Приход Горбачева к власти
К началу 1980-х гг. давно назревавший внутри советского общества кризис стал подрывать экономику страны, отношение к ней в мире и ее статус мировой сверхдержавы. Путь, ведущий к стране Утопии, был давно утерян, а претензии на паритет с Соединенными Штатами начинали выглядеть, мягко говоря, необоснованными. Затянувшееся решение польского кризиса и афганской проблемы вызывало деморализацию и замешательство в обществе. Советская модель социализма навсегда потеряла привлекательность для большинства стран «третьего мира». Это становилось ясно советским лидерам в ходе их зарубежных турне. Влияние Советского Союза в мире полностью зависело от его военной мощи, но и она стала ослабевать в условиях экономического застоя.
После смерти в ноябре 1982 г. Леонида Брежнева на пост Генсека был избран его преемник Юрий Андропов, который с 1967 г. вплоть до своего перехода в секретариат ЦК в мае 1982 г. возглавлял КГБ. Эту политическую фигуру отличали интеллигентность, строгость и неподкупность. Придя к власти, он развернул кампанию по борьбе с коррупцией и укреплению трудовой дисциплины. Но, смертельно заболев, он не смог оказать сколько-нибудь большого влияния на обе эти проблемы.
Его приверженец и предполагаемый преемник Михаил Горбачев, бывший Первый секретарь Ставропольского крайкома партии, был включен в состав Политбюро на пост секретаря по сельскому хозяйству в 1978 г. Это был относительно молодой и энергичный человек, и его приход в большую политику предвещал серьезные и долговременные перемены. После смерти Андропова в феврале 1984 г. Политбюро вначале избрало на пост Генерального секретаря престарелого закадычного друга Брежнева Константина Черненко. Будучи тяжело больным человеком, тот продержался у власти в течение тринадцати месяцев. И наконец в марте 1985 г. Политбюро сделало решительный шаг: Генеральным секретарем ЦК партии был избран Михаил Горбачев.
Такое решение свидетельствовало о том, что к этому времени большинство членов Политбюро понимали: страна находится на пороге серьезного кризиса, и для его преодоления требуется молодой, решительный и смелый политик. Горбачев выделялся среди остальных членов Политбюро и Секретариата ЦК не только сравнительно молодым возрастом, но и университетским образованием: он имел диплом юридического факультета МГУ (большинство остальных высших партийных руководителей имели либо техническое образование, либо дипломы об окончании Высшей партийной школы). В университете он изучал различные гуманитарные дисциплины, включая историю политической мысли, дипломатию, международное право и, следовательно, был знаком с традициями «буржуазной демократии» Запада, которые воспринимались первыми европейскими марксистами как нечто само собой разумеющееся{434}. В бытность свою Первым секретарем крайкома партии на Ставрополье он продемонстрировал особый подход к путям и формам развития сельскохозяйственного производства. Так, например, он возродил «звеньевую» систему, применявшуюся во время войны. Это предполагало создание небольших бригад из 15—30 человек, за которыми закреплялись определенные поля и которым выдавали необходимое оборудование и семенной материал. Оплата таких бригад производилась по аккордному методу, то есть по результатам труда.
«Новое мышление» во внешней политике
С самого начала пребывания в Политбюро Горбачев актив-но использовал свое высокое положение в партийной иерархии для получения достоверной информации о проблемах, с которыми сталкивалась страна, и для обсуждения путей их преодоления. Он получил возможность консультироваться с экспертами из различных отделов ЦК и учеными из академических институтов, в задачи которых входило изучение международной политики, а также социальных, политических и экономических систем других стран, стремясь выработать основы для более эффективной дипломатии. По натуре Горбачев был отзывчивым, общительным человеком с открытым характером. Он пока еще не приобрел политического опыта и с увлечением вступал в серьезные политические дискуссии, при этом, правда, иногда забывая о своих собеседниках и любуясь звучанием собственного голоса. Общение с учеными из научно-исследовательских и академических институтов, хорошо информированными интеллигентными людьми со светскими манерами и космополитичными взглядами, было ему интереснее, чем дебаты со своими коллегами на заседаниях Политбюро. Ему нравились ученые, которые в своих работах «докопались» до западных корней марксизма и пошли в рассуждениях еще дальше — к буржуазному либерализму и социальной демократии. Порой его советники жаловались на интеллектуальную убогость и склеротическое самодовольство официальной советской догматики. Как сказал один из советников: «...при Сталине марксизм был сначала обращен в догму, а затем в религию. У верующих поспешили изъять сначала Ветхий, а затем и Новый завет... оставили им один лишь ’’псалтырь” в виде "Краткого курса истории ВКП(б)”»{435}.
Первый институт по изучению политических проблем был основан еще в 1957 г., в самом начале эпохи мирного сосуществования. Наиболее влиятельными из них были Институт США и Канады, возглавлявшийся Георгием Арбатовым, и Институт мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО), который в 1983 г. перешел под руководство Александра Яковлева. До 1972 г. Яковлев занимал должность начальника Отдела пропаганды ЦК, с которой был уволен за критику проявлений русского национализма.
Сотрудники этих институтов публиковали статьи в прессе и в научных изданиях, а также занимались подготовкой специальных меморандумов, предназначенных для высшего руководства и содержавших гораздо более откровенную информацию. Иногда они составляли рекомендации по проведению реформ на основе зарубежного опыта. В 1960—1970-х гг. в их работах выражалось положительное отношение к кейнсианской экономической модели, к идее создания государства «всеобщего благоденствия» и к Европейскому экономическому сообществу. Они приводили аргументы в пользу того, что капитализм оказался способен адаптироваться к условиям постоянно изменяющегося мира. По их мнению, правительства капиталистических стран совсем не обязательно были просто орудиями в руках жадных хозяев-капиталистов и сами видели преимущества сотрудничества с социалистическими странами в вопросах разоружения, торговли и охраны окружающей среды. Главный идеолог партии Михаил Суслов был обеспокоен таким подходом и ворчал по поводу «оппозиционных платформ». В 1981 г. он даже предложил закрыть ИМЭМО. Однако к этому времени институт уже пользовался достаточной поддержкой среди членов Политбюро, и это предложение было отвергнуто{436}.
Главный фактор, который сдерживал желание многих партийных лидеров положить конец практике раздражающих посланий и рекомендаций, состоял в необходимости иметь долгосрочное теоретическое оружие в идеологическом конфликте с Китаем. Это делало перспективы «западничества» более приемлемыми для руководства. Кроме того, это было необходимо для поддержания хороших отношений с европейскими компартиями, особенно стран Варшавского Договора. Вдобавок к этому по ряду практических соображений Советский Союз в течение длительного времени поддерживал различные движения в защиту мира, существовавшие в странах Запада. Но некоторые руководители внешнеполитических ведомств делали это искренне, а не из стремления манипулировать этими движениями. Поэтому они выступали за то, чтобы советское руководство само выполняло те требования, которые антивоенные организации на Западе предъявляли своим правительствам{437}. Журнал «Проблемы мира и социализма», издававшийся в Праге под редакцией А.М. Румянцева, находился под сильным влиянием событий «пражской весны 1968 года» и занимал позицию, близкую к позициям западных социал-демократов. Впоследствии из этого журнала к Горбачеву в качестве советников пришли Анатолий Черняев, Георгий Шахназаров и Вадим Загладин. С другой стороны, Отдел сотрудничества с зарубежными социалистическими партиями ЦК, который в шестидесятые годы возглавлял Андропов, был прекрасно осведомлен о практическом опыте, наработанном в странах с альтернативными моделями социализма. Горбачев пользовался рекомендациями и консультациями таких сотрудников этого отдела, как Федор Бурлацкий, Александр Бовин и Олег Богомолов{438}.
К середине 1980-х гг., еще до прихода к власти Горбачева, советское руководство пришло к выводу, что поддержка революционных движений в странах «третьего мира» для СССР — слишком дорогое удовольствие и на деле не способствует укреплению безопасности страны. Советский Союз уже в течение нескольких десятилетий проводил своего рода альтернативную политику, поскольку наряду с попытками спровоцировать и поддержать революционные перевороты в развивающихся странах никогда не отказывался от политики мирного сосуществования с Западом. Действительно, в течение 1970—1980-х гг. параллельно с практически неограниченным наращиванием своего военного арсенала Советский Союз участвовал в переговорах и заключал с основными западными державами соглашения «по безопасности и сотрудничеству» подобно Хельсинкскому соглашению в 1975 г. Потребности дряхлеющей экономической системы увеличивали ее зависимость от импорта западного оборудования, чтобы удержать на современном технологическом уровне хотя бы ключевые отрасли. Больше того, к концу 1970-х гг.. до 40 процентов валютных средств расходовалось на закупку за рубежом сельскохозяйственной продукции ради сохранения пресловутого «социального контракта» с городским населением (дешевые продукты питания в обмен на низкую зарплату){439}.
Советский Союз в то время уже во многом зависел от налаживания дружественных отношений с Западом или по крайней мере от сотрудничества с ним, пусть даже это и происходило на фоне конфронтационной политической риторики. Успехи, достигнутые США в развитии компьютерных и ракетных технологий, вынудили советское руководство в середине 1980-х гг. попытаться устранить это отставание за счет выработки соответствующей стратегии. Эта стратегия была в основном сформулирована уже к осени 1984 г. и стала известна как «новое мышление». Советский Союз достиг состояния, которое Пол Кеннеди окрестил «имперским перенапряжением». По его мнению, государство оказывается в таком положении тогда, когда направляет так много сил и средств на военные цели, что это происходит за счет других отраслей экономики, снижения общей экономической эффективности, что, в свою очередь, отрицательно сказывается и на самом военно-промышленном комплексе. Возникает замкнутый круг, выход из которого возможен только через отказ от несоразмерных реальным возможностям амбиций{440}.
Горбачев и его министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе пришли к выводу, что СССР достиг как раз такого «перенапряжения сил». Кроме того, они поняли, что постоянное наращивание вооружений неэффективно, так как порождает и поддерживает «образ врага», который существовал в отношении Советского Союза во многих странах, заставляя их в ответ увеличивать свои вооружения, что в конечном итоге ослабляло взаимную безопасность.
