С началом Нового времени европейский спрос на русском рынке претерпел серьезные изменения. Ганзейского купца стали все больше интересовать сырье и продукты питания, вследствие чего лес, лен, пенька, смола, деготь, поташ, хлеб, сало превратились в основные статьи русского экспорта[669]. Увеличивалось число торговых контрагентов, благо для подобной торговли не требовалось крупных капиталов. Деловую активность задействованных в русско-ганзейской торговле не могли больше сдерживать ни крепкий тыл Немецкого подворья, ни традиции старины, ни политические амбиции московского государя. Сотни русских купцов устремлялись с товарами в приграничные ливонские города, выбирая те, где пошлины были ниже и регламентация городских властей была слабее, чем в крупных ганзейских городах. Нарва, Пернау и более мелкие города — Цесис, Мариенбург и другие к концу XV в. превратились в торговые центры обмена. Организация русско-ливонской торговли стремительно утрачивала жесткую локализованность и осуществлялась всюду, где возникали условия. Не только Немецкое подворье в Великом Новгороде, но и Ревель с Дерптом страдали от необычного порядка и безуспешно пытались покончить с ним.
Ганзейская торговля столкнулась с трудностями в предложении товаров. Русская знать предпочитала восточные ткани — шелка, парчу, атлас, Дамаск, хлопок. Многое могла бы дать ганзейскому купцу продажа в Россию европейского оружия, металлов и металлических изделий, благо спрос на них всегда и везде был велик. Однако сказывались различия в типах вооружения: на Руси отдавали предпочтение опять же восточным образцам — сабле, кольчуге, круглому шлему с бармицей, а не рыцарскому доспеху. Польско-литовские государи и Ливонский орден тщательно следили за тем, чтобы не происходило укрепление военно-технического потенциала вероятного противника. Ограничивался, а то и полностью запрещался ввоз в Россию оружия, металлов, пороха, серы, селитры. Поставка мелких металлических изделий — ножей, ножниц, цепей, проволоки, швейных игл, замков, ключей, посуды не имела особого спроса, поскольку существовал местный развитый кузнечный промысел[670].
В ганзейской торговле XV в. возник существенный дисбаланс: импорт значительно превышал предложение, что доказал Артур Аттман, обратившийся к серьезному статистическому исследованию таможенных книг ганзейских городов[671]. Ганзейские корабли на запад плыли почти всегда с полной загрузкой, а на восток часто шкиперы брали на борт балласт. Решением стал увеличивавшийся ввоз в Россию серебра в виде слитков или монет, йоахимсталлеров, которые шли на чеканку русских денег[672].
Недостаточность объемов экспорта стала причиной злоупотреблений в расфасовке товара, к которым прибегали ганзейцы, чтобы создать видимость большего объема поставок. С начала XV в. от русских купцов все чаще стали поступать жалобы на длину ткани поставов, меньший, чем полагалось, размер бочонков с медом и вином, неправильную расфасовку сельди в бочках и, особенно часто, на уменьшение емкости мешков с солью. Среди «неправд» назывались также слишком большие куски воска, которые ганзейцы безвозмездно забирали себе при колупании, или количество шкурок, которые они же требовали в виде «наддач» к партии мехов.
Встречалась также неуплата за поставленный товар, что иногда допускали купцы из ганзейских городов, предпочитавшие отказаться от своих обязательств перед русским партнером и скрыться с приобретенным товаром.
Русские купцы также временами обходились бесчестно со своими ганзейскими «коллегами», только их злоупотребления касались чаще качества товара. По этой причине ганзейцы настаивали на своем праве брать наддачи к мехам для компенсации шкурок некачественной выделки или меньшего размера. Столь же незыблемой считали они другую привилегию — колупать воск для проверки качества. На Немецком подворье имелось устройство для плавления воска, позволявшее установить наличие в нем посторонних примесей и так называемый «проверщик» (wastfinder). Обычаи наддач и колупания не были вызваны приниженным положением русского купца в системе ганзейского товарообмена. М. П. Лесников, изучивший торговые книги семейства Фекштуден и Немецкого ордена, доказал, что в начале XV в. русские купцы зачастую сами диктовали немецким купцам условия товарообмена[673].
