), оно противоречило принципу равенства сторон, заложенному в основу более ранних русско-ганзейских договоренностей. Но возражать великому князю ганзейцы в 1478 г. не стали.
Подписание нового торгового договора с Новгородом и восстановление ганзейской конторы стояли на повестке дня ландтага в Вольмаре 15 января 1486 г.[518] Для начала переговоров требовалось разрешение ганзейского руководства, но дерптцы, которые играли в управлении Немецким подворьем главную роль, при поддержке представителей Ревеля настояли на том, чтобы ливонские города начали решать эти вопросы[519].
К началу февраля 1487 г. был сформирован состав посольства для переговоров о русско-ливонском торговом мире. В него вошли бургомистр Тидеман Геркен и ратман Иоганн Хаке из Дерпта, а также бургомистр Иоганн Ротерт и ратман Людвиг Круфт из Ревеля[520]. 21 февраля они прибыли в Новгород, где оставались до 17 апреля. Ливонцы надеялись на участие в переговорах самого великого князя, но тот в Новгород не приехал[521]. Наместникам, которые его представляли, члены ливонского посольства предложили восстановить условия договора 1472 г., «чтобы церковь и [Немецкое] подворье обстроить и чтобы купцы… имели возможность (букв.: свой путь) торговать всеми товарами по старине, равным образом и новгородские купцы в [ливонских] городах»[522]. Из письма, направленного в те дни в Любек, можно почерпнуть сведения об основных пунктах, которые ливонцы хотели обсудить с русской стороной: «Во-первых, о свободе, которую новгородцы должны иметь в Нарве; затем о господине магистре; затем о завешивании в городах; затем о вывозе лошадей; затем о наказании за повреждение бороды; затем о проводниках; затем о торговле всеми без исключения товарами; затем о том, что дворовый кузнец не должен продавать [крепкие] напитки иначе как бочками; затем о Русском конце в Дерпте; затем о том, чтобы собраться вместе с городами на съезд в Нарве; затем о коротких [отрезах] и длине сукна; затем об упаковке сельди; затем о меде»[523].
Н. А. Казакова подробно анализировала программу[524], но следует отметить, что ее положения, за исключением пункта о «господине магистре», касались торговли ганзейцев с новгородцами и их повседневных связей.
Письмо с изложением этой программы посланцы Ревеля и Дерпта передали новгородским наместникам Якову Захарьичу и Юрию Захарьичу, а те переправили его в Москву. В ожидании ответа ливонские послы «ходили без дела», но, после того как 29 марта из Москвы вернулся гонец, переговоры возобновились. 1 апреля ливонцам вручили русский проект договора, из которого следовало, что великий князь одобрил идею сохранения русско-ганзейской «старины», но настоял на включении в текст пунктов, противоречивших традиции. Прежде всего послов смущало стремление Ивана III представить их инициативу как «челобитье» и ввести в преамбулу договора оборот «великий князь жалует милостью», что подчеркивало различие в положении сторон и зависимость ливонцев от милости московского государя.
И все-таки новгородско-ганзейский договор на 20 лет был подписан[525]. Его зачин соответствовал желанию Ивана III: «По воле Божьей и по повелению великого государя… приехали немецкие послы… и били челом… и докончали мир», но далее в тексте оговаривалось, что торговля ганзейских городов и Новгорода отныне будет вестись «по старине», «по старым грамотам и по этой грамоте, по старому крестоцелованию и по этому крестоцелованию, без всякой хитрости», как на том настаивала ганзейская сторона. При этом из договора исчезла ссылка на сохранение «старины» «обеими сторонами» («van beyden syden»)[526]. Это создавало лазейку для отклонения от традиционного порядка.
Новым было и то, что в случае войны Новгорода со Швецией, Ливонским орденом или Нарвой ливонские города должны были придерживаться нейтралитета и не оказывать никому помощи[527]. Таким образом великий князь ответил на просьбу ганзейцев, чтобы при возникновении военно-политических конфликтов не подвергать их репрессиям и установить различие между «делами земли» (государства) и «делами купцов». Утверждение подобного принципа вбивало клин между ливонскими городами и их ландсгеррами. Г. Козак предположил, что Иван III, заинтересованный в разобщении субъектов власти Ливонии и ослаблении ее военного потенциала, санкционировал подписание торгового мира 1487 г. исключительно ради этой цели[528].
