Несколько месяцев спустя последовала еще одна жалоба: «Незадолго до этого мы писали Вашей чести о необычной торговле с русскими, [которая ведется] в Дерпте и Нарве в то время, когда наши послы и купцы находятся в Новгороде в суровом заключении, вопреки старине и рецессу, принятому городами на последнем съезде в Бремене, и, особенно, в нарушении права и купеческой шры, возбраняющей во время, когда купцы находятся в Новгороде под арестом, кому бы то ни было отправляться для торговли в Россию ни сухопутным путем, ни по воде; в соответствии с положением, извлеченным из шры, мы подтвердили содержащиеся в нем наказания и штрафы для тех, для кого, как вы по прочтении [этого письма] поймете, это делается. Суровость этого положения и удерживает не одного доброго человека, который смог найти пути и возможность на время воздержаться [от торговли]; однако большинство [купцов] забыли о помощи бедным узникам, не обращают на это внимания и ведут торговлю с русскими, что, без сомнения, приведет к более длительному и суровому заключению послов и купцов, чем этого хотелось бы. Таковых преступников и нарушителей купеческого права и шры мы решили наказывать и штрафовать, но особенно мы желаем выступать против правонарушения, чтобы неизменным оставался обычай, [по которому] Дерпту и Нарве следует использовать для торговли надлежащие места, а не запрещенные законом, поскольку положения шры пользуются признанием и в вашем городе, и в других городах. Далее, дорогие друзья, хотя это и не зафиксировано в принятом городами рецессе и противоречит старине, не следует вести с гражданами Нарвы никакой торговли, поскольку в результате может пострадать русская торговля; тех же, кто ведет там такую торговлю, мы держим в сфере нашего внимания и пристального наблюдения, которое мы в связи с этим осуществляем и всегда осуществляли во имя общественного блага и процветания торговли; следует также разузнавать про тех ваших граждан, чьи товары, как поговаривают, перевозятся на кораблях при посредничестве кого-нибудь из граждан Нарвы, прибывших [в Любек] для этой цели»[815].
Жалобы Ревеля на граждан Нарвы и Дерпта позволяют воспроизвести усложнившуюся механику товарообмена между ганзейскими городами и Новгородом. Для осуществления «необычной» торговли Нарва подходила идеально, поскольку не являлась членом Ганзы и запрет торговли на нее не распространялся. Дерпт членству в Ганзейском союзе противопоставлял наличие у него особого договора с Псковом, который формально считался независимым от Московского государства. Именно на это обстоятельство делали упор, когда отклоняли выдвинутые Ревелем обвинения: «Почтенные господа и друзья, хотя и получилось так, что ваши люди смогли добиться у господина магистра запрета на торговлю в Нарве, которую, однако, мы ведем большей частью с Вашего согласия, следует во имя блага всей страны все эти установления и запреты согласовать с нами, поскольку у нас одних есть с псковичами договор и мы не желали бы получить ничего другого. Помимо этого, как мы недавно узнали из предписания господина магистра (Плеттенберга), присланного нашему почтенному господину [епископу], его милость [магистр] желает, чтобы наш почтенный господин и мы совместно с псковичами, с которыми у нас имеется особый мирный договор, [позволяли] любому человеку в пределах обеих областей — Дерптской и Псковской — [свободно] проходить и проезжать по старине. То же самое, т. е. поддержание мира в стране, следует соблюдать и в Нарве, дабы мы могли жить в мире так долго, сколько Господь Всемогущий в милосердии Своем и сколько мы с Его помощью сможем [этот мир] хранить. Уместно также заметить, что если по какой-либо причине мы захотим повести дело по-другому и не пожелаем дать псковичам разрешение на торговлю, свободный проход и проезд, то нам следует о том хорошо подумать, ибо, если будет нарушен мир, ничего хорошего из этого не последует; а если потом они [псковичи] первыми начнут причинять [нашей] стране поношение, для нас это добром не кончится, вот почему господа прелаты и ландсгерры, поскольку совсем не готовы к нападению, не хотят дать им к тому повода»[816].
Дерптцы не ограничивались ссылками на договор с Псковом, который истекал только в 1504 г. но одновременно апеллировали к их ландсгерру, епископу Дерпта Теодориху (Дитриху) и главе ливонского государственного сообщества магистру Ливонского ордена. Упоминание в жалобах ревельцев Новгородской шры, которая регламентировала торговлю и которую нарушали граждане Дерпта, Нарвы и других ливонских городов, косвенно подтверждает, что «необычная» (незаконная) торговля ливонских городов по-прежнему была ориентирована в основном на Новгород. Об этом свидетельствует и обеспокоенность Ревеля, именовавшегося «стапелем новгородской торговли»[817], возросшей активностью конкурентов. В силу географического положения Дерпт был тесно связан с Псковом, однако по мере развития «необычной» торговли он обратился к новгородскому рынку, благо что Ревель терял там позиции. Их проникновение было заметно еще до закрытия Немецкого подворья. Не случайно среди арестованных в Новгороде 47 купцов они составляли семь человек; уроженцами Дерпта были также староста подворья Ганс Хартвиг и священник Петровской церкви.
