В некоторых отдаленных местностях сохранялось совершенно не зависимое от государства кочевание. Как минимум до конца 1950-х гг. на плато Устюрт проживали небольшие группы казахов (по 2—4 юрты), которые не состояли ни в колхозах, ни в животноводческих бригадах совхозов, ни в каких-либо иных государственных или кооперативных хозяйствах. Ни у кого из них не было современных документов, их дети не ходили в школу. Они лечились у знахарей, а роды принимали бабки-повитухи. При встрече с чужаками они сразу начинали готовиться к откочевке в другие, им одним известные места. Это были потомки беглецов из аулов, принимавших участие в Адаевском восстании 1931 г.[1006].
Приверженность кочевью на Севере, пожалуй, была наиболее сильной. Кочевание, как бытовое, так и производственное, продолжало существовать на огромных территориях Арктики и Сибири на протяжении всей второй половины ХХ в.[1007]. Годы коллективизации и внедрения социалистического способа хозяйствования не смогли уничтожить традиционные кочевые формы оленеводства[1008]. Устойчивость кочевой культуры отмечалась на севере Якутии[1009]. Хотя на Ямале половина населения осела, кочевников численно стало больше, чем 80 лет назад (в 2014 г. – 5827 чел.). Коренные жители и ныне продолжают считать жизнь в тундре с оленями высокопрестижной, а вынужденное оседание, вызванное падежом оленей или смертью родственников, по-прежнему воспринимается крайне негативно[1010].
Наследие кочевой культуры сохранялось на практике. В Тюменской области кочевники, даже переходя в дом, рядом с ним ставили чум, в котором и продолжали проживать[1011]. В некоторых селах Астраханской области имело место применение юрт как летних жилищ или для складирования хозяйственных принадлежностей. Прежние традиции оказывают свое воздействие и в настоящее время, и, по-видимому, так будет и дальше в обозримой перспективе[1012].
В Туве кочевое скотоводство не перестало существовать, хотя традиционный образ жизни был фактически утрачен. В основном здесь сохранились летние перекочевки. В конце 1970-х гг., когда снимались ограничения на ведение личного подсобного хозяйства, у каждой крупной семейной общины была чабанская стоянка, где выращивали скот. В 1980-е гг. государство стало активно поддерживать и поощрять частное животноводство[1013].
Еще один аспект современной жизни «кочевых» регионов – возвращение ранее откочевавших групп населения. Так, в начале 1990-х гг. начался процесс репатриации бурят, после революции ушедших в Китай. К 2017 г. в Россию вернулись около 500 чел. Мотивы возвращения были разными: ностальгические («земля предков»), экономические (поиск новых возможностей), образовательные (в рамках существующих льготных программ)[1014]. В Казахстан к настоящему времени репатриировались около 1 млн оралманов – этнических казахов из соседних стран, в первую очередь – из Китая.
В настоящее время многие «кочевые» регионы переживают проблемы. Прежде всего это ухудшение животноводства. В странах Центральной Азии этому способствовало производство зерна на целинных землях и избыточное хлопководство. Многие животноводческие совхозы и колхозы были закрыты[1015]. В Забайкалье освоение целины и внедрение сельскохозяйственных методов, не подходящих для экстремальных природных условий этого региона, новая волна ликвидации животноводческих колхозов и приватизация скота в 1990-е гг. вызвали кризис в сельскохозяйственном секторе. Так, в 1991 г. в Агинском регионе только 28,5 % земли использовалось для сельскохозяйственных целей. Сейчас ситуация улучшилась[1016].
После распада социалистической системы во многих регионах бывшего СССР произошла обратная номадизация образа жизни скотоводов, возврат к полунатуральным методам ведения хозяйства. Тем не менее в период внедрения рыночной экономики процессы адаптации к ней происходили очень болезненно, сопровождаясь разорением скотоводов, эрозией пастбищ, ростом безработицы и нищеты[1017].
Во всех странах Центральной Азии, как только государство прекратило или существенно сократило субсидии и инвестиции в скотоводство, его убыточность стала очевидной. Везде скотоводство стало менее мобильным, чем в позднесоветский период. Дальние пастбища остаются недоиспользованными, а ближние деградируют из-за перевыпаса. Как отмечает А.М. Хазанов, «жизнь на отдаленных пастбищах, в отсутствие электричества, телевидения и связи, в отрыве от семьи и социального окружения сегодня людей не привлекает». В Туркмении мобильность скотоводов в настоящее время ниже, чем в советский период, что связано с высокой стоимостью доставки воды автотранспортом и сокращением производства искусственных кормов. В таджикистанском Горном Бадахшане владельцы сравнительно больших стад стремятся явочным порядком приватизировать дальние пастбища – по принципу «первый пришел, первый захватил». Они даже стали взимать плату за выпас скота с жителей поселений, расположенных в нижней части долин[1018].