Торговое соглашение с Ганзой для великого князя представляло большое значение, обеспечивая ему канал для импорта жизненно необходимых товаров, в том числе оружия, металлов, соли, предметов роскоши для двора.
Две статьи договора также содержали пункты, отсутствовавшие в ранних соглашениях. Они касались обязательств ливонских городов. Согласно статье 3-й, власти ганзейских городов обязались нести ответственность за причинение русским купцам ущерба на море — вершить правосудие или содействовать его осуществлению. Статья 4-я предусматривала, чтобы магистраты приморских городов осуществляли охрану выброшенных на берег кораблей и их груз, принадлежавший немецким и русским купцам, а также за распределение спасенного имущества между владельцами в соответствии с долей каждого на момент фрахта.
Оба этих пункта были направлены на улучшение условий балтийской морской торговли, однако не являлись бесспорными. Трудно было застичь пирата в просторах Балтики, а если учесть, что пиратством промышляли не только граждане ганзейских городов, но главным образом датчане, то меры, предпринятые против них, могли обернуться для ливонских городов и Ливонии серьезными внешнеполитическими осложнениями. Новгородские власти, отвечавшие за безопасность купцов в зоне собственной юрисдикции, были поставлены в более выгодное положение.
Вызывало сомнение требование уравнительного распределения спасенного товара между фрахтовщиками. Выражение «na partall» И. Э. Клейненберг отождествил с латинским «pro rata parte» («соответственно доли каждого») и связал его с новгородским обычаем пропорционального распределения[529]. Можно признать, что этот принцип справедлив, но при этом следует знать, что ганзейский морской закон, существовавший не одно столетие, гласил: «Пусть каждый сам несет свой убыток», а значит, из всего спасенного товара каждый купец мог забрать лишь то, что принадлежало лично ему.
5-я статья договора гарантировала купцам, находившимся в чужой земле, справедливый суд «по старине», т. е. судебное разбирательство по делу чужеземных купцов должно было вестись на основании местного права органами муниципального судопроизводства.
В 6-й статье предполагалось, что представители всех 73 ганзейских городов в период действия договора соберутся в Новгороде для обсуждения условий русско-ливонской торговли. Это вряд ли было осуществимо, поскольку ганзетаги проводились исключительно в ганзейских городах, — Новгород таковым не являлся. Возможно, Ивану III подобная ассамблея была нужна для налаживания прямых контактов с «заморской» Ганзой, о чем писал Э. Тиберг[530], и для демонстрации его могущества.
При утверждении договора новгородские наместники, следуя инструкциям великого князя, отказались скрепить его крестоцелованием и приложить к нему свои печати; вместо них это должны были сделать бояре и представители купечества[531]. Для ливонской стороны это было неприемлемым, поскольку по западноевропейской юридической практике договор, исполнение которого не гарантировалось официальными властями, считался профанацией. Ливонцы заявили о намерении прервать переговоры, если наместники не согласятся прикрепить к грамоте свои печати[532]. Тем пришлось согласиться.
Несмотря на эту уступку, представители Ревеля и Дерпта возвращались домой в удрученном состоянии. Прежде чем расстаться в Нарве, они направили в Любек отчет с описанием хода переговоров и содержания заключенного ими договора, в действенность которого не слишком верили. «Это мост, который нельзя перегружать, иначе он рухнет в воду»[533]. Эта фраза из их послания в Любек оказалась пророческой. Магистру, который просил Ревель предоставить доклад о результатах новгородской встречи, и прежде всего о решении политических вопросов, городские власти сначала не ответили и только в мае 1487 г. после очередного напоминания написали: «Эти самые посланцы нашего совета с указанными наместниками и боярами (hovetluden) великого князя обсудили также и дела, касающиеся вашей милости и всей страны (juwer gnaden gemene lantsake), и наилучшим образом все обговорили, высказав пожелание, чтобы те соблаговолили похлопотать перед великим князем о делах»[534]. Участники новгородских переговоров пообещали магистру представить более подробный отчет на ближайшем ландтаге, но рецессы ливонских ландтагов 1480-х гг. пока не опубликованы.
Возглавляемые Любеком ганзейские города были настроены более оптимистично, чем ливонцы. На ганзетаге в Любеке с 15 августа 1486 по 24 мая 1487 г. новый торговый мир был расценен как безусловный успех ганзейской политики[535]. Некоторый диссонанс внесло послание магистра Фрайтага и архиепископа Гильдебрандта, которые обратились к Ганзе с просьбой прислать им денег и солдат для противостояния русским