Они также понимали, что нельзя будет ограничиться одним лишь разоружением. У Горбачева и Шеварднадзе имелось широкое политическое и геополитическое вйдение современного мира, «единого европейского дома», который, по их замыслу, представлял бы собой объединенную Европу, включающую страны с различными моделями социалистических и демократических режимов. Это чем-то напоминало идеализированный вариант 1944—1947 гг., когда Советский Союз находился на вершине своей военной, дипломатической и моральной мощи, когда народы многих европейских стран приветствовали коммунистов как своих освободителей от фашистского ига. Именно в то время в ряде восточноевропейских стран к власти пришли коалиционные партии, созданные по типу Народного фронта. Идеи Горбачева получили поддержку компартий нескольких западноевропейских стран, особенно Компартии Италии, и он был готов к серьезным уступкам ради реализации своих планов. «Пришло время признать, что, даже следуя логике «холодной войны», преимущество в обычных вооружениях, которое Советский Союз имеет в Европе, потеряло после достижения ядерного паритета с США какой бы то ни было политический смысл. Напротив, такое положение способствует поддержанию «образа врага» по отношению к СССР и создает все новые угрозы для нашей собственной безопасности»{441}.
Увлеченность и даже иногда некоторая безрассудность Горбачева в реализации своей идеи полностью соответствовала традиции русских царей-миротворцев и министров иностранных дел, сознававших нищету своей страны и, следовательно, ее незащищенность, которые стремились к созданию неких общеевропейских структур безопасности. В некотором смысле он напоминает русского императора Александра I, проповедовавшего «вселенское евангелие мира и братской любви», которое он пытался реализовать в Священном союзе. Разница состояла лишь в том, что Горбачев действовал, исходя из ощущения близкого поражения, а не победы.
Первый его шаг состоял в том, чтобы увлечь Рейгана идеей всеобщего ядерного разоружения, которую он изложил в Рейкьявике в 1986 г. Не достигнув там желаемого результата, он пошел по другому пути: в 1987 г. на вашингтонском саммите было подписано советско-американское соглашение о постепенном сокращении ракет среднего радиуса действия. Затем в своей речи на Генеральной Ассамблее ООН в декабре 1988 г. Горбачев публично и безоговорочно отрекся от принципа «классовой борьбы» и от понятия преимущества социализма над капитализмом, то есть от основополагающих принципов советской внешнеполитической доктрины. «Жизненно важным сейчас является соблюдение безусловного приоритета общечеловеческих ценностей, создание мира без войн и насилия, признание права на существование разнообразных форм общественного развития, открытый диалог и сотрудничество во имя развития и сохранения цивилизации и продвижение в направлении создания нового мирового порядка»{442}.
К этому времени в Западной Европе и даже в США сложился настоящий «культ личности» Горбачева. Какие бы страны и города он ни посещал, будь то Милан, Лондон, Бонн или Нью-Йорк, колонне автомашин, в которой следовал Горбачев, приходилось буквально протискиваться сквозь ликующие толпы народа, приветствовавшие его, а он, глубоко тронутый, выходил из своего лимузина, чтобы пожать руки радостно встречавшим его людям. Его заявления не были пустыми словами. В них отражались реальные политические шаги: вывод советских войск в 1988—1989 гг. из Афганистана, решение об уничтожении ракет средней дальности и о сокращении обычных вооружений, прекращение поддержки террористических и коммунистических движений во всем мире, уменьшение численности советских войск на советско-китайской границе и, наконец, согласие на роспуск СЭВ и организации Варшавского Договора, что положило конец советскому господству в Центральной и Восточной Европе.
Падение коммунизма в странах Центральной Европы
Отказ от господства в странах Центральной Европы был, вероятно, самым болезненным шагом новой политики: он означал потерю Советским Союзом доминионов, которые были им завоеваны в ходе самой разрушительной в истории человечества войны. Горбачев и его советники пришли к заключению, что принуждение народов из стран Центральной и Восточной Европы жить в условиях политических режимов, которые они ненавидели, или, выражаясь словами одной из присказок Сталина, «заставлять корову ходить под седлом», не только не укрепляло безопасность Советского Союза, но, наоборот, наносило ей ущерб.
Со своей стороны, многие лидеры компартий стран — членов Варшавского Договора с недоверием относились к Горбачеву и к его планам «перестройки», опасаясь, что любое ослабление однопартийной системы повлечет за собой отстранение их от власти. Когда Горбачев находился с визитом в Берлине, принимавший его восточногерманский лидер Эрих Хонеккер с ужасом наблюдал за тем, как его гостя встречали толпы молодежи, держа в руках плакаты с надписями «Перестройка! Горбачев! Помогите нам!»{443}.
Исключение из общего правила представляла позиция руководства Венгрии. Угроза румынского лидера Николае Чаушеску стереть с лица земли несколько тысяч венгерских поселений в Трансильвании заставила венгерское руководство взять еще более решительный — по сравнению даже с горбачевским — курс на проведение реформ в стране. В январе 1989 г. они отменили однопартийную систему, а в мае того же года было совершено торжественное перезахоронение останков Имре Надя уже как национального героя. Коммунисты стремились возродить союз с социал-демократами, который существовал в 1944—1947 гг., что, собственно, и предлагал Надь в 1956 г. Советские дипломаты, хотя и без особого энтузиазма, заявили, что Советский Союз не пойдет на практическое применение известной «брежневской доктрины». Пресс-секретарь Министерства иностранных дел СССР Геннадий Герасимов пошутил по этому поводу, сказав, что ей на смену пришла «доктрина из песни Фрэнка Синатры»: «Делай по-своему!» В Польше была вновь легализована «Солидарность», которая легко победила на свободных выборах, в результате чего впервые за последние сорок лет в Центральной Европе к власти пришел премьер-министр, Тадеуш Мазовецкий, который не был коммунистом.
Примерно в это же время Венгрия открыла свои границы с Австрией. Этот шаг имел решающее значение не только для Венгрии, но и для ГДР: к октябрю того же года более 30 тысяч восточных немцев воспользовались этим «окном», чтобы эмигрировать в Западную Германию. В ходе горячих дебатов относительно того, как остановить этот процесс, Хонеккер был свергнут, и пришедшие к власти коммунисты — сторонники реформ заговорили о возможности ограниченного перехода через Берлинскую стену. Сама постановка этого вопроса полностью преобразила ситуацию в стране. 9 ноября в Берлине собрались огромные толпы и устроили грандиозную демонстрацию вдоль восточной стороны Берлинской стены. Некоторые из демонстрантов пытались перелезть через нее, и никто из пограничников не стал применять оружие, чтобы помешать им сделать это.
К этому времени руководство ГДР уже знало, что Советский Союз не поддержит насильственных методов подавления народных выступлений. Принятое тогда решение воздержаться от применения силы означало конец восточногерманского государства, Варшавского Договора и вообще существования коммунизма в Центральной и Восточной Европе. Кроме того, это ставило под вопрос и существование самого Советского Союза. Эти страны уже никогда не смогли бы вернуться к прежнему состоянию после того, как было продемонстрировано, что безоружные мирные люди способны прорвать передовую линию мировой коммунистической системы.
Однако в начале процесса все его далеко идущие последствия еще не были очевидными. Горбачев, несомненно, полагал, что крушение Берлинской стены приведет к серьезным реформам в ГДР и сближению двух Германий, что, в свою очередь, вызовет улучшение отношений между НАТО и Варшавским Договором. Результатом этого должно было быть формирование стабильных и мирных международных отношений на всей территории Европы{444}.
Это было мнение дипломата, искреннее и по-человечески понятное. Горбачев не учел только того, какую роль простые люди играют в условиях истинной демократии. (Это был такой же частичный просчет Горбачева, как и организация всенародных выборов Президента СССР — козырь, который в борьбе с ним использовал Ельцин.) В основном его смущали настроения немецкого народа, которые доходили до него в отфильтрованном виде через энергичную дипломатию канцлера ФРГ Гельмута Коля. Приверженность последнего идее воссоединения Германии на условиях, выдвигавшихся Западом, вначале расстроила и встревожила Горбачева{445}. Но он был вынужден уступить, видя, что подавляющее большинство немецкого народа безоговорочно поддерживает позицию Коля: люди толпами покидали ГДР, и ее экономика разваливалась на глазах. В марте 1990 г. Христианско-демократический союз. возглавлявшийся Колем, получил 40 процентов голосов на выборах в ГДР и смог сформировать там правительство. После этого присоединение Восточной Германии к ФРГ стало только вопросом времени.
Горбачев попытался отыграть хоть что-то из понесенных в результате такого развития событий потерь. В обмен на согласие СССР на вхождение объединенной Германии в состав НАТО он настоял на подписании с ней пакта о взаимном ненападении, а также соглашения о сокращении германских вооружений; добился финансирования Федеральной Республикой вывода войск Варшавского Договора с территории бывшей ГДР и отказа Германии от разработки и обладания химическим и ядерным оружием. Он также поставил условием укрепление роли Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (являвшейся гарантом выполнения Хельсинкского соглашения) и предоставление ему необходимых полномочий, сил и средств для предупреждения и прекращения конфликтов на территории Европы. Результатом стало подписание в ноябре 1990 г. Парижской хартии о Новой Европе, в которой было записано, что отныне два военных европейских блока становятся партнерами. Кроме того, Хартия предусматривала создание Совета по безопасности и сотрудничеству в Европе, постоянного секретариата, консультативного комитета и центра по предотвращению военных конфликтов{446}.
Экономическая и политическая реформы
Во внутренней политике у советников Горбачева не было какой-либо последовательной и готовой к осуществлению программы. Его ранние идеи были унаследованы от КГБ и лично от Андропова. Он знал, что хозяйство страны и ее государственный аппарат разъедены коррупцией и переплетены с теневой криминальной экономикой. Он также понимал, что пришло вре мя положить этому конец. Именно такую политику пытался проводить Андропов во время своего недолгого пребывания у власти с 1982 по 1984 г.
