В Монголии, как и в СССР, в ХХ в. была реализована программа перевода кочевников на оседлость (под влиянием аналогичной политики в Советском Союзе). Однако в целом политика Монголии была гораздо более щадящей, для чего существовали объективные причины, главной из которых была та, что подавляющее большинство населения страны вело кочевой образ жизни.
История взаимоотношений властей Ирана (Персии) с кочевниками представляет собой почти беспрерывную борьбу, которая завершилась в ХХ в. окончательным подчинением «кочевых» территорий. Целью иранского правительства была интеграция кочевых племен в государственную структуру, укрепление внутренней целостности страны, усиление контроля за населением, обеспечение сбора налогов и призыва в армию. В этом присутствует определенное сходство с политикой Российской империи и СССР, однако до революции в нашей стране противостояние государства и кочевников не было таким острым, и российские власти в основном стремились применять «мягкую силу» без излишней конфронтации. Сходство между ситуацией в Иране и России состояло также в том, что оседлое население и там, и там чаще всего поддерживало действия государства, направленные на «усмирение» кочевников. Иран, так же как дореволюционная Россия, пытался использовать потенциал одних кочевых групп против других. Еще одно сходство – стремление Ирана и СССР ограничить или вовсе запретить трансграничное кочевание.
В Афганистане отношения между государством и кочевниками были трудными. Власти предпринимали попытки перевести кочевников на оседлость, однако такие акции были слабыми. В отличие от России, Афганистан не мог предложить кочевникам перспективы более высокого развития. С третьей четверти ХХ в. положение кочевого населения этой страны ухудшилось в связи с непрекращающейся гражданской войной.
Политика государств Ближнего Востока и Магриба имеет явное сходство с политикой Российской империи и СССР (колонизация «кочевых» территорий, программа перевода на оседлость и пр.). Так, попытки властей Османской империи обоседлить бедуинов на султанских землях в качестве арендаторов, что должно было давать государству доход, можно сравнить с советской программой перевода кочевников на оседлость на колхозных и совхозных землях. В ряде стран, как это было и в Российской империи, кочевники принадлежат к иноэтническим для власти группам: курды в Сирии и Ираке[1028], бедуины в Израиле, туареги в государствах Сахеля (в то же время в большинстве арабских государств кочевники-бедуины относятся к тому же этносу, что и оседлое население, включая власть). Сходство есть также в воздействии на жизнь кочевников развития экономики, в том числе масштабной добычи нефти и газа на «кочевых» землях: такая ситуация сложилась, в частности, на Аравийском полуострове и на севере России.
Ситуация с кочевым населением Европы имеет определенные аналогии с положением в России. В Мурманской области, как в Финляндии, Швеции и Норвегии, проживают саамы (около 1800 чел.), которые пользуются правами самоуправления. Цыганское население России не так велико, как в некоторых странах Европы, и составляет около 200 тыс. чел. (почти все они перешли на оседлый образ жизни). Кочевники Балканских стран, как и кочевники в СССР, столкнулись с проблемой ограничения трансграничной миграции, что стало одной из причин упадка кочевой экономики на Балканах. Так же, как в ряде стран Европы, на Руси, а также в последующем в России и на Украине были свои «бродячие» и полукочевые группы, вышедшие из числа оседлого населения, – бродники, казаки (бродники полностью ассимилировались среди окружающих групп населения, а казаки давно оставили элементы полукочевого образа жизни). Различие между историей Европы и России/СССР заключается в том, что у нас никогда не было геноцида цыган и других кочевников.
Сходство между «кочевыми» регионами Австралии и России/СССР заключалось, во-первых, в том, что, как писал Г.Н. Черданцев, Казахстан похож на «атолл», как и Австралия[1029] (имеется в виду, что оседлое население здесь проживает по краям региона, а в середине находится огромное малонаселенное пространство степей, пустынь и полупустынь, где обитают кочевники). Таким же «атоллом» в какой-то степени являлась Туркмения. Во-вторых, в Советском Союзе регулярно шли разговоры о возможности применения опыта Австралии в сельском хозяйстве «кочевых» регионов. Так, в декабре 1930 г. казахский советско-партийный деятель, зам. председателя СНК РСФСР Т.Р. Рыскулов публично, ссылаясь на опыт Австралии (а также Аргентины), ратовал за «рационализацию» скотоводства в степи вместо перевода кочевников на оседлость[1030]. (Известно, что в 1930-е гг. эти предложения услышаны не были.) Однако, с другой стороны, развитие животноводства в Австралии – это другой опыт отношений между оседлым государством и кочевниками, т.к. аборигены Австралии не были скотоводами, и этой отраслью экономики, наоборот, занималось оседлое («белое») население континента. Еще одно отличие истории Австралии состоит в том, что в России/СССР никогда не реализовывалась программа геноцида в отношении какой-либо этнической или расовой группы, и представители кочевых народов рассматривались как равноправные подданные/граждане государства.
