Представители городов выполняли указания главы ливонской конфедерации, а их поведение на нарвской встрече отражало глубокие перемены, происходившие в настроении магистра, постепенно убеждавшегося в бесполезности поиска компромисса с великим князем Московским. Еще до начала переговоров, в январе 1498 г. штатгальтер Вильгельм фон Изенбург, принявший бразды правления после Иоганна фон Тифена, получил от Плеттенберга письмо с предсказанием провала предстоящей встречи, после чего Ливонии придется вступить в тяжелую войну. При таком исходе и он сам, и ливонские «сословия», чьи позиции ливонский магистр узнал во время превентивных совещаний, намерены защищать страну от агрессии с оружием в руках[1088].
На этом фоне слова ливонское заявление в Нарве звучит как манифест нового подхода к разрешению русско-ливонских противоречий, гораздо более жесткий и бескомпромиссный, нежели ранее. Русские потребовали от ливонцев полного удовлетворения своих претензий, но никаких гарантий выдачи четыре пленников и имущества не предоставили. Ливонцы, наученные горьким опытом безрезультатных уступок, приняли решение покончить с этим. Перемены в поведении ливонцев не предусматривались инструкциями русской делегации от государя, что и стало причиной срыва переговоров. Как сказал по этому поводу Раймар Кок: «Переговоры закончились безрезультатно, и каждый поехал восвояси»[1089].
Иван III отреагировал на это с сильным раздражением, что ощутили пленные ревельцы. Вскоре их перевели из Новгорода в Москву[1090], и условия содержания вновь ужесточились. В русскую столицу не доходили денежные и продуктовые передачи, которые доставлялись в Новгород родными и земляками; их полностью изолировали от общения с внешним миром. Лишь временами от доброхотов из числа стражников да от случайных посетителей, которых из каких-то своих соображений иногда допускал к ним в темницу великий князь, они узнавали новости о положении дел на родине и в ганзейских городах. Об этом они сообщили в письме, которое удалось переслать в Любек: «Из Литвы и из Швеции мы узнаем, что нас, бедных и несчастных людей, все позабыли, а также нам говорили и русские и литовцы, которые приезжали сюда из Литвы и побывали недавно в городе Данциге, как вы это должны знать, что вы пребываете в подготовке к морскому походу с подобающими припасами и солдатами. О, Господи! Слушать это нам было прискорбно, и плохая весть, которую мы никак не предполагали от вас [получить], что вы таким ужасным образом должны были нас позабыть, а мы здесь достойным сожаления образом оставлены среди этих псов (manck dussen hunden) в тяжелых оковах, тюрьме и унижении. А ведь мы, несчастные люди, находимся здесь и провели здесь уже четыре года не сами по себе, а за всю Ганзу. И если никто из Ганзы, как мы слышим, не предполагает [сделать] больше того, что должен [сделать] милосердный Господь, то нам самим следует придумать, как нам отыскать другой способ сохранить наши жизни и достояние»[1091].
Это письмо явно не подвергалось перлюстрации, из чего можно заключить, что до адресатов оно добиралось с оказией, скорее всего через тех самых литовцев, с которыми пленникам удалось свидеться. В нем содержалось и печальное известие: «Один наш собрат, а именно Герман Зварте (Swartow), почил в Бозе, да смилуется над ним Господь». Осуждая действия руководства Ганзы, которое их «забыло», пленники вместе с тем продолжали надеяться на его содействие: «Кроме всего, если так случится, что вы будете отправлять послов [к великому князю], ради Господа, не забудьте о нас, о чем мы вас просим»[1092]. Но помощи от Ганзы они так и не получили. После провала Нарвских переговоров магистр Плеттенберг также утратил к ним интерес. Отчасти его извиняет то, что с весны 1498 г. обострилось положение на русско-ливонской границе и он занялся подготовкой страны к надвигающейся войне. Можно предположить, что после переговоров в Нарве он точно знал, что судьба граждан Ревеля ганзейское руководство не слишком волновала, а потому не могла служить мотивом для получения им от «заморской» Ганзы финансовой помощи. Надо также учитывать, что переговоры с русскими оказались для магистра чрезвычайно дорогостоящими. Еще в 1495 г., в самый разгар кампании по освобождению пленных ганзейцев, Плеттенбергу удалось получить от Ревеля и Дерпта обязательства взять на себя расходы по организации посольств, но получить деньги оказалось не в пример труднее. В 1498 г. магистр напомнил Ревелю о данном обещании и даже выслал городскому совету счет на оплату своих расходов, напомнив, что следует также оплатить услуги дипломатов Хильдорпа и Пеперзака, сыгравших важную роль в деле освобождения ганзейских пленников. Ревель сделал попытку переадресовать просьбу магистра «заморской» Ганзе, сославшись на собственную неплатежеспособность[1093]. Не только желания, но и возможности продолжать тягостные и бесперспективные хлопоты по поводу пленников у магистра Плеттенберга в 1498 г., по-видимому, не стало.