Такую же политику проводил и Горбачев в первые два года своего правления. Он начал с увольнений, а в некоторых случаях — с уголовных расследований махинаций ряда государственных чиновников, злоупотреблявших служебным положением для собственного обогащения. Он создал государственный инспекционный орган (Госприемку), который занимался контролем качества продукции, выпускаемой госпредприятиями, имел право отбраковывать продукцию, не отвечавшую государственным стандартам, и штрафовать рабочих и директоров заводов, ответственных за брак. Он призывал к ускорению всего производственного процесса, укреплению трудовой дисциплины и приводил в пример подвиги легендарного донбасского шахтера Алексея Стаханова. При Горбачеве были резко сокращены производство и продажа алкогольных напитков. Существовала даже инструкция, запрещавшая подачу алкогольных напитков на официальных приемах, что бросало вызов русскому пониманию гостеприимства и празднования торжественных событий. Два политика, которым Горбачев помог занять высшие посты в партийном аппарате, Егор Лигачев и Борис Ельцин, являли собой образы этаких «авторитарных пуритан». Они поддерживали меры по ограничению привилегий, искоренению коррупции и халатности. Впоследствии они стали злейшими врагами в силу того, что предлагаемые каждым из них методы достижения этих целей были прямо противоположными.
Возможно, будет правильно интерпретировать в таком же духе и провозглашенную Горбачевым политику гласности, или открытости, которая уже фигурировала в самых ранних его выступлениях. Вначале она предполагала вскрытие и обнародование фактов коррупции и некомпетентности руководителей, что, по его замыслу, должно было способствовать эффективному функционированию социалистической экономики. Сталин, кстати, проводил подобную политику в рамках своих «чисток», когда рядовых рабочих призывали критиковать начальство, с тем чтобы уничтожить «засевших на заводах вредителей», которые препятствовали выполнению подаваемых сверху команд.
Размах злоупотреблений и различных нарушений, вскрытых в ходе проведения политики гласности, удивил и даже напугал Горбачева. Партийные лидеры зачастую просто не
знали о них, поскольку были защищены от тех трудностей, с которыми рядовые советские граждане были вынуждены сталкиваться ежедневно. Эти руководители разбирались лишь в вопросах, относящихся к сфере их непосредственной компетенции. На встречах с трудовыми коллективами в Куйбышеве (Самаре) и Тольятти — двух типичных промышленных городах — Горбачев обнаружил, что рабочие с энтузиазмом приветствуют предлагаемые им реформы, в то время как отношение к ним партийно-хозяйственного актива было сдержанным и прохладным. Позднее он говорил об этом так: «Мое желание выяснить истинное положение дел явно не устраивало местных начальников. Беседы напрямую с людьми настолько выводили некоторых из равновесия, что они пытались бестактно вмешиваться». Даже в своем родном Ставропольском крае, которым он руководил в течение многих лет, он видел, что «вроде бы никто не против перестройки, все за, но... ничего не меняется»{447}. В 1986 г. на встрече с писателями он говорил о том, что борется «против хозяйственников, против министерских и партийных чиновников... которые не желают расставаться... со своими привилегиями». Он даже говорил о некоторых преимуществах, которые дало бы существование в стране политической оппозиции{448}. Когда он начал привлекать к поддержке своей борьбы писателей и интеллигенцию, гласность настолько расширила границы, что в конечном итоге вышла из-под контроля, поскольку теперь ее защитники имели огромный источник, где они могли практически без ограничений черпать идеи и «информацию к размышлению».
Взрыв на Чернобыльской АЭС, произошедший в апреле 1986 г., возможно, более, чем какое-либо другое событие, взволновал общественное мнение, показав людям, какую угрозу для страны и ее населения могут представлять безответственность и некомпетентность руководителей. По словам Горбачева: «Чернобыль высветил многие болезни нашей системы в целом. В этой драме сошлось все, что накапливалось годами: сокрытие (замалчивание) чрезвычайных происшествий и негативных процессов, безответственность и беспечность, работа спустя рукава, повальное пьянство»{449}.
В первые дни после катастрофы реакция властей была традиционной — отрицание и сокрытие фактов. Это происходило потому, что Горбачев, возможно, еще сам не осознавал всю серьезность произошедшего. Через две недели все изменилось, и после этого процесс перестройки пошел по новому и совершенно неожиданному пути{450}. Горбачев провел кадровые перестановки, обеспечившие более широкие возможности для свободы слова и идей. Среди важнейших из них были: назначение Виталия Коротича главным редактором популярного журнала «Огонек», Егора Яковлева — главным редактором не менее популярной газеты «Московские новости», а Сергея Залыгина и Григория Бакланова соответственно главными редакторами журналов «Новый мир» и «Знамя». Своего пика политика «персонифицированной гласности» достигла в декабре 1986 г., когда из ссылки в Горьком был возвращен Андрей Сахаров и ему было предоставлено полное право на выражение всех его идей и взглядов. Горбачев приветствовал поддержку Сахаровым «нового мышления» во внешней политике и, в свою очередь, был готов принять некоторую долю критики в свой адрес. После этого многие «узники совести», осужденные за поддержку прав человека, были выпущены из тюрем и лагерей на свободу.
В последующие год-два вышеупомянутые периодические издания, а затем и все остальные стали, сначала осторожно, а потом все более уверенно публиковать литературные произведения, запрещенные при Советской власти, начиная от «Доктора Живаго» Бориса Пастернака до солженицынского «Архипелага ГУЛАГ» и «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана. Это были произведения, в которых прародителем всего ужаса коммунистического правления назывался Ленин{451}.
Гласность была первым и в определенном смысле самым легким этапом. Начиная экономическую и политическую реформы, Горбачев стоял перед фундаментальной дилеммой. Основной целью его реформ было уничтожение густо переплетенной сети отношений взаимозависимости, знакомств и протекционизма, от которой он хотел избавить существовавшие экономическую и политическую системы. Парадоксальным было то, что его власть зависела от тех же самых отношений, в соответствии
12 Россия и русские. Кн. 2 с которыми действовал возглавляемый им Секретариат ЦК КПСС. Процесс реформирования, таким образом, вынуждал Горбачева пилить сук, на котором он сам сидел. Поэтому вряд ли удивительно, что иногда он выступал с не вполне достойных позиций.
Помимо гласности, главным его приоритетом являлось проведение экономической реформы, поскольку разваливавшаяся экономика представляла основную угрозу как делу «строительства социализма», так и поддержанию Советским Союзом статуса сверхдержавы. Экономическая реформа 1986— 1988 гг. проводилась потрем главным направлениям. Закон об индивидуальной трудовой деятельности легализовал индивидуальные и семейные предприятия, которые уже давно существовали в рамках теневой экономики и удовлетворяли спрос населения на такие товары, которые из-за своей негибкости не могли вовремя и в необходимом объеме производить госпредприятия. Закон о государственных предприятиях освобождал их от всесильных министерских директив, делал более демократичными управленческие структуры внутри предприятий, давал им большие права распоряжаться своими средствами, включая право назначать цены на производимую продукцию. Главным в законе было то, что предприятиям предстояло перейти на режим «самофинансирования», или, иными словами, стать прибыльными. Закон о кооперативах разрешал создание акционерных обществ при том, однако, условии, что все акционеры должны были быть работниками такого акционированного предприятия.
Трудность в проведении этих реформ состояла в том, что они должны были осуществляться в довольно жестких рамках экономической системы, которой все еще продолжало управлять государство и которая была замучена постоянным дефицитом. Новые частные фирмы могли и действительно использовали ситуацию постоянного превышения спроса над предложением для увеличения цен на свои товары. Государственные компании настойчиво требовали такие же права, что давало бы им возможность воспользоваться своим господствующим положением на рынке, характеризовавшемся хронической нехваткой товаров. Больше того, все фирмы — и частные, и государственные — зависели от государственной системы снабжения оборудованием, сырьем и материалами, необходимыми для ведения бизнеса. Очень часто они прибегали к услугам все тех же «толкачей» и неофициальных «доставал», что связывало эти предприятия с прежней неформальной экономикой с ее сомнительными с точки зрения закона, грубыми, но эффективными методами. Большая самостоятельность, предоставленная новым фирмам, делала эти методы еще более энергичными, если не сказать — жестокими.
В результате из государственного сектора в частный было перекачено огромное количество товаров, что еще более усугубило всеобщий товарный дефицит. В жалобе одного из читателей из Саратова, опубликованной в «Правде», говорилось: «...в магазинах все исчезает, зато на базарах товаров больше и больше. Откуда они берутся? Чтобы купить женские сапоги, нужно 250—300 рублей. А дочь моя, которой нужна эта вещь, зараба-. тывает 115 рублей в месяц»{452}. В 1989 г. стали проявляться признаки инфляции — зла, доселе незнакомого советским людям. В то же время некоторые виды товаров стали настолько дефицитными, что продавались крайне ограниченно и только при предъявлении паспорта с пропиской в качестве доказательства проживания покупателей в том же городе или области, где был расположен данный магазин. Рядовые советские граждане вначале с энтузиазмом приветствовали появление новых кооперативных ресторанов, магазинчиков, автосервисов, где они могли открыто получить товары или услуги, которые раньше можно было найти только на «черном рынке». Но вскоре они стали проявлять недовольство высокими ценами, подозревая эти заведения в спекуляции. Среди населения появились тревожные настроения по поводу того, что дальнейшие рыночные реформы могут лишить их многих социальных услуг,'таких как жилье, транспорт, образование, медицинское обслуживание, которыми они раньше пользовались либо бесплатно, либо за символическую плату{453}.
Рабочие, которые должны были бы выигрывать от модернизации экономики и от усиления самостоятельности предприятий, в действительности страдали от реформ. Горбачев возродил «рабочий контроль» образца 1917 г., создав Совет
12* рабочих коллективов, который избирался рабочими для принятия ключевых решений в отношении производственных планов, использования прибыли и социальных фондов. На практике в таких советах главную роль играло руководство предприятия, поскольку у рабочих не было опыта по целенаправленной организации выборов. Вскоре они оказались в еще худших обстоятельствах, ограничивавших свободу их действий на предприятии. По мере того как перестройка входила в новую фазу своего развития в 1988—1989 гг., эти советы упразднялись{454}.