В результате перевода кочевых групп на оседлость в ряде стран Африки южнее Сахары произошло ухудшение положения бывших кочевников в сфере здравоохранения (а также питания и доступа к питьевой воде). В этом состоит существенное отличие от ситуации в СССР, где положительные последствия перехода на оседлость состояли как раз в улучшении доступа к услугам здравоохранения, образования и пр.
Опыт «пыльных котлов» (ветровой эрозии, возникшей после распашки степи или прерий), особенно в США, актуален для «кочевых» регионов России и СССР. Г.Н. Черданцев еще в 1930 г. отмечал, что Казахстан по своим природным условия схож с западом Соединенных Штатов – прежде всего по количеству осадков[1031]. Однако американский и другой опыт был фактически проигнорирован во время освоения целины в СССР. Интересно, что в воспоминаниях Н.С. Хрущева нет указания на то, что ему кто-либо рассказывал о «пыльных котлах», хотя он посещал огромное фермерское хозяйство Р. Гарста в Айове в 1959 г. и много общался с этим фермером во время приездов последнего в СССР.
В зарубежных странах острым остается вопрос признания прав кочевого населения на сезонно используемые им земли и на передачу этих земельных прав потомкам. Лишь последние десятилетия XX в. ознаменовались существенными и позитивными для кочевников изменениями. Такой перелом отразился, например, в политике Всемирного банка, который в 1990-е гг. внес коррективы в условия выделения кредитов на экономическое развитие и отныне считает необходимым предварительную «организацию официального признания традиционного землевладения» и «возобновление прав землепользования коренного населения на долгосрочной основе», в том числе и в отношении неоседлых групп[1032].
Остро стоит вопрос и о сохранении идентичности кочевых народов, их цивилизационной самобытности. Номады зачастую не хотят принадлежать к какой-либо стране и, таким образом, оказываются лишены надлежащего политического и правового статуса. Эксперты считают, что необходимо принять специальные конвенции о кочевом образе жизни, которые бы способствовали более гибкому управлению границами в регионах кочевания, предписывали создание национальных земельных кодексов, регулирующих доступ кочевников к ресурсам и признание скотоводческой земли, отвечающее интересам кочевников[1033].
Интересным фактом является то, что в конце ХХ и начале XXI вв. в мире возникло новое восприятие кочевой – точнее сказать, мобильной – жизни, которое проявило себя в виде неономадизма. Номадизм в его социальном понимании выступает теперь как «стратегия, отвергающая любую оседлость, укорененность, привязанность, традицию». В условиях ускоренной глобализации распространено «новое ощущение мира, который словно “сжимается” во времени и в пространстве, воспринимается… как глобальный и целостный, а не ограниченный конкретным местом проживания»1034. Таким образом, многие оседлые люди оценили преимущества мобильного образа жизни. Ю. Верне и М. Дувенспек отмечают, что, «по мере того, как мир становился все более мобильным, осмысление мира стало кочевым»1035. Отмечено появление нового «номадического» типа человека, «нового кочевника», избирающего себе место проживания в той или иной стране исключительно из экономических и других сугубо прагматических соображений, абсолютно независимо от своего национального происхождения[1034].
Распространению моды на неономадизм в немалой мере способствовал бум туризма, кибер– и медиапутешествий. «Новыми кочевниками» стали называть себя представители «транслокальных культур» (например, Techno и New Age), а также политического и делового истеблишмента, мигрирующие по миру в своих бесконечных вояжах (конечно, у них речь идет больше о путешествиях с комфортом)[1035]. К таким «новым кочевникам» можно отнести «дауншифтеров» и «экспатов», свободно перемещающихся по миру туда, где есть работа или просто жизнь «лучше» и «приятнее». Разумеется, это не имеет никакого отношения к кочевой цивилизации, а является ответом человека западной, европейской цивилизации и на вызовы глобализации, и на преимущества, которые она дает.
В то же время пандемия коронавируса, разразившаяся во всем мире в 2020 г., привела к закрытию границ и существенному ограничению мобильности людей в глобальном масштабе, «заперла» их в странах, гражданами которых они являются. Этот новый вызов заставляет пересмотреть многие аспекты процесса глобализации.
Выводы
Политика многих «оседлых» государств – Китая, Ирана, Монголии[1036], Афганистана, стран Ближнего Востока, Магриба и др. – в отношении кочевников имела определенное сходство с политикой Российской империи и СССР. В то же время, в отличие от Австралии и ряда стран Европы, в России и СССР никогда не осуществлялся геноцид или преследование кочевого населения. Результаты действий властей ряда стран Африки по отношению к кочевникам, приведшие к ухудшению