В постсоветский период не отмечено особых успехов в модернизации экстенсивного скотоводства. Напротив, преобладающими тенденциями являются сокращение использования современных технологий, транспорта, искусственных кормов, достижений биологии и ветеринарии, уменьшение утилизации дальних пастбищ, во многих странах – падение престижа скотоводческого труда[1019]. Причины такого упадка лежат в разных плоскостях. Во-первых, в ряде регионов после многих десятилетий со времени перевода на оседлость уже трудно возродить кочевание. Так, в Бурятии к концу 1990-х гг. только очень небольшое число скотоводов начали снова экспериментировать с более мобильными формами хозяйства[1020]. Во-вторых, после государственного патернализма советской власти необходимо не только поменять соответствующий менталитет населения, но и разобраться с правами собственности на землю[1021].
Оседание на Севере имеет свои специфические проблемы. Во-первых, из-за таяния вечной мерзлоты под теплыми домами некоторые из них накренились к югу и требуют постоянного ремонта. Поэтому некоторые северяне ставили во дворах юрты, а дома использовали не по прямому назначению. Во-вторых, некоторые «укрупненные» поселения находились далеко от охотничьих или рыболовных угодий, и это означало, что мужчин никогда не бывает дома, т.к. они занимаются «производственным кочеванием», оставив жен, детей и родителей в поселке. В-третьих, большинство звероводческих ферм оказались нерентабельными, из-за чего выросла женская безработица[1022].
На Севере присутствуют большие трудности с логистикой. Есть решение, которое заключается в том, чтобы оленеводы сменяли друг друга в тундре, работая относительно короткими вахтами и проводя как можно больше времени в поселке, в кругу семьи. Учитывая расстояния, которые обычно покрывают стада северных оленей в течение года, очевидно, что осуществление этого плана придется отложить до времени, когда у каждого поселения будет свой вертолет[1023].
Еще одна проблема, связанная с оседанием кочевников, – частичная потеря ими национальной идентичности. Так, ненцы Таймыра при оседании утратили национальное жилище и одежду, традиционные инструменты, утварь и орудия труда (хотя традиционная пища сохранилась). Произошла определенная языковая ассимиляция – только 56,4 % жителей поселков считают ненецкий язык родным. Русский язык доминирует в разных сферах. Причем там, где оседание началось раньше, только 38,3 % ненцев свободно владеют ненецким языком, где позже – 67,6 %. Оседлые показывают существенное снижение знания национальных песен и сказок. Произошел отказ от традиционной обрядности, возросла приверженность атеизму или православию. Смешанные браки у кочевых ненцев составляют всего 4 % (причем они заключаются с представителями другими кочевых этносов, долго живущих среди ненцев), тогда как у оседлых – 45 %, в том числе 27,2 % – с представителями «пришлого» населения. Таким образом, оседлые более подвержены метисации. Трудовые коллективы у кочевников – в основном моноэтнические, у оседлых на 78,4 % – смешанные. В.П. Кривоногов сделал вывод, что «только кочевой оленеводческий образ жизни позволяет ненцам и другим народам Севера сохранять основы национальной культуры и в целом этнический облик»[1024].
В последние годы у кочевого скотоводства отмечены успехи. В Якутии после 1990 г. были восстановлены родовые общины. К 1999 г. в республике насчитывалось 208 таких общин, которым принадлежало 48 млн га земли для ведения традиционных отраслей хозяйства. Родовые общины получили широкое распространение у эвенов, эвенков, чукчей и юкагиров, хотя почти все они столкнулись с экономическими трудностями[1025]. Хотя в Туве после развала совхозной системы началось возрождение кочевого скотоводства, кочевники оказались не способными конкурировать с индустриальной экономикой. Поэтому они стали вовлекаться в модернизационные процессы в качестве подчиненной стороны[1026].
Положение кочевой цивилизации в зарубежных странах
В ходе истории многие «оседлые» государства имели дело с кочевыми народами. Были времена, когда кочевники громили и побеждали оседлых. Однако в Новое время произошел «наклон баланса власти» от кочевников к «оседлому» государству[1027]. Особенно сильно это проявилось в ХХ в.
Политика Китая в отношении кочевников имела большое сходство с политикой дореволюционной России и СССР. Китай имел дело фактически с теми же кочевыми народами Евразийской степи (только они охватывали его территорию не с юга и востока, а с севера и запада). Китай, как и Русь, боролся с кочевниками на своих границах, был покорен Монгольской империей Чингисхана. Среди аналогий китайской и российской политики – рассмотрение кочевников как «отсталых» (в определенный период истории), усиление административного давления на «кочевых» территориях, реализация программы перевода кочевников на оседлость, колонизация «кочевых» регионов, интеграция кочевников с целью встроить их в формирующуюся политическую нацию. Проблемы, с которыми столкнулся Китай в этой сфере, были схожи с проблемами России: сопротивление со стороны кочевого населения, трансграничные миграции и откочевки, опустынивание земель в результате бездумного перевода их под земледелие.