К этому времени рабочие и другие рядовые граждане уже несли серьезные потери, так как перестройка разрушила систему, основанную на принципах покровительства и личного знакомства, которая являлась для них скудным источником минимального набора товаров и услуг. Под давлением экономической реформы рабочие были вынуждены объявлять забастовки — вначале под лозунгами улучшения условий труда и повышения зарплаты, которые им так долго обещали, затем они бастовали уже против постепенного разрушения скромной, но все-таки ощутимой системы социального обеспечения, унаследованной от прежнего режима. Однако поскольку их начальники были поставлены в условия «самофинансирования», то требования рабочих очень скоро были переориентированы на Москву, и забастовки стали носить открыто политический характер. Все это вплеталось в сложную политическую борьбу, которая шла в столицах республик и в самой Москве.
Первая большая забастовка произошла в угледобывающих районах — Донбассе, Кузбассе, Воркуте и Караганде — в июле 1989 г. Ее причинами были давно не удовлетворявшийся спрос на жилье, низкий уровень зарплаты и социального обеспечения, плохие условия труда. Когда требования первых забастовщиков в Междуреченске (Кузбасс) были отвергнуты их местным начальством и профсоюзными боссами, шахтеры провели демонстрацию перед зданием обкома партии. Через два дня после начала забастовки министр угольной промышленности М.И. Щадов прилетел в Кузбасс для переговоров с бастующими шахтерами. Лишившись поддержки профсоюзов, у руководства которых стояли партаппаратчики, шахтеры здесь, так же как и в других городах, создали свои стачечные комитеты, которые наскоро решали вопросы социального обеспечения шахтерских семей во время забастовки. Зажатые со всех сторон бюрократической системой, они стали выдвигать политические требования, включая отказ от «руководящей роли партии» в управлении страной.
Эти, как, впрочем, и последующие забастовки оканчивались ничем. Позиция бастующих была слишком слаба. Но так или иначе, они продемонстрировали желание рабочих вернуться назад, к системе «благосклонного покровительства». По мере того как экономическая обстановка становилась все более напряженной, усиливалась зависимость рабочих от тех социальных благ, которые предоставляли им руководство предприятий и профсоюзы. Большинство рабочих не хотели отказаться от того и другого одновременно. В ряде случаев бастующих удавалось убедить в том, что получение республикой независимости или ее переход к полной рыночной экономике решат все их проблемы. И то и другое было серьезным заблуждением. Поэтому забастовки возникали снова и снова, а их вожди в очередной раз верили обещаниям, которые в существующих условиях просто не могли быть выполнены. Либо их подкупала какая-нибудь из многочисленных партий, борьбой между которыми были ознаменованы последние годы существования Советского Союза{455}.
Даже первый опыт экономических реформ показал Горбачеву, что главной внутренней проблемой Советского Союза является политическая. Он решил мобилизовать общественное мнение страны против государственно-партийного аппарата, который либо препятствовал проведению реформ, либо извращал их содержание. Летом 1988 г. Горбачев созвал специальную партийную конференцию для обсуждения вопросов реформирования избирательной и законодательной систем. Он сумел убедить участников партконференции признать необходимость движения в сторону истинного парламентаризма. Этого можно было достичь только путем проведения свободных и открытых выборов с альтернативными кандидатами для участия в новом Съезде народных депутатов. Этот съезд, насчитывавший 2250 делегатов, был призван стать высшим законодательным органом страны. Съезд, в свою очередь, должен был делегировать полномочия по решению повседневных вопросов Верховному Совету нового созыва, 450 депутатов которого избирались из состава делегатов съезда. Это еще не была настоящая демократическая система в обычном понимании. Например, 30 процентов депутатов съезда должны были избираться от «общественных организаций», ядром которых являлись местные парткомы. Все кандидатуры должны были утверждаться на собраниях общественности, где, конечно, наиболее сильным влиянием пользовались местные властные структуры. Тем не менее новая избирательная система была огромным шагом вперед по сравнению с лишенными всякого смысла выборами, проходившими в советские времена.
Она впервые позволила неформальным организациям мобилизовать свои силы. До 1986 г. всякие проявления живой неформальной культуры в СМИ и на улицах были запрещены. Но в 1986 г. такие неформальные правозащитные журналы, как «Экспресс-хроника» и «Гласность», стали открыто продаваться в Москве, например, на Гоголевском бульваре. Создавались различные инициативные группы, требовавшие запретить снос исторических зданий (например, здания гостиницы «Англетер» в Ленинграде, где покончил жизнь самоубийством поэт Сергей Есенин) или выступавшие за охрану окружающей среды. В Латвии 30 тысяч человек поставили свои подписи под воззванием о запрете строительства гидроэлектростанции на реке Даугаве. Две тысячи демонстрантов вышли на улицы Еревана, протестуя против сооружения в республике атомной электростанции, а в Уфе столько же людей организовали демонстрацию против планов создания очередного химического предприятия, выступив под лозунгом «Уфе — чистый воздух!». В Парке культуры и отдыха им. Горького в Москве члены неформального объединения под названием «За доверие между СССР и США» раздавали листовки, в которых описывались страшные последствия радиоактивного заражения и давались рекомендации по возможной защите от него{456}.
Эти первые инициативные группы сосредоточивали свое внимание на вопросах, так сказать, «домашнего обустройства», не носивших политического характера: вполне естественно, что дебаты вокруг сохранения исторических памятников, охраны окружающей среды и ядерной энергетики являются объектами законного интереса общественности. Опыт участия в них объединял людей и заставлял искать решение более серьезных задач, выводя их на арену политической борьбы. В академических институтах проводились семинары для выработки политических рекомендаций. В работе некоторых из них участвовали представители общественности. Постоянный семинар в Центральном экономико-математическом институте в Москве был в 1987 г. преобразован в политологическую организацию «Клуб Перестройка», которая готовила предложения по предстоящему проведению экономической реформы, а затем переключилась на вопросы реформы социальной. Одним из ее филиалов было общество «Мемориал», созданное для привлечения общественного внимания к жертвам сталинского террора и проведения всестороннего расследования беззаконий, совершенных в эпоху коммунистического режима. В течение лета и осени 1988 г. «Мемориал» собирал на улицах городов подписи под своими воззваниями, а в ноябре того же года провел в ряде городов России «неделю совести». В Москве была воздвигнута «стена памяти» с фотографиями репрессированных или пропавших без вести людей. Перед стеной стояла тачка лагерного рабочего, символизировавшая принудительный труд заключенных, в которую прохожие могли класть свои пожертвования{457}.
К тому времени все эти неформальные объединения уже переходили от политически нейтральных проблем к фундаментальным вопросам, касавшимся прошлого страны, что неминуемо ставило вопрос о законности сохранения монополии Коммунистической партии на руководство страной. Вот что сказал об этом историк Юрий Афанасьев на учредительном съезде общества «Мемориал» в январе 1989 г.: «Важнейшая задача «Мемориала» — вернуть нашей стране прошлое. Однако прошлое живо в настоящем. Поэтому «Мемориал» — политическое движение. В той же степени, в какой сегодняшний день еще не расстался со вчерашним»{458}. «Мемориал» объединял молодых и неизвестных людей с выдающимися общественно-политическими деятелями: такими как Сахаров и Солженицын, историк и литератор Дмитрий Лихачев, писатели Евгений Евтушенко и Булат Окуджава, журналист Виталий Коротич и другие. Цели, ради которых был создан и работал «Мемориал», были настолько политически актуальными, что буквально за несколько лет до этого он навлек бы на себя политические репрессии. Широкие слои городского населения стали постепенно осознавать, что могут противостоять партийно-государственному аппарату при решении важнейших гражданских проблем, стоявших перед обществом.
Первые выборы на Съезд народных депутатов, проводившиеся в марте 1989 г. уже в соответствии с новой избирательной системой, обеспечили представителям старой номенклатурной гвардии умеренное большинство. Тем не менее было несколько сенсационных по тем временам случаев провала официальных кандидатов, что происходило впервые за последние 70 лет. В ряде больших городов и в тех национальных республиках, которые больше других стремились получить самостоятельный статус, создавались неформальные и независимые общественные объединения, сумевшие добиться выдвижения и утверждения своих кандидатов и провести успешную предвыборную кампанию. Наибольшего успеха они достигли в Москве, где их кандидат Борис Ельцин, получив 90 процентов голосов избирателей, нанес поражение директору Автозавода им. Лихачева (ЗИЛ), который был выдвинут кандидатом от КПСС. Партийные кандидаты потерпели поражение на выборах и в ряде других российских городов. Но самые ощутимые потери партия понесла в Прибалтийских республиках, где большинство мест было отдано кандидатам от партий Народного фронта.
Первые заседания съезда в мае 1989 г. стали ярчайшим проявлением гласности. Телевидение организовало их прямую трансляцию, и многие люди в рабочее время, затаив дыхание, следили за тем, как на трибуну один за другим поднимались выступавшие и клеймили позором партийный аппарат за вопиющие злоупотребления властью. Генералов допрашивали об их методах подавления народных манифестаций, министров — об их неподкупности и компетентности, а правительство в целом — о результатах политики реформ. Это был настоящий праздник открытого общественного обсуждения, последнее и самое грандиозное «возвращение репрессированных», украшенное тихим, но тем не менее заметным присутствием Андрея Сахарова. Съезд проходил под председательством Горбачева, который хотя и допускал иногда резкие замечания, но, в общем, сохранял достаточную выдержку и терпимость к выступавшим.
Национальности
Если общественное мнение обрело голос в России, то в национальных республиках эффект был еще более значительным. Стремительнее всего этот процесс шел в Прибалтийских республиках, сохранивших память о конституционных традициях, существовавших там в период между Первой и Второй мировыми войнами. В Эстонии, Латвии и Литве деятельность общественных активистов началась с требований защиты окружающей среды, обеспечения стабильного статуса национальных языков в литературе и системе образования и свободы вероисповедания. С удивительной скоростью от этих проблем они перешли к фундаментальному вопросу о законности присоединения их республик к Советскому Союзу. По случаю национальных праздников & городах устраивались грандиозные демонстрации. Ораторы, выступавшие на них, требовали обнародования секретных советско-германских протоколов от 1939 г. Поскольку пакт Молотова — Риббентропа был впоследствии аннулирован, то они считали, что с точки зрения международного права включение Прибалтики в состав СССР также незаконно. Аргументы такого рода объединяли бывших диссидентов-националистов с реформаторами из числа местных компартий. Для ведения публичной агитации и организации предвыборной кампании они создали Народные фронты в Прибалтийских республиках и в Молдавии. Эти организации оказались крайне эффективными в объединении разрозненного общественного мнения, которое имело только одну единую основу — неприятие русского господства и политической монополии коммунистов.