О Нарве вообще говорить не приходится: «ворота» Ливонии всегда привлекали русских купцов, которых стало еще больше после постройки Ивангорода. Последний привлекал их своим месторасположением, позволявшим использовать его в качестве приграничной фактории для складирования товаров в относительной безопасности и на близком расстоянии от рынка Нарвы. Новгородские купцы часто приезжали в Нарву и даже поставляли информацию нарвскому фогту — думается, из соображений чисто прагматических. Между новгородскими купцами и гражданами Нарвы завязывались тесные деловые отношения, которые, правда, не обходились без неприятных казусов.
Об одном неприятном случае свидетельствует жалоба нескольких русских купцов на ревельского бюргера Генриха Фегезака, заключившего с ними сделку по обмену воска на сукно[818]. Вскоре после получения им товара Ивангород подвергся нападению шведов, во время которого русский купец Флор (Floro) попал в плен, а его компаньоны Лука (Luco) и сын Флора бежали в Новгород. Фегезак со своим доверенным лицом Людвигом Клофтом нашел доступ на шведский корабль, где содержался Флор, и спросил у того, кому следует отдать сукно, чтобы оплатить доставку воска. Русский назвал имена граждан Нарвы Людвига и Фредерика Корфов, которые должны были доставить сукно компаньонам Флора в Новгород. Фредерик Корф часто бывал в Новгороде и имел возможность выполнить поручение. Новгородские купцы пытались через совет Нарвы взыскать со своего должника, уехавшего из Нарвы и не расплатившегося с ними. С позиции нарвского рата Фегезак поступил с русскими партнерами «не по обычаю», т. е. нечестно. Слово «ungewonlick», которое в ливонской документации часто использовалось в словосочетании «необычная торговля», без сомнения, передает представление о незаконности происходящего. Использование этого определения свидетельствует, что торговля ливонских городов вопреки запрету ганзейскими властями воспринималась как явление предосудительное, равнозначное мошенничеству.
Ливонские источники свидетельствуют, что русско-ганзейская торговля не прерывалась, но переместилась к русско-ливонской границе, а также на Неву и Лугу. Власти ливонских городов не всегда могли контролировать стихийно развивающуюся «необычную» торговлю, подчас противоречившую не только старине, но и нормам городского права. «Здесь находится один купец из Риги по имени Тони, — читаем мы в письме членов дерптского совета в Ревель в начале декабря 1498 г. — который сговорился с одним русским [купить] некоторое количество воска (wasse) взамен определенного количества сукна (laken). Воск был взвешен на весах у русских (uppe de Russchen waghe), а потом привезен в наш город; сукно же вопреки старине было вывезено из города [и положено] рядом с воском не берегу (аn den strant), и воск завесили на наших весах. Если бы все так произошло, то они совершили бы незаконную торговлю, чего мы не хотели допустить. А случилось это из-за одного маклера (mekeler), и маклера мы здесь призвали к порядку (angerichtet)»[819]. Очевидно, что власти города взволновал не сам факт противозаконной сделки, а то, что она производилась за пределами городских стен, на берегу реки Эмайыги, без выплаты пошлин. Упоминание о маклере-посреднике косвенно свидетельствует о широком распространении такого рода сделок.
В то время, когда «необычная» торговля все шире охватывала города Ливонии, доступ в Новгород для ливонских купцов также не был закрыт. Об этом мы узнаем из одного курьезного случая, связанного с засылкой в Новгород орденского шпиона, который должен был под видом нарвского купца оставаться на протяжении длительного времени[820]. Другой уроженец Нарвы, уже упоминавшийся купец Фредерик Корф, зимой 1495 г. легально жил в Новгороде и даже общался с представителями новгородских властей[821]. Можно предположить, что после ноябрьских событий 1494 г. торговать в Новгород ездили в основном граждане неганзейской Нарвы, которые могли, как и раньше, сколь угодно долго оставаться на постое в домах новгородцев.
Русско-ливонский товарообмен после закрытия Немецкого подворья мог существовать только в условиях активности русского, прежде всего новгородского, купечества. Массовый приток купцов в ливонские города прекрасно иллюстрирует психологическую сторону русско-ливонских торговых отношений, отсутствие у русских людей страха перед путешествием в земли латинян. Он неизбежно поселился бы в их душах в случае массовых притеснений, которые вменялись ливонцам в вину московским правительством. Власти ливонских городов были заинтересованы в приезде русских купцов, обеспечивали им «чистый путь» и давали возможность торговать по старине. Случаи нечестных сделок не влияли на характер отношений.