für ein gerechtikeit)»[1182]. Король Юхан вовсе не стремился к заключению равноправного союза с Ливонией, предпочитая видеть ее в числе своих сателлитов, и дал почувствовать это ее представителям. Тем не оставалось ничего другого, как отправиться восвояси.
В Кенигсберге ливонцы задержались, хотя встретиться с Фридрихом Саксонским им вновь не удалось. В разговоре с канцлером Ваттом они сообщили, что привезли верховному магистру в подарок от его «старшего гебитигера» коня, а также 200 гульденов на оплату расходов прокуратора ордена в Риме, о чем верховный магистр неоднократно напоминал Плеттенбергу. При этом было высказано пожелание, «чтобы его княжеская милость больше магистру и гебитигерам о деньгах не писал, поскольку по причине больших расходов и трат из-за русских они ими не располагают». Посланцы просили главу Немецкого ордена помочь Ливонии в сложившейся серьезной ситуации. Получив подробный отчет о переговорах своего канцлера с ливонским посольством, Фридрих Саксонский испытал раздражение и бросил в сердцах: «Как время обеда, так они вспоминают о столе (es sei essen zeit und sie bei sich ob tisch behalten)». Он собирался отказать ливонцам в их просьбе, но по прошествии недолгого времени успокоился, созвал членов своего совета и приказал передать послам, что вскоре сам напишет Плеттенбергу и даже направит к нему свое посольство. И, уж конечно, не оставит Ливонию без поддержки[1183]. Ливонским послам сообщили о совещании прусских гебитигеров, на котором было решено рекомендовать Плеттенбергу не торопиться с окончательным ответом датскому королю и дождаться приезда в Ливонию посольства верховного магистра во главе с великим кумпаном[1184].
Опасения Плеттенберга, изначально не верившего в успех датской миссии, полностью оправдались. В письме верховному магистру, которое он отправил по возвращении послов, он прямо указал, что Ливония не может принять условия датского короля, который хочет использовать союз с ней не только против русских, но против любого врага (т. е. Стена Стуре), да к тому же намерен извлекать из нее значительные средства. Принять покровительство на подобных условиях Ливония не могла, поскольку рисковала оказаться в полной зависимости от Дании и повторить печальную участь Орденской Пруссии[1185].
Плеттенберг хорошо понимал, что несостоявшийся союз может обернуться для Ливонии неприятными последствиями. Он всерьез опасался происков датского короля, который мог дискредитировать Ливонский орден и его руководство в глазах папы, императора и ганзейцев, и те откажут Ливонии в поддержке против русских. По этой причине, писал ливонский магистр, формулировка отказа должна быть очень корректной, и во избежание ошибки он предполагал обсудить ее на совете гебитигеров и заручиться рекомендациями верховного магистра[1186].
Еще больше тревоги вызывала у Плеттенберга ситуация в Эстонии. Из-за угрозы войны и других неотложных дел он не мог вовремя выехать туда для принятия присяги на верность населения Ревеля и вассалов ордена. Понимая, что датский король, желая вернуть Гаррию и Вирлянд, не преминет воспользоваться любой его оплошностью, Плеттенберг решил больше не медлить и как можно скорее выехать в Ревель для проведения церемонии присяги[1187]. Зимой среди эстонского рыцарства началось брожение, вызванное желанием значительной его части присягать не ливонскому магистру, а главе Немецкого ордена. Было ли это инспирировано датскими властями, неизвестно, но оба магистра испытывали тревогу. Чтобы разрядить обстановку, Фридрих Саксонский был вынужден обратиться к дворянству Гаррии и Вирлянда с посланием, в котором пояснял правомочность Плеттенберга, представлявшего в Эстонии власть Немецкого ордена, принять у них присягу[1188].
Послание верховного магистра доставил в Ливонию его посол Ганс фон Хохштейн, в задачу которого входила также координация усилий руководства прусского и ливонского ответвлений Немецкого ордена в отношении Дании. Ему предписывалось сохранять режим строгой секретности[1189], поскольку полученные им инструкции в случае оглашения могли серьезно повредить прусско-датским отношениям. Верховный магистр советовал Плеттенбергу отказаться от союза с Данией и вполне определенно заявлял, что предложения датского короля, переданные ливонскому магистру через его послов, неприемлемы, так как в корне противоречат интересам Немецкого ордена. Датский король не имеет права считаться защитником и хранителем Ливонии, потому что эта прерогатива принадлежит ливонскому магистру. Этот последний, со своей стороны, не может оказывать датскому государю военную помощь против всех его врагов, ибо тем самым он уподобляется обыкновенному наемнику. Между тем ливонскому магистру, как суверенному государю, следовало придерживаться собственной политической линии и искать союзников для борьбы с одними лишь русскими. Верховный магистр полностью разделял теперь позицию Плеттенберга и предлагал поскорее принять присягу Гаррии и Вирлянда[1190].