На Украине Народный фронт появился гораздо позже. В 1987 г. неформальный Культурологический клуб заявил, что украинский язык постепенно вытесняется из литературы и образовательной системы русским языком. Активисты фронта также требовали обнародования полной и достоверной информации о голоде на Украине в 1932—1934 гг. и восполнения других пробелов украинской истории. В Белоруссии обнаружение массовых захоронений близ столицы республики Минска привело к созданию неформального объединения «Мартиролог», которое выступило с предложением возвести мемориал жертвам сталинских репрессий и провести всеобъемлющее расследование совершенных в те годы преступлений. Как на Украине, так и в Белоруссии оппозиция называла русских и коммунистов главными виновниками страданий своих народов. Это относилось даже к чернобыльской катастрофе, хотя как раз она и не имела никаких этнических корней.
В 1986 г. Горбачев в рамках проводимой им антикоррупционной кампании снял Кунаева с должности Первого секретаря ЦК Компартии Казахстана и поставил на его место русского Геннадия Колбина, доверив ему, по русской пословице, функции «новой метлы, которая по-новому метет». Казахи восприняли это назначение как национальный вызов, и в столице республики Алма-Ате вспыхнули массовые беспорядки. Закрепление принципа «покровитель — протеже» в качестве основы системы политического контроля придало конфликту одновременно личностный и этнический характер сразу после того, как этот контроль был ослаблен. Национальное покровительство, являвшееся в течение долгого времени обычной практикой в СССР, способствовало укреплению мнения, что все беды происходят из-за «злостного поведения» другой нации, и вызвало к жизни тенденцию переводить все проблемы в плоскость межнациональных конфликтов.
Такой же процесс наблюдался и на Кавказе. В Армении ситуация стала буквально взрывоопасной. Вскоре все протесты сфокусировались на проблеме Нагорного Карабаха, горной области на востоке Армянской ССР, которая в 1921 г. была передана Азербайджану. Был создан Карабахский комитет, несколько напоминавший Народный фронт Прибалтийских республик. Разветвленная система покровительства и знакомств, процветавшая в Азербайджане, нарушала равноправие карабахских армян и азербайджанцев в пользу последних, хотя армяне составляли три четверти всего населения Нагорного Карабаха. В январе 1988 г. в Москву было направлено заявление, под которым стояли десятки тысяч подписей, с требованием провести в этой автономной области референдум о будущем статусе Карабаха. За этим последовали массовые манифестации в Ереване и самом Карабахе. Горбачев призвал народ Армении к спокойствию, пока партия примет решение по этому вопросу. Демонстрации прекратились, но спокойствие не наступило. 28 февраля в одном из промышленных городов Азербайджана, Сумгаите, где проживало много армян, разразились массовые беспорядки. В течение двух дней, пока для наведения порядка в Сумгаит не прибыли армейские подразделения, улицы города находились в руках националистов-головорезов. В результате погибло около тридцати человек, по большей части армян.
Азербайджанцы с подозрением относились к армянам не только как к христианам, но и потому, что армяне обладали большим влиянием и производили впечатление близости к центральным властям. Тот беспрецедентный факт, что власти разрешили проведение в Армении демонстраций, выдвигавших претензии на азербайджанскую территорию, укрепило азербайджанцев в мысли, что дело пахнет антиазербайджан-ским заговором, который получал поддержку прямо из Москвы. Это вызвало бурную реакцию в республике{459}.
В Грузии в 1987—1988 гг. появилось несколько националистических групп, которые хотя и конфликтовали между собой по личным мотивам, но соглашались в том, что необходимо всемерно способствовать развитию грузинской культуры и языка, защите окружающей среды. В политическом плане они стремились не дать Москве использовать конфликты в Абхазии и Осетии в целях раздела Грузии. В апреле 1989 г. в Тбилиси состоялась многотысячная манифестация. Первоначально демонстранты протестовали против планов отделения Абхазии от Грузии, но вскоре перешли к требованиям независимости Грузии от СССР. Руководство Компартии Грузии обратилось за помощью к Москве, и 9 апреля армейские части и подразделения внутренних войск, применив силу, очистили от демонстрантов центральные улицы и площади Тбилиси. В ходе разгона демонстрации от отравляющих газов и под ударами саперных лопаток погибло около 20 человек{460}.
Это было важным поворотным пунктом в развитии социально-политической ситуации в СССР, поскольку в первый раз против демонстрантов власти применили силу. Кроме того, это событие довело до крайнего напряжения положение в самих Вооруженных силах страны. В этот момент военные поняли, что политики, потеряв контроль над развитием событий, начали втягивать армию в разрешение конфликтных ситуаций. Подобное повторилось в январе 1990 г. в Баку, когда азербайджанский Народный фронт устроил погромные акции по отношению к проживавшим там армянам. Казалось, что националисты уже близки к захвату власти в республике. Сторонники Народного фронта выкапывали пограничные столбы на советско-иранской границе^ стремясь объединиться с азербайджанцами, проживавшими в Иране. Были вызваны войска, но не для подавления погромов, которые уже сделали свое дело, а для восстановления границы, обеспечения безопасности стратегических объектов в городе и для оказания помощи в восстановлении коммунистической власти. В ходе этой операции погибло не менее 130 человек{461}.
Это был не просто кризис в отношениях между военными и гражданскими структурами. Коммунистическая партия и силовые структуры (включая Вооруженные силы, КГБ и войска МВД) были настолько тесно переплетены между собой, что кризис в одном из этих звеньев автоматически вызывал кризис в соседнем звене. В феврале 1990 г. одна из армейских дивизий, расположенных в Таджикистане, отказалась войти в Душанбе для подавления беспорядков. Офицеры попросту опасались, что впоследствии отдавшие такой приказ от них откажутся и их же обвинят в неизбежном насилии{462}.
Конец Советского Союза
Начиная с осени 1989 г. люди ежедневно могли наблюдать на экранах телевизоров за тем, что происходит в мире, где коммунистический режим перестал пользоваться силовыми методами для своего поддержания. Они видели, как в результате «бархатной революции» в Чехословакии был снят со своего поста Милош Якеш, а в Румынии после кровавых событий насильственно свергнут "Чаушеску. Одним это нравилось, другим нет. Теперь в числе главных социально-политических факторов оказались различия взглядов самих советских граждан. В прежние времена, будь то при царях или при большевиках, имперские власти всегда, когда считали это целесообразным, могли пойти на уступки «врагам», не опасаясь спровоцировать тем самым внутренний политический протест. А теперь развал империи и снижение статуса СССР на международной арене вызвали открытую отрицательную реакцию внутри страны. В результате произошло слияние двух ранее разнонаправленных политических тенденций: русских националистов (собственно, империалистов) и марксистов-ленинцев с имперскими амбициями. Объединившись, они в один голос стали обвинять Горбачева и Шеварднадзе в предательстве и заявили о своем стремлении спасти русско-советскую империю. Прежде всего они создали «большевистскую платформу» внутри КПСС, а затем в 1990 г. и Российскую коммунистическую партию, которая номинально входила в состав КПСС, но фактически находилась в прямой оппозиции к ней или по крайней мере к Горбачеву как Генеральному секретарю.
В 1990 г. Горбачев сделал еше один шаг к либерализации избирательной системы, пойдя на исключение из Конституции статьи 6, что положило конец руководящей роли КПСС и легализовало создание и деятельность альтернативных политических партий. Правда, это произошло перед самым проведением выборов в Верховные Советы республик, поэтому новым партиям просто не хватило времени, чтобы должным образом подготовиться к успешному участию в борьбе за голоса избирателей. Тем не менее выборы вновь преобразили политическую ситуацию в стране. Прежде всего они окончательно подорвали исполнительную власть коммунистов. После 1917 г. партия обладала в СССР практически всей полнотой власти, координируя и направляя работу властных и хозяйственных структур. Отказ партии от этой функции образовал вакуум в самом центре политической власти. Горбачев попытался заполнить его, учредив пост Президента СССР и соответствующим образом организовав выборы президента на Съезде народных депутатов, в результате чего этот пост достался именно ему. Но у нового президента не было своей четко работающей «вертикали власти». В любом случае, поскольку Горбачев не был избран на пост президента всенародным голосованием, то его легитимность уступала, скажем, президенту США. Стремление обладать реальной или хотя бы символической властью окончательно подорвало позиции Горбачева в последующие полтора года, когда его программу реформ поглотили экономический хаос и межнациональные конфликты.
Более того, новые выборы в стране, проходившие на фоне революционных событий в Центральной Европе, подрывали основы существования самого Советского Союза. В течение 1990 г. руководители нескольких союзных республик, позиции которых теперь подкреплялись результатами выборов, провозгласили свои республики суверенными государствами и заявили о верховенстве местных законов над Конституцией СССР. В марте 1990 г. Литва пошла еще дальше, заявив о своем отделении от Советского Союза. Вскоре ее примеру, хотя и более осторожно, последовали Латвия и Эстония. Они объявили о начале переходного периода к получению полной независимости. Горбачев ввел в отношении Литвы экономическую блокаду', на деле оказавшуюся крайне малоэффективной.
«Точка невозврата», выражаясь языком военных летчиков, была достигнута. Если одна национальная республика могла объявить себя независимой от СССР и это ей удалось, то в таком случае будущее всего Союза оказывалось под вопросом. Прибалтийские республики, еще помнившие о своей независимости, демократии и гражданском обществе, были пионерами в этом вопросе и в 1988—1990 гг. вели свою игру с отчаянной смелостью, добиваясь выхода из Союза, а не каких-либо реформ{463}.
Но наибольшую угрозу существованию Советского Союза представляла Российская Федерация, самая крупная из союзных республик, которая до того времени оставалась и самой послушной. К весне 1990 г. она обрела собственного мощного лидера в лице Бориса Ельцина, бывшего в ту пору Председателем Верховного Совета РСФСР. В июне 1991 г. в результате всенародного голосования он стал Президентом России. Это был первый случай в российской истории, когда народ напрямую избрал своего высшего руководителя. Теперь он становился не только главой крупнейшей республики, но и обладал полной легитимностью как президент, получивший право на власть в результате победы на всеобщих выборах.
