[1125]. На следующий день предполагалось провести совместное заседание для выработки общего решения.
В послеобеденное время того же дня состоялись раздельные заседания. На совещание представителей трех «коммун» по личному указанию магистра незваными явились пернаусцы, которые представляли интересы городов орденского подчинения. Представители городов заявили, что обычай предписывает при оглашении «второго послания» выставить в поход ополчение, но не выплату военного налога и не содержание наемников (ruters). Они согласились бы и с тем и с другим, если бы в том возникла потребность, «однако, следовало далее, — никакое введение налогообложения городов и другого какого отягощения не является насущной необходимостью (drehliek), а потому невозможно (nicht mechtich)»[1126]. Эту позицию на общем заседании представил Иоганн Хольтхузен из Риги, которого поддержали представители Ревеля и Дерпта.
Упорное сопротивление ливонских городов введению военного налога в какой-то мере было оправданно. Запреты на вывоз из страны зерна, металлов и изделий из них, а также селитры и серы существенно сокращали их доходы; кроме того, горожане и так уже в течение нескольких лет должны были содержать наемников, закупать оружие и боеприпасы, ремонтировать крепостные сооружения. Но главным было нежелание создавать прецедент введения экстраординарного налога, который в дальнейшем мог обернуться безудержной эксплуатацией городских ресурсов ландсгеррами. Печальный опыт Ревеля дал о себе знать. Ранее город согласился на дополнительные пошлины для компенсации завтрат на переговоры по освобождению пленных купцов, но это привело лишь к резкому сокращению его торговли. Вот почему города, невзирая на реальность угрозы войны с Россией, посчитали невозможным сразу согласиться с предложением ландсгерров.
Далее горожане переключились на вопросы, которые волновали их нисколько не меньше. О экспорте зерна и о вывозе из Дерпта меди, «которую потом продают в Риге, Нарве, в городах внутри страны и деревнях по всей стране». Было решено предоставить помещикам (havelude), главным поставщикам зерна на городской рынок, свободу продажи при условии, что те станут придерживаться «справедливости» и, помня о неурожаях и недостатке хлеба в стране, не станут выгребать из амбаров все подчистую. Лимита продаж зерна собрание не предусмотрело. Только граждане Ревеля, пребывавшие в состоянии хронического конфликта с окрестным рыцарством, заявили о своем нежелании полагаться на волю помещиков[1127].
Продажа русским меди, чем исподволь промышляли горожане, по-прежнему возбранялась, хотя собравшиеся прекрасно сознавали, что союз великого князя Московского с датским королем обеспечивал канал поставок из Дании и Швеции[1128].
На следующий день в 7 часов утра горожане оповестили депутатов от рыцарства о принятом решении. Отказ одобрить военный налог они мотивировали необходимостью предварительного согласования с городскими старшинами (siinen oldissten). Рыцари же идею нового налогообложения одобрили, заметив, что не вполне понимают, «в какой форме это должно осуществиться». Поэтому решение бюргерства им пришлось не по душе, и они не упустили случая добавить яду в обращенное к тем пожелание не обособляться от страны в столь тяжелое время.
В 9 часов сословия изложили ландсгеррам свои соображения. Обсуждению подлежало только решение рыцарства. Ландтагу требовалось решать вопрос о размере квот. Рыцарство высказало пожелание платить с каждого принадлежащего помещику крестьянского двора (гезинде) по 1 рижской марке. Архиепископ Рижский и магистр Плеттенберг возразили, что требуется содержать в течение года 4 тыс. наемников, а для этого надлежит взимать с каждого подворья не менее 4, а то и 6 марок. Требование ландсгерров показалось представителям рыцарства непомерно большим, и они выразили намерение еще раз обсудить положение[1129].
Особым патриотизмом гаррийско-вирляндское рыцарство никогда не отличалось. На обложение военным налогом оно согласилось, почувствовав для себя прямую выгоду. Старый обычай требовал от них предоставления крестьянских отрядов для объединенного ливонского ополчения, что означало значительное сокращение в поместьях рабочих рук. Землевладельцы и так страдали от крестьянских побегов, что было причиной хронического конфликта между вассалами и городами, а поэтому отправка на военную службу крепких молодых парней являлась серьезной проблемой. Тем более теперь, когда города санкционировали торговлю зерном. Эта весть представителями эстонского рыцарства была встречена с воодушевлением. Выплата незначительной суммы была предпочтительнее предоставления рекрутов, но больших расходов во имя страны нести они не собирались.
