение местных кадров в эти сферы деятельности.
Еще одним экономическим аспектом перевода кочевников на оседлость было то, что ликвидация власти «родовых авторитетов», которые одновременно являлись наиболее зажиточным слоем кочевников, фактически означала ликвидацию кочевничества, т.к. кочуют только имущие: без наличия достаточного количества скота кочевать не имеет смысла.