Ельцин имел сильную поддержку в народе как политик, выступавший против системы, которая, по всеобщему мнению, безнадежно погрязла в коррупции, а также потому, что он олицетворял в глазах людей единственную черту коммуниста, которая им импонировала, а именно — стремление к социальной справедливости. Возглавляя в прошлом Свердловский обком партии, а затем Московский горком КПСС, он демонстративно отказался от всех привилегий, которые большинство высших чиновников принимали как нечто само собой разумеющееся. Он стал ездить на общественном транспорте и время от времени появлялся в продуктовых магазинах, где, что называется, запросто разговаривал с покупателями, задавая им вопросы на самые злободневные темы. Довольно часто во время таких посещений он заставлял продавцов выкладывать на полки товары, которые те припрятывали для начальства. В октябре 1987 г. Ельцин был снят с поста Первого секретаря Московского горкома партии за то, что обвинил Горбачева в недостаточной решительности при проведении реформ. В отместку он заявил о своем выходе из состава Политбюро ЦК. Ни один политический деятель, совершив такой шаг, не смог бы вернуться на политическую арену, однако демократизация сделала случай с Ельциным исключением из этого правила. В ходе предвыборной кампании ему удалось убедить избирателей в том, что он проявлял искренний интерес к их повседневным проблемам, связанным с покупками продуктов и товаров в магазинах, к состоянию дел на общественном транспорте, заботился о жилищном вопросе и твердо намеревался бороться с преступностью и коррупцией. Например, в августе 1990 г. на встрече с восторженно принимавшими его шахтерами в Кемерове он заявил, что им приходится жить и работать в таких ужасающих условиях только потому, что их грабит партийно-государственная элита{464}.
И все-таки Ельцин нуждался в организации, которая смогла бы с максимальной эффективностью проводить его политическую кампанию. Такой организацией стало движение «Демократическая Россия», созданное в январе 1990 г. группой демократически настроенных депутатов-неформалов. Цель, заявленная этим движением, состояла в распространении «идей Андрея Сахарова». Под этим его участники подразумевали свою приверженность идеям «свободы, демократии, прав человека, многопартийной системы, свободных выборов и рыночной ЭКОНОМИКИ»{465}. Но за месяц до этого Сахаров умер, и новая организация допустила фактическое «размывание» его идей. Само название движения ставило под сомнение воспринятые им идеалы: демократы, включая самого Сахарова, всегда предполагали, что их концепция относится ко всему Советскому Союзу. Два слова — «демократическая» и «Россия» — вряд ли когда-либо раньше употреблялись вместе. Многие люди еще не понимали, что, едва утвердившись, это словосочетание будет означать распад Советского Союза как империи, державшейся на недемократических методах управления.
В результате усилий «Демократической России» демократы добились на выборах, состоявшихся в РСФСР в марте 1990 г., еще более крупного успеха, чем на всесоюзных выборах в предыдущем году. Они получили абсолютное большинство в Советах народных депутатов в Москве и Ленинграде, а также в ряде других промышленных городов. Воспользовавшись своей убедительной победой, демократические силы потребовали, чтобы вся полнота власти в Российской Федерации, включая армию и КГБ, была передана Съезду народных депутатов России{466}.
Эта платформа давала Ельцину прекрасные возможности обойти Горбачева с фланга и создавала плацдарм для его предвыборной кампании, в результате которой он в 1991 г. стал Президентом России. Формируя свою политическую позицию, Ельцин использовал самую серьезную и давнюю проблему России: ее аномальное положение внутри своей же империи. Этим он бросал вызов Советскому Союзу. Не ясно, видел ли он сам логику своей личной вендетты (направленной против Горбачева), которая толкала его вести очень опасную игру, поскольку своей политикой он вскрывал всю хрупкость и аморфность России как политического субъекта. Он дистанцировался от традиционных русских националистов, ратовавших за господство русских в Советском Союзе, и вместо этого выдвинул концепцию существования России в качестве демократического государства западного типа в составе конфедерации таких же суверенных государств. Поэтому он стал употреблять в обращении к народу слово «россияне», носившее гражданскую окраску, вместо слова «русские», имевшего явно выраженный этнический характер. Но у него не было готового решения проблемы русских, проживавших за пределами России и в автономных национальных областях РСФСР. Последним он предложил залог будущего процветания, пообещав разрешить им взять столько независимости, сколько смогут ОСИЛИТЬ{467}.
Внешняя политика Горбачева и деятельность Ельцина, направленная на суверенизацию России, подтолкнули вновь образовавшийся союз русских националистов и проимперски настроенных коммунистов к активному противодействию. Первый удар они нанесли в самой критической точке — Прибалтике. В январе 1991 г. анонимные комитеты национального спасения в Латвии и Литве выступили с заявлениями о готовности взять власть в свои руки, чтобы предотвратить дальнейший развал экономики и не допустить установления в республиках «буржуазной диктатуры». Телевизионные центры в Риге и Вильнюсе были захвачены десантниками и специальными подразделениями внутренних войск. Когда они двинулись к зданию Верховного Совета Литвы, огромные толпы людей вышли на улицы и, взявшись за руки, образовали живую цепь, чтобы не пропустить военных. В уличных столкновениях с войсками и ОМОНом в Вильнюсе погибли четырнадцать демонстрантов, в Риге — шесть. Ельцин осудил эти насильственные действия, и «силовики» остановились, не решившись подавить выступление до конца: Горбачев (хотя так и неизвестно, сам ли он санкционировал эти действия) приказал прекратить полицейскую акцию.
Будучи не в состоянии или просто не желая использовать силовые методы для поддержания Союза, Горбачев решил остановить процесс его дезинтеграции, обратившись к опыту 1922 г., когда был принят Договор о создании СССР. Предложенный им для обсуждения проект нового Союзного договора, предварительно согласованный с Ельциным, был призван прекратить «войну суверенитетов», делегируя большую часть властных полномочий союзным республикам и оставляя за союзными органами только вопросы обороны, внешней и финансовой политики. В марте 1991 г. проект Союзного договора был поддержан всенародным референдумом, проведенным на территории всех субъектов, входивших в состав СССР.
Большинство лидеров Прибалтийских республик выразили готовность подписать этот договор. Но 19 августа 1991 г., за день до проведения церемонии подписания Союзного договора, самопровозглашенный Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) во главе с вице-президентом Геннадием Янаевым выступил с заявлением о невозможности «по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем обязанностей Президента СССР» и объявил о введении в стране чрезвычайного положения «в целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, национальной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии, которые угрожают жизни и безопасности граждан Советского Союза»{468}. Кроме Янаева, основными членами ГКЧП были министр внутренних дел Борис Пуго, министр обороны Дмитрий Язов и шеф КГБ Владимир Крючков, все назначенные на посты Горбачевым. Они приказали ввести в Москву войска и бронетехнику и готовились к штурму Белого дома — здания, где размещался Верховный Совет России.
Переворот планировался в течение длительного времени, но тем не менее был осуществлен крайне неумело, так как содержал внутреннее противоречие. Бывший в то время заместителем командующего воздушно-десантными войсками генерал Александр Лебедь сказал об этом так: «Какой захват власти могли осуществить эти люди?! Они и так были воплощением власти...»{469} До сих пор силовые структуры и КПСС оставались едины, но теперь между ними произошел глубокий раскол. ГКЧП пытался восстановить нормы закона и власти, которые к тому моменту были уже полностью дискредитированы. Примечательно, что это было сделано самим партийным руководством. Заговорщики полагались на военную систему жесткого подчинения приказам, но эта система была уже полностью развалена. Они также надеялись на безмолвие народа Но народ, который за два года до этого пробудился к участию в реальной политике, уже стал другим.
Кроме того, номинально федеральная структура СССР (на которой в 1921—1922 гг. настаивал Ленин) давала республиканским руководителям одновременно и право, и мотивацию к укреплению своей суверенной власти в республиках в случае ослабления контроля со стороны центра. Достаточно аморфная структура, в рамках которой многие десятки лет удерживались разные народы, теперь проявила свою слабость. Это в полной мере относилось и к самой России. Когда Белый дом, где располагался российский парламент, окружили танки, Ельцин сумел взобраться на один из них и морально разоружил военных, объявив попытку переворота «государственным преступлением», направленным против «законно избранных властей Российской республики»{470}. Он заявил, что те, кто подчинится приказам путчистов, понесут наказание, предусмотренное Российским уголовным кодексом. К этому времени к Белому дому уже подошли тысячи людей, и это было символом свободы. Их присутствие здесь означало, что в случае, если начнется штурм здания российского парламента, это будет сопряжено с большим кровопролитием.
Этой мрачной перспективы оказалось достаточно, чтобы поколебать решимость командиров и солдат, посланных подавить сопротивление путчистам. На случай, если им придется стрелять в безоружных людей, они хотели по крайней мере быть уверенными в законности приказа. Но понятие законности теперь разделилось между российскими и советскими властями, поэтому многие офицеры решили подстраховаться в своих действиях. Причины, по которым штурм Белого дома с 19 по 21 августа 1991 г. так и не состоялся, до сих пор остаются до конца не проясненными. По рассказам одних, сотрудники спецподразделения «Альфа» устроили совещание (совершенно в духе 1917 г.) для обсуждения законности приказа и пришли к выводу, что штурм, по всей видимости, не вполне законен. По другим свидетельствам, никакого приказа о начале штурма вообще не было отдано. Причиной этому могли быть просчеты в подготовке переворота и нежелание путчистов брать на себя ответственность за кровопролитие.
Члены ГКЧП повели себя с характерной для всех их действий двойственностью: они полетели в Крым, чтобы попытаться договориться с Горбачевым. Неизвестно, давал ли им Горбачев повод надеяться на какую-либо договоренность, но, когда путчисты прибыли к Горбачеву на дачу, он велел им удалиться. После некоторого колебания он отдал приказ об их аресте. Это говорит об определенной двойственности позиции и самого Горбачева во всех этих событиях{471}.
