В связи с необходимостью противодействовать экспансии турок возник проект радикальной реорганизации Немецкого ордена и его передислокации на Дунай для борьбы с иноверцами. Впервые он был оглашен еще на Констанцском соборе 1414–1417 гг. План был инициирован польскими королями, заинтересованными как в безопасности южных границ, так и в ликвидации орденской Пруссии. В 1494 г. епископ Ермандландский Лукас Ватценроде не только предложил переместить Немецкий орден ближе к Балканам, но и оспорил его права на многочисленные привилегии, пожалованные императорами и папами. Демарш епископа снискал одобрение польского короля Яна Ольбрахта и прусской оппозиции[1099]. Чтобы сохранить свои привилегии и статус ландсгерра Пруссии, ордену требовалось доказать свою идентичность братству «воинов Христовых».
Верховный магистр Иоганн фон Тифен, который не мог решиться на открытую борьбу с польской Короной, предпринял усилия для нейтрализации врагов Немецкого ордена. Им была разработана программа реформ по укреплению дисциплины братьев-рыцарей, возвращения их на путь старинного благочестия в соответствии с уставом, а также повысить ответственность должностных лиц и улучшить отношения членов ордена с его подданными[1100]. В апреле 1492 г. Тифен представил эту программу прусскому капитулу, но лишь в 1494 г. ему удалось заручиться согласием ливонского и имперского магистров, Вольтера фон Плеттенберга и Андреаса фон Грумбаха, на участие в работе генерального капитула, который должен был ее утвердить. Последний так и не состоялся, поскольку из-за сложной обстановки Плеттенберг не смог приехать в Пруссию. Но мысль о созыве генерального капитула не покидала верховного магистра все оставшиеся ему годы. В ожидании столь важного для ордена события Тифен старался возобновить практику «визитаций» и в 1497 г. распорядился об инспектировании ливонских конвентов[1101].
Римская курия оказалась главным узлом обороны ордена от нападок его врагов, а потому Тифен изо всех сил старался усилить позиции прокуратора ордена, представлявшего его при папском дворе, но ему не хватало денежных средств. Симпатии иерархов папского окружения стоили весьма дорого. Верховный магистр обращаться к Плеттенбергу и к имперскому магистру Грумбаху с просьбой внести свою лепту в содержание прокуратора, на что те неизменно отвечали вежливым отказом[1102]. Денег у Плеттенберг не было, хотя он относился к Тифену с чувством уважения.
Бедность орденов в конце XV в. отнюдь не являлась измышлением их руководителей[1103] и оказывала парализующее воздействие на орден, делая невозможным противостоять проискам его врагов в Римской курии, проводить внутренние реформы и активизировать внешнюю политику, что позволило бы ему подтвердить статус защитника католического мира. Вместе с тем конец столетия внушил руководству ордена надежды. Предстоял юбилейный 1500 год, в честь которого ожидалось распространение большим тиражом индульгенций. Папа Александр VI, вдохновляемый идеей Крестового похода против турок, собирался придать им особый статус, чтобы каждый, кто их покупал, мог считать себя участником борьбы с неверными. Распространение индульгенций доверялась обычно одному из светских государей, который мог воспользоваться значительной частью полученной прибыли. Подобная честь должна была выпасть государю, доказавшему ревность в делах веры. Первым в ряду претендентов стояли Ягеллоны, что было нежелательно для Немецкого ордена. Реализация индульгенций позволила бы ему справиться с безденежьем и сохранить привилегии. Вряд ли кто-то стал оспаривать права ордена на статус защитника веры, если сам наместник св. Петра признал это[1104].
Между тем в Немецком ордене произошли серьезные изменения. В 1497 г. умер верховный магистр Иоганн фон Тифен, и власть до выборов нового главы перешла к штатгальтеру графу Вильгельму фон Изенбургу, человеку жесткому, решительному и бескомпромиссному. Именно он осенью 1497 г. предложил заключить союз между Данией, Швецией и Ливонией для противостояния русской угрозе. Плеттенберг, нуждавшийся во внешней поддержке, разделял основные положения «плана Изенбурга», однако опасался авторитаризма Юхана Датского и его стремления прибрать к рукам Гаррию и Вирлянд. Поражение Швеции в датско-шведской войне оставляло Ливонию один на один с сильным и амбициозным союзником, который в любой момент мог превратиться в опасного противника.