Как за последнюю соломинку хватались узники за случайную надежду. В последнем письме, обращенном к согражданам в Ревеле, они предлагали перехватить посольство, которое, как им стало известно, великий князь намеревался отправить «к наисвятейшему папе и наисветлейшему государю римскому королю». Они умоляли ратманов «во имя Господа задержать послов на время, чтобы нас освободили»[1094]. Никакого посольства к императору Максимилиану великий князь посылать не собирался, но, если бы подобное случилось, власти Ревеля вряд ли осмелились бы выполнить то, о чем их просили узники. Трем пленникам свободу предоставили лишь после окончания Русско-ливонской войны 1501–1503 гг.; имущество же ганзейских купцов так и не было возвращено.
После окончания Нарвских переговоров ганзейские города фактически отстранились от решения ливонских проблем. Это было обусловлено как начавшейся в 1498 г. датско-шведской войной, которая сделала Балтийское море зоной повышенной опасности, так и коммерческим эгоизмом, нежеланием тратить средства на укрепление экономических позиций ливонских городов, конкурировавших с городами «заморской» Ганзы в прибыльной торговле с русскими землями. Однако магистр Плеттенберг не оставлял попыток получить от ганзейцев финансовую поддержку. Воспользовавшись приездом в Ливонию посла верховного магистра Фридриха Саксонского комтура Кобленца Вернера Шписа фон Булленсхейма, он предложил ему на обратном пути посетить ганзетаг в Любеке и попросить вынести на обсуждение вопрос об оказании Ливонии материальной помощи. Комтур Кобленца выполнил возложенное на него поручение. Прибыв в Любек, он выступил перед представителями ганзейских городов и зачитал письмо ливонского магистра, в котором говорилось о громадных усилиях, затраченных Ливонским орденом при завоевании Ливонии и сохранении ее под властью католических государей во имя блага «немецкой нации» и Ганзы; после этого комтур просил высокое собрание удовлетворить ходатайство ливонского магистра и помочь Ливонии[1095]. Особого впечатления на собравшихся это, однако, не произвело: участники ганзетага ограничились тем, что приняли решение поблагодарить магистра Плеттенберга за его вклад в разрешение проблемы пленных купцов и просить его, памятуя о четырех оставшихся в неволе ревельцах, продолжить хлопоты по их освобождению. Что же касается денег, то тут ганзейцы изъявили намерение еще раз обдумать этот вопрос, ибо дело это, по их словам, слишком щепетильное и неосторожные действия могут нанести вред их торговле с Россией[1096]. Как и следовало ожидать, раздумья эти затянулись надолго, и Ливония от Ганзейского союза никакой ощутимой поддержки так и не получила.
Индифферентность «заморской Ганзы», публично продемонстрированная в ходе Нарвских переговоров и на Любекском ганзетаге, не была неожиданной, особенно для такого умного и осторожного политика, как Вольтер фон Плеттенберг. Его обращение к Ганзе при содействии комтура Кобленца стало последней попыткой договориться. Чуть позже он уже не просил, а требовал от ганзейцев, торгующих в Ливонии, оказания содействия при разрешении ее внешнеполитических проблем, угрожая ввести санкции, установив высокие пошлины на ганзейские товары. Тогда ганзейцы призадумались, а Любек произвел опрос вендских городов, чтобы выяснить, согласны ли те принять требования магистра[1097].
Мы вновь обращаемся к причинам резких перемен в политике магистра Плеттенберга к началу 1498 г. Даже «заморские» ганзейцы почувствовали решимость и бескомпромиссность, которые стали отчетливо проступать в поступках Плеттенберга. Магистр на протяжении 1494–1497 гг. всеми силами старался снизить степень напряженности в русско-ливонских отношениях и не доводить дело до вооруженного конфликта, теперь приступил к подготовке войны. Ему требовалось мобилизовать ресурсы всех государств ливонской конфедерации, а потому три последних предвоенных года оказались для него чрезвычайно напряженными.
Вместе с тем он оставался все тем же Вольтером фон Плеттенбергом, чью «осторожную мудрость» восславил Карл Ширрен, который никогда не решился бы на резкую перемену своего политического курса без веского на то основания, без тщательного анализа создавшегося положения и благоприятных обстоятельств, суливших надежду на успех[1098].
Где же искать причины разительных перемен в поведении магистра Плеттенберга к началу 1498 г? На чем строились теперь его расчеты? От Ганзы многого ожидать не приходилось. Швеция в 1497 г. признала королем Юхана Датского, связанного союзническими отношениями с Иваном III и в новом качестве вряд ли могла быть полезна Ливонии. Несмотря на решение об оказании Ливонии помощи, принятое на Вормском рейхстаге в 1495 г., никакой особой поддержки со стороны германской нации ливонские ландсгерры не имели. Большого прока от Немецкого ордена и папства ливонскому магистру также не было. Верховный магистр Иоганн фон Тифен как вассал следовал приказу польских королей и участвовал в походах против турок, крымских татар, господаря Валахии Стефана и не имел возможности эффективно поддержать своего главного гебитигера в Ливонии. Папа Александр VI Борджа, полностью поглощенный «большой» европейской политикой и угрозой нового турецкого натиска на Европу, ограничил свою помощь публикацией буллы, призывавшей католических государей оказать содействие Швеции и Ливонии в их противостоянии «русским схизматикам» (1496), и на несколько лет отошел от ливонских проблем.