То был уже настоящий конец Советского Союза. Политическая сцена, на которую на следующий день вернулся Горбачев, до неузнаваемости преобразилась, хотя сам он не сразу это понял. Через несколько дней Ельцин издал указ о запрещении деятельности КПСС вплоть до окончания расследования ее роли в попытке переворота, а Украина провозгласила себя независимым государством. Вскоре ее примеру последовало и большинство других республик. Одни сделали это более решительно, другие — с некоторым трепетом. Все руководители республиканского уровня поняли, что уже не могут рассчитывать на помощь Москвы, и поэтому решили создать себе социальную опору на местах. Новая социальная база властей в теперь уже бывших союзных республиках формировалась на основе слияния интересов националистически настроенной интеллигенции и самой правящей элиты.
В течение еще нескольких месяцев Горбачев продолжал свои попытки возродить проект Союзного договора, который стал совсем децентрализованным и сохранял за центром лишь некие туманные координирующие функции по выработке совместной оборонной и внешней политики. Однако руководители республик стали явно уклоняться от обсуждения этой темы, и когда 1 декабря 1991 г. в ходе проведенного на Украине референдума народ решительно высказался за независимость, Горбачев оставил все попытки заключить Союзный договор. Еще в марте 1991 г. Горбачев предупреждал: «Без Украины Советский Союз существовать не сможет». В Беловежской Пуще близ столицы Белоруссии Минска состоялась встреча Ельцина с лидерами Украины -и Белоруссии Леонидом Кравчуком и Станиславом Шушкевичем. В совместном заявлении говорилось, что «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование»{472}. Вместо Союза три славянские республики учреждали Содружество независимых государств (СНГ), призвав остальные республики присоединиться к ним. Предполагалось, что СНГ будет иметь объединенные Вооруженные силы и единое экономическое пространство, но у него не будет президента, а его центральные органы, которые планировалось разместить в Минске, а не в Москве, будут' выполнять чисто консультативные функции.
Характерно, что Горбачев, вначале выступив против Беловежской декларации как незаконной, затем сделал вполне реалистичное предупреждение, что развал СССР повлечет за собой экономическую разруху и межнациональные конфликты. В конце концов он смирился с неизбежностью произошедшего и 25 декабря 1991 г. в телеобращении к «советскому» народу заявил о своей отставке с поста Президента СССР. Красный флаг с советской символикой — серпом и молотом — был спущен, и над Кремлевским дворцом теперь развевался дореволюционный российский триколор, только без двуглавого орла. Советский Союз и его «душа» — КПСС — стали достоянием истории.
Однако было совершенно неясно, что будет на их месте. Очертания концепции нового Содружества были весьма туманны и неосязаемы. Кроме того, оно было учреждено без согласования с другими республиками. Тем не менее большинство из них, за исключением Эстонии, Латвии, Литвы и Грузии, где антирусские настроения были особенно сильны, приняли приглашение вступить в СНГ.
Президент против законодателей
Даже внутри самой России крушение КПСС привело к образованию политического вакуума в структуре власти. Лишенные координирующей исполнительной власти, государственные учреждения погрузились в междоусобную борьбу за обладание контролем над материальными ресурсами и силовыми органами. Возглавляли эту борьбу президент Ельцин, с одной стороны, и председатель Верховного Совета России Руслан Хасбулатов — с другой. Хасбулатов, уроженец Чечни, был весьма ловким политиком, который вначале поддерживал Ельцина, но затем усмотрел возможность стать самостоятельным лидером с собственной опорой среди государственных чиновников, преданность которых.он приобретал, предоставляя им доступ к парламентской «кормушке». Это давало им возможность получать квартиры в Москве, автомобили и совершать частые зарубежные поездки. Кроме того, у Хасбулатова была и силовая поддержка, предоставленная воинскими частями, охранявшими парламент. В соответствии с Советской Конституцией, которая, за неимением лучшей, все еще продолжала действовать, приоритет теоретически всегда принадлежал Верховному Совету, хотя на практике вся полнота власти находилась в руках КПСС. Теперь же реальная власть оказалась у Верховного Совета, что ослабляло существовавшую прежде стабильность и вело к началу неприкрытой конфронтации между двумя ветвями власти — исполнительной и законодательной. Это в какой-то мере напоминало политическую борьбу, сотрясавшую Англию в середине XVII в.
Единственное средство, которое позволило бы избежать прямого столкновения, состояло в попытке найти какое-то компромиссное решение и как можно скорее подготовить согласованный со всеми сторонами проект новой Конституции. Однако ни одна из сторон не проявляла большого желания к примирению. Хотя в последние годы существования СССР Ельцин играл в политике роль «диссидента», он оставался при этом оцень опытным аппаратчиком, привыкшим к клановому характеру, присущему советской властной структуре. Поэтому он вовсе не считал необходимым смягчать несговорчивых депутатов и договариваться с ними о компромиссах (на что уходит так много времени у американского президента). Хасбулатов, со своей стороны, видимо, понимал, что новая Конституция лишит его епархию ее нынешнего статуса, и сумел привлечь на свою сторону вице-президента Александра Руцкого, недовольного Ельциным, так как тот не предоставил ему функций, соответствующих его высокому положению.
Впоследствии некоторые комментаторы обвиняли Ельцина в том, что он не решился распустить Верховный Совет и не объявил о проведении осенью 1991 г. новых выборов. Это, по их мнению, позволило бы освободиться от пережитков советской системы и заложить прочный фундамент, который соответствовал бы новой политической ситуации. На самом же деле это было практически невозможно себе представить: буквально накануне Ельцин одержал победу в союзе с депутатами, которые в октябре 1991 г. предоставили ему дополнительные полномочия для проведения реформ. Но через год срок этих полномочий истек, и борьба за власть и связанные с ней привилегии стала оказывать разрушительное воздействие на политическую жизнь страны. Многие депутаты начали выступать от лица своих избирателей (что, впрочем, было их прямой обязанностью), большинство из которых только пострадали от экономических реформ и распада Советского Союза. Это были в основном старые и больные люди, лишенные каких бы то ни было льгот, директора и рабочие предприятий тяжелой промышленности, беженцы и этнические русские, проживавшие за пределами Российской Федерации. В отсутствие дисциплинированной партийной верхушки, заранее определявшей свою позицию по всем голосуемым решениям, хаотично сложившаяся группа депутатов могла получить большинство при голосовании какого-либо вопроса и принять совершенно безответственную резолюцию. Они могли, например, объявить Севастополь (базу советского Черноморского флота, находившуюся на территории независимой Украины) российской территорией или утвердить бюджет, дефицит которого составлял 25 процентов ВВП.
В марте 1993 г. Ельцин пришел к выводу, что продолжающееся противостояние и провал всех попыток принять новую Конституцию наносят ущерб политической стабильности России. Он выступил с телевизионным обращением к народу, в котором, как казалось, ставил вопрос о возрождении прямого президентского правления. Однако он был вынужден отступить, когда увидел, что эта идея не получила поддержки даже его сторонников. После этого оппозиция в парламенте поставила вопрос об импичменте президенту и недобрала всего нескольких голосов, необходимых для принятия положительного решения. Тогда Верховный Совет стал настаивать на проведении всенародного референдума по следующим вопросам: доверяют ли избиратели президенту; одобряют ли они проводимые им социально-экономические реформы; хотят ли они досрочных президентских выборов; хотят ли проведения досрочных парламентских выборов.
Результаты референдума, обнародованные 25 апреля, показали неубедительную победу Ельцина. 58 процентов всех проголосовавших выразили доверие президенту; 53 процента участников референдума — ко всеобщему удивлению — заявили о своем одобрении его политики. 50 процентов избирателей проголосовали за проведение досрочных президентских выборов, 67 процентов высказались в пользу досрочных парламентских выборов{473}.
Это был момент, когда Ельцин мог использовать полученную от народа поддержку и, выйдя за рамки своих полномочий, предоставленных ему устаревшей Советской Конституцией, распустить парламент и объявить новые выборы. Но он предпочел не делать этого и избрал обходной маневр, выступив со своим проектом Конституции. При этом он планировал созвать специальную учредительную конференцию с участием руководителей республик, краев и областей Российской Федерации и убедить их поддержать его проект. Это был гораздо более рискованный путь, так как не все местные руководители поддерживали предложения Ельцина, а некоторые, особенно руководители таких националистически настроенных республик, как Татарстан, Башкортостан и Саха-Якутия (Чечня вообще проигнорировала весь этот процесс), пытались добиться для своих «уделов» особых уступок. Учредительная конференция, прошедшая в июне-июле 1993 г., утвердила проект Конституции, весьма близкий по содержанию к президентскому, но окончила свою работу, так и не решив вопрос о статусе регионов. В конце лета стало ясно, что проект Конституции не наберет достаточной поддержки в «субъектах Федерации» (регионах и республиках) для придания ей законной силы.
Поэтому 21 сентября 1993 г. Ельцин снова выступил с телеобращением, в котором заявил о провале всех попыток достичь компромисса с депутатами. Существующая Конституция не давала возможности выхода из этого тупика, а «безопасность России и ее народа была важнее формального соблюдения противоречивых норм, созданных законодательной властью, крайне дискредитировавшей себя». Далее он сказал, что подписал Указ № 1400 о роспуске Верховного Совета. Новые парламентские выборы назначались на середину декабря 1993 г. Спустя шесть месяцев после этих выборов должны были состояться выборы президента{474}.
Верховный Совет, предупрежденный о содержании указа, уже проводил в это время чрезвычайное заседание в Белом доме. Законодатели признали указ Ельцина неконституционным, приняли решение о смещении Ельцина с должности и избрали на президентский постА. Руцкого. Тот, в свою очередь, сформировал новое правительство, назначив своих силовых министров (обороны, госбезопасности и внутренних дел), двое из которых незадолго до этого были уволены Ельциным по обвинению в коррупции. Поскольку Верховный Совет располагал собственной военизированной охраной, а также смог вызвать на подмогу отряды боевиков — членов фашистского движения «Русское национальное единство», возглавляемого А. Баркашовым, все с самого начала было готово к вооруженному столкновению. Тем не менее Ельцин все еще медлил с принятием решения о блокаде Белого дома. Поэтому к тому времени, как она была установлена, в Белом доме оказалось много хорошо вооруженных людей, готовых оборонять здание и даже совершать вылазки в город, чтобы попытаться захватить стратегически важные пункты столицы. Многие депутаты, находя эти действия непозволительными, покинули Белый дом, где осталось основное ядро непримиримых парламентариев в количестве около двухсот человек. Они выступили с призывом начать всеобщую забастовку и обратились за поддержкой к Вооруженным силам и к регионам. Но ни рабочие, ни военные не отозвались на этотлризыв. Некоторые региональные лидеры поддержали, хотя и не совсем однозначно, Верховный Совет. Совещание, в котором приняли участие 62 (из 88) руководителя субъектов Федерации, призвало Ельцина отменить Указ № 1400 и вернуться к положению, существовавшему до 21 сентября, а затем уже назначить одновременные парламентские и президентские выборы.
