В Москве считались с тем, что послам великого князя в Ревеле и Любеке станут задавать вопросы об условиях ведения торговли в Новгороде, и давали им соответствующие инструкции. Одна из них, датированная 6 мая 1492 г. сохранилась в составе посольских книг[676]. Из нее следует, что послам особо внимательно нужно было отнестись к разговорам о введении в Новгороде обязательного завешивания соли и меда. Послы должны были объяснять введение новшества уменьшением объема тарных мешков и бочонков, в которых продукты доставляли из Ревеля. Насколько точно эти слова отражали действительное положение, судить сложно. Стоит отметить, что рост соляной торговли в Пскове[677], где традиционный порядок продажи этого ходового товара не был нарушен, свидетельствует о его приемлемости для русских купцов. Выше уже выдвигалось предположение, что введение обязательных завесов соли и меда при совершении торговых сделок в Новгороде и взимание весчего были связаны с фискальными соображениями новгородских властей: они старались восполнить сокращение поступлений в казну Но введение новых правил торговли лишь увеличивало отток купцов из Новгорода, что заставляло власти изыскивать новые способы решения финансовых проблем. Мало знакомые с правилами ведения международной торговли, великокняжеские наместники не могли придумать иного, как повышение размеров весчего, что в письмах недовольно отмечали ганзейские купцы.
Но самый большой вред русско-ганзейским торговым отношениям наносили правовые споры и та линия поведения, которая была избрана руководством Ревеля в начале 1490-х гг. Наступление на новгородско-ганзейскую старину великого князя в конце 1480-х гг. побудило ревельский магистрат занять оборонительную позицию. Недоверие к политике Ивана III подпитывало приверженность ливонцев к старине, которая воспринималась в качестве панацеи от осложнений в торговых делах. Роль ревнителей обычаев вынуждала ревельцев отказываться от компромиссов и не оставляла оппоненту иного пути, кроме давления. Упрямство ревельцев было особенно заметным на фоне благосклонности великого князя к ганзейцам.
Ссылаясь на торговый мир 1487 г. и привилегию 1478 г., которые предписывали местной администрации действовать по старине, власти предоставили городскому суду полномочия разбирать все криминальные дела, совершаемые в пределах городской округи русскими людьми, и выносить приговоры на основе норм городского права. И делать это без согласования с русской стороной, хотя русско-ливонский договор 1493 г. требовал, чтобы в разборе уголовного дела участвовал представитель государства, подданным которого являлся обвиняемый. Ревель же отказался признавать положения 1493 г. и продолжал руководствоваться процедурой, утвержденной в 1487 г. В ноябре 1490 г. ревельский суд осудил русского купца Василия Сарая на казнь кипятком за распространение фальшивых монет[678], что впоследствии негативным образом сказалось на характере русско-ливонских отношений.
В том, что указанное преступление имело место, сомнений нет. Сведения об изготовлении в Пскове и Полоцке фальшивых ливонских монет содержатся в документах, датированных еще 1422 г.[679] В конце XV в. этот криминальный промысел процветал, нанося серьезный ущерб как ливонским городам, так и ВКЛ. Подсчитано, что только в одном литовском Полоцке было изготовлено к тому времени свыше 800 тыс. фальшивых серебряных монет, что, вероятно, вызвало в Ливонии падение курса шиллинга[680]. Советы Ревеля и Нарвы пытались доступными средствами бороться, надеясь на содействие русских властей. Ревель при посредничестве бургомистра Нарвы Иоганна Менгеде и ратмана Генриха Штуббелова обратился к новгородскому наместнику с просьбой уничтожить гнездо фальшивомонетчиков в Ямгороде. Просьба была исполнена, были схвачены соучастники Василия Сарая, некие Ортныс и Андрейка. Вместе с тем новгородский наместник настаивал на невиновности самого Сарая (возможно, человека знатного и известного), опротестовав тем самым решение ревельского суда. Рат Нарвы высказал опасение, что из этого дела может произойти «magna causa»[681], которое оказалось пророческим. В 1490 г. дело Василия Сарая широкой огласки еще не получило, поскольку в это время ни великому князю, ни его наместникам не было нужды затевать разбирательство по делу казненного купца и ссориться с ливонскими городами.