В начале 1498 г. новым главой Немецкого ордена стал Фридрих Саксонский (1498–1510), представитель одной из самых влиятельных европейских аристократических фамилий. Несмотря на молодость, светское воспитание, отсутствие административного опыта и аристократические амбиции, которые впоследствии не раз будут раздражать ливонского магистра, новый верховный магистр занимал видное положение в иерархии европейских государей, вследствие чего орден обрел реальный шанс на получение доходов от крестоносных индульгенций. Провозглашение борьбы с врагами веры в качестве приоритета внешней политики Немецкого ордена в тот момент обрела особый смысл. Орден в Пруссии уже давно утратил черты воинского братства, сражающегося во имя интересов Католической церкви, главными его врагами являлись католические государи Польши и Литвы, а среди перспективных союзников числился православный великий князь Московский. Ливонский орден со своими внешнеполитическими проблемами тут оказался как нельзя кстати. Все, что происходило с ним и с Ливонией в 80–90-х гг. XV в., могло служить убедительным доказательством необходимости сохранения Немецким орденом его изначальной крестоносной сущности. Вместе с тем для Ливонского ордена и Ливонии начинался новый раунд политической игры, ставкой в которой для них стало обретение финансовой помощи и влиятельных союзников из числа европейских государей, что являлось условием разрешения русско-ливонских противоречий при вооруженном противостоянии двух государств.
Именно это имел в виду штатгальтер Изенбург, когда предлагал Плеттенбергу заключить союз с Данией и Швецией против Московского государства, и тот принял условия этой опасной и непредсказуемой «игры». Но принял без всякого энтузиазма, под давлением обстоятельств, из-за отсутствия перспектив продолжения переговоров с Иваном III. Необязательность великого князя, которую тот проявлял при соблюдении достигнутых договоренностей, неисполнимость выдвигаемых им условий, нежелание или неспособность искать компромиссные решения и, главное, откровенная склонность к политическому давлению, которую тот проявлял все четыре года, пока длился переговорный процесс, должны были в конце концов вызвать реакцию отторжения. Плеттенбергу открывался иной вариант решения проблемы русско-ливонских противоречий, и он попытался его реализовать.
Часть IVНа пути к войне
Глава 1«Только объединившись, мы защитим эту страну…»
После провала Нарвских переговоров русско-ливонский конфликт начал стремительно развиваться. На всем протяжении ливонской границы с русской стороны стали совершаться вторжения вооруженных отрядов, сопровождавшиеся грабежами, убийствами, насилием, уводом людей в плен. «По донесениям разведки, — сообщал Плеттенбергу в июне 1498 г. фогт Нарвы, — русские хотят, как доносит разведчик, вторгнуться в страну [Ливонию], да не допустит этого Господь; вдоль всей границы, как новгородской, так и псковской, наблюдается большое скопление [войск]. В ближайшую среду [27 июня] пехотинцы из России должны совершить вылазку (herschowing) около старого замка [Ямгорода]; поэтому мой разведчик на то время хочет также там быть… Кроме того, они [русские] очень сильно измываются (spoden sich) над крестьянами»[1105].
Позже ливонский автор «Прекрасной истории» воссоздал его красочную картину. «Вопреки перемирию для несчастных христиан начались бесчисленные разбои, поджоги, убийства и другие злодеяния; среди прочего некоторых мужчин они нагими привязывали к деревьям и без всякой жалости выпускали по ним множество стрел, а их мужские органы либо перетягивали нитками и шнурами, либо отрезали и затыкали их в рот; некоторым мужчинам и женщинам они отрезали носы, губы, уши и груди, отрубали руки, а в раны вкладывали издевательские пасквили и в таком виде колючими прутьями и плетьми гнали в сторону ливонцев; другим вспарывали животы, вытаскивали внутренности и, чтобы повеселиться, прикрепляли один их конец к дереву, заставляя [несчастных] бежать так долго, пока они вытягиваются»[1106].
К разгулу насилия на ливонском пограничье основная масса коренных новгородцев и псковичей отношения не имела. Слишком многое связывало их с жителями Ливонии, и изменять традициям добрососедства основания у них не было. Поведение псковских крестьян, годом ранее предупредивших ливонских соседей о скором вторжении, говорило о их доверии друг к другу. Как и в случае с двумя русскими, которые в конце 1494 г. тайно прибыли в Ливонию с двумя немецкими женщинами и детьми, спасенными из плена, в надежде, что им разрешат поселиться в чужой земле[1107]. В этой связи можно вспомнить и о жителях Ивангорода, за вознаграждение, но с риском для жизни спасших пленных парламентеров Нарвы в 1500 г.[1108]; или русских купцов, которые по приезде в ливонские города сообщали ливонским властям важные сведения о положении дел по ту сторону границы[1109]. Подобное вряд ли было возможно, если бы отношение русских к ливонцам не отличалось миролюбием.