Провал датско-ливонских переговоров грозили обострением русско-ливонских противоречий. Зима 1499/1500 г. принесла с собой новую волну вооруженных нападений в районе Нарвы и Нойшлоса, о чем сообщали Плеттенбергу их фогты. «Исходя из этого, — сообщал ливонский магистр Фридриху Саксонскому, — мы дали распоряжение некоторым нашим гебитигерам совместно с подданными земель Гаррия и Вирлянд, принадлежащих нашему ордену, на протяжении всей границы близ Нарвы создавать земскую оборону (lanndthode) и, пока существует опасность, быть готовыми отражать многочисленные вторжения подлых нехристей. И еще: если те вздумают напасть на владения нашего ордена, то тогда мы, объединившись со всеми сословиями этой страны и собравшись со всеми силами, выступим против них и встретим их лицо к лицу, чтобы с помощью Всемогущего Бога отбить, выдворить их из страны, а потом преследовать, нанося в отместку столь большой урон, какой только сможем»[1191].
Один из инцидентов на русско-ливонской границе в конце 1499 г. отражен в «Прекрасной истории»: «Русские из этой крепости [Ивангорода], искушаемые множеством своих орудий, из озорства стреляли большими камнями и ядрами в сторону Нарвы прямо по церквям, домам и другим постройкам, прямо как на настоящей войне. Несколько уважаемых людей, в том числе бургомистр Нарвы Иоганн Менгеде и многие другие, включая священника, посланные к ним, чтобы выслушать объяснение по поводу стрельбы, были сильно избиты крепкими дубинками и палками. А когда по тому же делу к ним вновь были направлены несколько других достойных людей и священников, их бросили в зловонную тюрьму и заковали в тяжелые кандалы. Освободились они лишь чудом, благодаря помощи Всемогущего Бога»[1192]. Достоверность этого случая подтверждается корреспонденцией Плеттенберга[1193].
На сей раз дело касалось не просто пограничного инцидента, который можно было списать на самовольство воевод и их отрядов, на свой страх и риск промышлявших грабежами на Ливонской земле. Артиллерийский обстрел Нарвы, повлекший разрушение построек и гибель граждан этого далеко не самого последнего орденского города, как и захват должностных лиц Нарвы, прибывших в Ивангород для ведения переговоров и превратившихся в заложников, не могли совершиться без ведома и одобрения ивангородского начальства. Вот почему все, о чем написал Плеттенбергу фогт Нарвы, показалось ему тревожным знаком, и он в поисках справедливости вновь обратился к новгородским наместникам. «…Мы направили в Сочельник к новгородским наместникам небольшое посольство, чтобы узнать, произошло ли столь серьезное нападение и насилие по вине наместника нового русского замка или с их ведения и одобрения, после чего потребовать суда. Это посольство мы ожидаем со дня на день, но оно пока еще не вернулось. Очень боимся, что с ним произойдет нечто похожее, из-за чего вскоре мы можем оказаться в опасности»[1194].
Только в феврале 1500 г. ситуация несколько прояснилась: «Мы послали нашего переводчика [Пеперзака] к новгородским наместникам, чтобы получить управу в связи со случаями вооруженных нападений, грабежей, увоза людей, имущества и добра, совершаемых в округах Нарвы и Нейшлоса злонамеренными русскими, из-за которых мы были вынуждены, идя на большие затраты сил и средств, собрать войско и ополчение (lanthauwe und malve), а затем вместе со всей страной пребывать в ожидании и полной боевой готовности; упомянутый переводчик недавно возвратился к нам и поведал, что сказали ему указанные наместники по приказу великого князя Московского, и среди прочего, что такие вторжения, нападения, насилия и разорения совершаются не с его ведения, соизволения и приказа, а из-за злонамеренных людей, обосновавшихся на границе, которые не должны остаться безнаказанными; наш переводчик также видел, как некоторых из их числа в оковах увозили в Москву, чтобы там учинить суд, а чтобы в этом деле была восстановлена справедливость, он даже вынужден был обещать произвести возмещение ущерба и соблюдать мир. Если бы это осуществилось, мы со временем обрели [бы] гарантию [мира]»[1195].
Это был один из немногих случаев, когда новгородские власти среагировали на многочисленные жалобы ливонцев и продемонстрировали готовность прекратить произвол на границе. Уступчивость великокняжеских наместников показалась ливонскому магистру столь неординарной, что, задумавшись о ее причинах он пришел к выводу, что «все дело заключается в том, что в настоящий момент великий князь