Число конфликтов в русско-ганзейской торговле в течение XV в. неуклонно возрастало, и большинство их происходило в ливонских городах. Ошибкой было бы полагать, что рост воровства или убийств с целью ограбления русских купцов был связан с политикой ландсгерров или городских властей. Мы имеем дело с оборотной стороной возрастания торговой активности наших соотечественников и большого спроса на ввозимую из России продукцию. Преступлений в Ливонии происходило больше, чем в новгородских и псковских землях, по той причине, что именно эта страна в XV в. стала главной площадкой русско-ганзейской торговли. Русских купцов в ливонских городах становилось все больше, а доставленные ими товары всегда можно было сбыть с рук или припрятать, поскольку воск, смола, лен, зерно отличались «безликостью» и легко могли затеряться в потоке однородных товаров. С этим были связаны затруднения ливонских властей при поиске украденных товаров. В связи с увеличением численности иноземных купцов в Ливонии они не всегда могли справиться с возросшим числом совершаемых преступлений и предоставить удовлетворение пострадавшей стороне вне зависимости от национальности.
Опасности купцов подстерегали и на море, поскольку каперство являлось непременным спутником средневековой торговли. Балтийская акватория в XV столетии кишела пиратами. Ганзейские города и государства региона вели с ними борьбу, порой успешную, но иногда и использовали. История «виталийских братьев» служит тому наглядным примером. Подобное отношение снижало эффективность борьбы с пиратством, а потому каждый купец, поднимаясь на борт корабля, должен был готовиться к возможной встрече с морскими разбойниками. Если товары попадали в их руки, золотое правило «авантюрной» торговли, гласившее «Пусть каждый сам несет свой убыток», предписывало ему смириться с утратой и не требовать возмещения понесенных убытков от посторонних лиц или инстанций.
Русские купцы, которых манила перспектива получения высоких прибылей на Готланде, в Данциге и немецких городах, пересекали балтийские просторы на ганзейских кораблях и подвергались риску ничуть не больше прочих. Однако, не будучи хорошо знакомыми с нормами балтийского морского права, они требовали для себя гарантий безопасности, что было принципом торговли сухопутной — ответственность государя, в зоне юрисдикции которого осуществлялась торговля. Морские просторы, исключая прибрежные воды, никому не принадлежали, а потому ни ливонские ландсгерры, ни ганзейские города не несли ответственности ни за бесчинства пиратов, ни за последствия бурь. Это имел в виду магистр Ливонского ордена, когда на требование предоставить «чистый путь за море» новгородским купцам ответил: «В море моей власти нет»[674].
Изменявшиеся и усложнявшиеся условия русско-ганзейской торговли уже к середине XV в. потребовали от всех ее участников оформления требований, которые они могли бы предъявить торговым партнерам для выработки компромиссного решения. Всякий раз, когда дело доходило до такого обсуждения, ганзейцы прочно стояли на позициях старины, принятой издревле и зафиксированной в предыдущих договорах, и старались обеспечить контроль качества товара. Русские стремились подправить старину, требуя устранить произвол при взимании наддач к мехам и колупании воска и предоставить им чистый путь по морю. Несмотря на различие, эти две программы давали сторонам возможность предоставления друг другу частичных уступок, что помогало разрешать конфликты. Правила игры не предусматривали удовлетворения всех требований партнера, поскольку это создало бы дисбаланс в отношениях, и содержание русско-ганзейских договоров 40–70-х гг. XV в. оставалось неизмененным. Ошибочно полагать, что Новгород до вхождения в состав Московского государства не мог защитить интересы своей торговли[675]. Он так же, как это позже сделает Иван III, мог осуществлять политическое давление на Ганзу, но это привело бы к осложнению отношений и подрыву торговли с Западной Европой, что для экономики Новгорода было равносильно самоубийству. Новгородские и ганзейские купцы, несмотря на противоречия, старались сохранять паритетную основу соглашений.
Конец 70-х и 80-е гг. XV в. не внесли серьезных изменений в сложившуюся систему русско-ганзейских взаимоотношений, хотя появление в них нового фигуранта в лице великого князя Московского давало о себе болезненно знать. Вспомним последствия, которые имела для торговли Новгорода депортация купечества и боярства. Но в начале 1490-х гг. Иван III как никогда был склонен к принятию компромиссных решений. Переговоры с Максимилианом Габсбургом заставляли его учитывать мнение европейцев о нем и его политике. Послы великого князя в Европе обязаны были улавливать витавшие там настроения и по мере сил содействовать распространению доброй молвы о московском государе. Вопрос о нарушении новгородскими властями старины поднимался во время пребывания в Ревеле и Любеке первого русского посольства, отправленного Иваном III к императору Фридриху III весной 1489 г. Городские советы обращались к послам с просьбой заступиться перед великим князем за ганзейцев и содействовать урегулированию торговых противоречий. Просьбы возымели действие, поскольку начиная с 1489 г. ситуация с торговлей стала понемногу стабилизироваться, и надобность обращаться к московским дипломатам отпала. Только в конце мая 1494 г., когда отношение Ивана III к Ганзе изменится, власти Ревеля снова побеспокоят членов русского посольства просьбами о содействии.