Но расследования Ревелем уголовных преступлений, жертвами которых становились русские купцы, не всегда проходило гладко. Из писем, которыми летом 1491 г. обменялись Новгород и Ревель, нам известно, что за этот год несколько русских купцов подверглись нападениям пиратов в Финском заливе[682]. В конце года в Ревель прибыли посланцы новгородского купечества, которые потребовали от городских властей содействия в поимке и наказании преступников. Торговый мир 1487 г. давал им подобное право, хотя тем нарушался принцип «каждый пусть сам несет свой ущерб». Ревельский рат, участвовавший в утверждении этого договора, тем не менее заявил о своей приверженности старому обычаю и отказался дать удовлетворение по представленному иску. Основанием для отказа послужило то, что все эти грабежи были совершены вне городской юрисдикции.
Отказ ревельцев вынудил новгородцев обратиться к комтуру Ревеля Иоганну фон дер Рекке, который пошел им навстречу. Что он собирался сделать, неизвестно, но ревельские ратманы отправили послание магистру Фрайтагу, в котором решение орденского чиновника принять участие в урегулировании новгородско-ганзейских проблем резко осудили как противоречившее положениям Новгородской шры («старины»). Помимо этого, ревельский рат извещал главу Ливонского ордена, что в знак протеста он намеревается запретить торговлю с русскими не только в Ревеле, но и в орденской Нарве. Об этом намерении стало известно из писем, адресованных в Ревель, а также магистру Фрайтагу и составленных от имени городского совета Нарвы, который пытался опротестовать произвол ревельских властей и найти на них управу в высших эшелонах власти орденского государства[683].
Неуступчивость ревельского руководства в декабре 1491 г. при разрешении проблемы пиратства на Балтике подлежит объяснению только в контексте событий той поры.
Как раз в те дни начинался новый тур переговоров о продлении мира между Новгородом и Ливонским орденом, в ходе которых новгородские наместники от лица великого князя потребовали ввести в проект договора несколько пунктов, противоречивших старине, и в том числе положение об ответственности ливонских властей за последствия морских разбоев, жертвами которых становились русские купцы. Ревельцы категорически отказались признать законность нового порядка, о чем и заявили магистру Фрайтагу со ссылкой на обычай. Понимая сложность положения магистра, вынужденного искать компромиссные решения русско-ливонских проблем, ревельские ратманы высказали надежду, что их принципиальность не станет причиной войны с Московским государством[684].
Непреклонность членов ревельского совета была продиктована нежеланием создавать прецедент, который русское правительство могло бы использовать в нарушении старины. Думается, что и в других случаях нежелание идти навстречу русской стороне (а претензий великого князя к городу было немало) мотивировалось теми же соображениями. Отсутствие в поведении ревельцев гибкости лишь усугубляло русско-ганзейские противоречия, вызывая недовольство не только великого князя, но и руководства Ганзы в Любеке[685], которое, как и магистр Фрайтаг, было склонно к поиску компромиссных решений.
Но далеко не всегда обращение русских купцов к ревельским властям с просьбой о наказании пиратов оставалось без ответа. В первой половине 1494 г. пятеро преступников захватили на ганзейском корабле товары русских купцов — воску 2 «корабельных фунта» и 27 коробов с мылом (zeppen), а их самих выбросили за борт. Иск по этому делу был подан в ревельские инстанции, и ему был дан ход. Разбойники были схвачены в Данциге, после чего ревельские ратманы стали просить своих заморских «коллег» не вершить суд над ними до приезда самих истцов («тех злодеев попридержать на некоторое время, чтобы они (истцы. — М. Б.) смогли либо сами приехать в ваш город, либо предъявить иск этим преступникам через своих представителей»[686]).
Бездействие властей в случаях явных правонарушений имело место и с русской стороны. В 1492 г. ревельцы просили новгородских наместников разобрать дело об ограблении в устье Наровы лодий с товарами, принадлежавшими их согражданам. Выброшенные непогодой на русский берег, суда подверглись нападению местных крестьян, которые забрали груз и повредили корабли. Желая помешать командам отвести их от берега на безопасное расстояние, злоумышленники проломили борта, повалили мачты и обрубили канаты[687]. Жалоба осталась без ответа. В декабре того же года съезд представителей ливонских «сословий» обратился к Ивану III и наместникам в Новгороде с целым перечнем жалоб на случаи мошенничества подданных великого князя в отношении ливонских ганзейцев, по которым те длительное время не могли получить удовлетворения. Собравшиеся просили также восстановить право старосты, хофескнехта, держать на территории Ганзейского двора питейное заведение. Поскольку по Новгородской шре хофескнехт не имел права заниматься торговлей, продажа хмельных напитков являлась для него единственным средством содержания.