На утреннем заседании 5 июля архиепископ Гильдебрандт выступил первым. Он попросил высокое собрание забыть о своем первоначальном предложении и предписать вассалам дать на оборону только то, «что они всегда предоставляли господам прелатам и господину магистру с его гебитигерами», т. е. крестьянские отряды. Делать этого рыцарству не хотелось, поэтому Ганс Майдель от эстонских вассалов ордена сделал встречное предложение: рыцари «от себя лично, от своих жен и детей ради блага всей страны» соглашались на обложение каждого крестьянского подворья военным налогом в 1 марку, кроме того, с каждых 15 гаков принадлежащей им земли обязались направлять в войска по «одному доброму кнехту», а с каждой усадьбы (have) по одному всаднику. Кто же не сможет выставить кнехта, платит отступного по 20 марок за каждого[1130]. Но тут ему возразили вассалы Рижской и Дерптской епархий, заметившие, что величина гаков, которой определялся размер поместий в Гаррии и Вирлянде, существенно отличалась от принятой в Латгалии, и отвергли предложенный принцип начисления повинностей[1131].
Против компенсации в 20 марок вместо поставок рекрутов категорически возразил магистр Плеттенберг, заявивший, что «одними лишь деньгами противника отразить нельзя»[1132]. Но дискуссия уже шла своим путем. Спорили о том, к какому сроку надлежит производить выплаты и у кого хранить собранные суммы, но, как сказано в рецессе, «по всем этим [вопросам] ничего не было решено». Представители ордена (heren) и вассалы бросили в лицо горожанам, что «не из-за них, а по милости купцов страна стоит на пороге войны, а что они при этом соизволили сделать ради себя, своих детей, друзей и имущества?»[1133], после чего прения стали напоминать свару. Кто-то из рыцарей прокричал: «Ведь сейчас и ребенку нужно давать имя [лишь для того], чтобы его можно было бы спросить, а что ты соизволил сделать ради этого [обороны страны]?» Далее рецесс краток: «Одними словами они не удовольствовались»[1134]. Но ничто не могло поколебать решимости ливонских горожан. На все нападки они неизменно отвечали, что не могут ничего прибавить к ранее сказанному. Чтобы умиротворить разбушевавшихся оппонентов, они объявили о свободе продажи зерна, а когда бальзам подействовал и собрание успокоилось, заметили, что «страна совсем не по их милости оказалась на пороге войны, а совсем по другим причинам, о которых долго было бы писать»[1135].
Наблюдавший эту потасовку Плеттенберг решил, что ему вновь пора вмешаться, и, подхватив на лету брошенную горожанами фразу, призвал собрание к тишине и заговорил об обстановке на русско-ливонской границе, о нападениях, которым ныне подвергаются не только местность Пурнау, которую Рижская епархия и Псков вот уж полвека не могли поделить между собой, но и орденские округа, другие земли рижского архиепископа и владения епископа Дерпта. «Согласно крестоцелованию, — говорил он, — если возникла угрожающая ситуация (sake driie) и по ней не было дано управы, то в ответ следует осуществить возмездие (wedderumme wrake don). Поэтому он [магистр] в этой опасной обстановке направил в Псков [послов], но справедливости не смог добиться, а в последний раз получил оскорбительный ответ, который гласит: "Разве он [магистр] не знает, что господин великий князь является самым великим и самым могущественным государем под солнцем, что он покорит заморские города (stede… aver de sehe), а мы все в Ливонии сидим как свиньи в свинарнике; страна [Ливония] будет принадлежать ему, а всех [ее] бояр (havelude) он прикажет выгнать из страны плетьми". В связи с этим его [магистра] воля состоит в том, чтобы вассалы совместно с городами обсудили это и дали ему добрый совет, что он в таком случае должен предпринять, совершать возмездие или нет»[1136].
На этот раз сословия проявили солидарность: «После обсуждения [слов магистра] рыцарство и города сообщили, что в настоящее время неразумно осуществлять возмездие, поскольку страна еще не готова к сопротивлению, а осуществление возмездия может привести страну к войне»[1137]. На это магистр возразил: «А если случится… что русские начнут войну прежде, чем вы соберете достаточно кнехтов и не подготовитесь, захотят ли [ливонские] земли оказать друг другу содействие при сопротивлении. А если случится, что наступление начнется не в одном, а в двух или трех направлениях, как поступит каждый [из вас]. На это ему ответили: если магистр от своих лазутчиков получит какие-либо известия, что страна должна подвергнуться нападению русских, то пусть господин магистр будет готов со всей силой поскорее выступить во всех направлениях; а потому ни одна часть [страны] не должна обороняться в одиночку, если вслед за тем должен произойти единый поход (