Было предпринято несколько попыток посредничества для примирения двух противоборствующих сторон, в частности патриархом Русской православной церкви Алексием II. Но 3 октября, до того как были достигнуты какие-либо договоренности, на Октябрьской площади в Москве, у памятника Ленину, собрались тысячи манифестантов, выражавших поддержку оппозиции, которые затем направились по Садовому кольцу к Белому дому. Им удалось прорвать оцепление, и вице-президент Руцкой, выйдя на балкон, обратился к собравшимся с речью, в которой призвал их штурмовать здание Московской мэрии и телецентр в Останкине. Вооруженные отряды боевиков покинули Белый дом и отправились выполнять этот приказ. Они сумели захватить здание мэрии на Новом Арбате и часть телевизионного комплекса в Останкине и удерживать их в течение почти шести часов. В это время большинство телевизионных каналов прекратили трансляцию своих передач.
В столице было введено чрезвычайное положение, Ельцин прилетел в Кремль на-вертолете. Почти всю ночь он уговаривал министра обороны Павла Грачева и высший, генералитет отдать войскам приказ о штурме Белого дома. Он видел их крайнее нежелание взять на себя ответственность за участие в политическом конфликте. Может быть, это было результатом опыта, приобретенного военными после 1989 г., или они еще просто не были уверены, кто выйдет победителем из этого противоборства. Впоследствии Ельцин вспоминал: «...вид у генералов был сумрачный, виноватый. И они, видимо, чувствовали несуразность ситуации: законная власть висит на волоске, а армия не может защитить ее — кто на картошке находится, кто воевать не хочет...» В конце концов начальник президентской охраны Александр Коржаков представил план штурма, который, по иронии судьбы, был подготовлен еще в августе 1991 г. путчистами, но так и не был приведен в действие. Генералы с неохотой согласились его исполнить. Но при этом Грачев потребовал от Ельцина письменного приказа, разрешавшего ему применять танки в самом центре Москвы{475}.
В семь часов утра 4 октября танки с грохотом въехали на Новоарбатский мост, расположенный напротив Белого дома. В течение последующих нескольких часов они обстреливали мощными снарядами стены Белого дома прямо перед камерами американской телекомпании Си-эн-эн, которая передавала это зрелище на весь мир, словно финал очередного Уимблдонского теннисного турнира. Ближе к вечеру в окнах Белого дома показались белые флаги, и из здания парламента вышли сдаваться Хасбулатов, Руцкой и их соратники. У них были бледные лица и совершенно подавленный вид. Их тут же отправили в Лефортовскую тюрьму. По официальным данным, в результате штурма погибли 144 человека, хотя неофициальные источники указывают, что число убитых превышает эту цифру в несколько раз.
Многие российские политологи и некоторые аналитики из стран Запада предполагают, что события 3—4 октября были специально инсценированы Ельциным ради того, чтобы заручиться оправданием примененных им методов подавления оппозиции, сохранив при этом поддержку Запада{476}. Это выглядит одной из тех параноидальных фантазий, которые подпитываются клановой борьбой. До сих пор не получено каких-либо серьезных свидетельств в пользу этого предположения. Кроме того, несмотря на всю импульсивность ельцинского характера, вряд ли он мог пойти на такой огромный риск, даже не подготовив заранее воинские подразделения, необходимые для реализации плана контратаки. Гораздо более вероятным и полностыд отвечающим его характеру представляется предположение о том, что его планы реагирования на чрезвычайную ситуацию были весьма неопределенными и он просто не позаботился о серьезной подготовке к возможному вооруженному столкновению. Эта неподготовленность могла иметь крайне тяжелые последствия: попытка захвата Останкинского телецентра почти удалась. Если бунтовщикам все-таки удалось бы взять под свой контроль Останкино и лидеры оппозиции начали бы распространять по всей России свою версию происходящих событий, вполне вероятно, что руководители на местах и армейские командиры выступили бы в их поддержку. Короче говоря, в ночь с 3 на 4 октября Россия была на грани гражданской войны между сторонниками исполнительной и законодательной власти.
В определенном смысле поражение защитников Белого дома стало завершающей точкой в летописи советской эпохи. Последние российские политики, избранные в условиях существования — хотя и в значительно урезанном виде — советской системы, были убраны с политической сцены. Дорога для проведения ельцинских реформ была расчищена. С другой стороны, это до сих пор остается и главной неудачей Ельцина. На глазах у всего мира и, естественно, российских граждан Белый дом — оплот первого российского парламентаризма — чуть не превратился под артиллерийскими ударами в дымящиеся обугленные развалины. И все это происходило на фоне ужасающего кровопролития. Сохранявшийся до того времени идеализм сторонников демократии был поколеблен.
Поэтому результаты выборов, состоявшихся в декабре 1993 г., показали, что поддержка Ельцина значительно ослабла. Политики-демократы, собравшиеся в Кремле на транслировавшийся по телевидению банкет, устроенный в честь ожидавшейся ими победы, ошеломленно умолкали, по мере того как с мест стала поступать первая информация о результатах. Настоящими победителями этих выборов оказались так называемые либерал-демократы во главе с Владимиром Жириновским, которые в партийных списках стабильно опережали правительственную партию «Выбор России». Эти итоги были несколько обманчивыми, поскольку после объявления результатов выборов в избирательных округах «Выбор России» оказался немного впереди и получил в парламенте больше мест, чем ЛДПР. Тем не менее, поскольку партия «Выбор России» рассчитывала на более убедительную победу, ее более чем скромные результаты на выборах оказали ошеломляющее воздействие на общественное мнение. Среди общего переполоха никто не заметил, что ельцинский проект Конституции получил 58 процентов голосов, а этого было достаточно, чтобы проект стал реальным законом.
Оглядываясь назад, можно понять причины, позволившие Жириновскому добиться такого успеха. Он провел весьма эффективную, хотя и довольно лживую, телевизионную предвыборную кампанию, в ходе которой предлагал россиянам простые пути решения сложнейших проблем, стоявших перед страной: он обещал дешевую водку, огромные прибыли от роста продаж вооружений, восстановление Советского Союза (даже Российской империи, включая Финляндию и Аляску), господство в районе Персидского залива и в Индии, разрыв отношений с Западом. Стиль его выступлений и сам его образ были практически карикатурой на Ельцина, уходя корнями в реалии российской действительности. Они были близки и понятны рядовым гражданам. Подобно Ельцину Жириновский выступал и в роли жертвы, и в роли человека, обладавшего властью. И действительно, на протяжении многих веков русские выполняли одновременно обе эти роли, особенно в последнее время, которое было еще живо в народной памяти. В своей автобиографии Жириновский писал, что в детстве, которое он провел в Казахстане, он был голодным, плохо одетым мальчиком, жившим в переполненной коммунальной квартире, потому что лучшее жилье выделялось казахам. Мать не могла уделять ему достаточно заботы и внимания из-за того, что была вынуждена до изнеможения работать. Обобщая свой жизненный опыт, он говорил: «Мы разбили Германию, первыми послали человека в космос, но в ходе этого исковеркали наши семьи и наше чувство исторической преемственности... Мы изуродовали нашу страну. Мы превратили ее в отсталый придаток современного мира и заставляем русский народ отступать по всему фронту, а ведь когда-то он занимал ведущие позиции в мире»{477}. Жириновский был шутом, но шутом опасным, который жонглировал вопросами сохранения нации й возрождения империи и предлагал русским людям соблазнительные перспективы решения этих вопросов.
Жириновский обладал одним важным преимуществом: он не был ни коммунистом, ни демократом, которых большинство избирателей по разным причинам просто ненавидели. Больше того, поскольку новая Конституция наделяла парламент — Государственную думу — довольно скромными полномочиями, избиратели относились к выборам в нее так, как в Великобритании люди относятся к дополнительным выборам, рассматривая их как возможность дать тычок в зубы правительству, при этом не свергая его. Голосование за Жириновского было одновременно и предупреждением для Ельцина, и подсознательным — хотя и косвенным — выражением поддержки ему. (Жириновский был единственным оппозиционным политиком, поддержавшим Ельцина во время кризиса.)
Выборы декабря 1993 г. были также отмечены возвращением в большую политику коммунистов, партия которых вновь обрела законный статус после запрета в августе 1991 г. Однако пребывание не у дел во многом изменило компартию. Она возникла не на базе КПСС, а выросла из Российской коммунистической партии, созданной в противовес Горбачеву в последний год существования Советской власти. Она полностью отказалась от западного «буржуазного» содержания (и по большей части от марксизма вообще), ставшего одним из элементов советской коммунистической системы позднего периода, и сделала стержнем своей пересмотренной идеологии русский имперский национализм. Эти изменения воплощались в личности и взглядах нового лидера компартии Геннадия Зюганова.
Для всех, кто видел ожесточенную борьбу Ленина, Сталина и Хрущева с религией, самым большим сюрпризом в политике новой компартии являлся взятый ею курс на примирение с православным христианством. С распадом империи исчезли последние барьеры, разделявшие эти две системы мировоззрения. Зюганов заявлял, что русские продолжают оставаться людьми, приверженными идеям равноправия и коллективизма, и что социализм уходит корнями как в учение Христа, так и в теорию Карла Маркса. Кроме этого, по его мнению, православие сыграло ведущую роль в создании русской государственности и всегда способствовало ее возрождению в тяжелые моменты российской истории, когда власть государства ослабевала. Православие являлось главным проводником грамотности, просвещения и культуры. Теперь России угрожал импорт низкосортных продуктов западной массовой культуры в виде порнографии и поп-музыки, а великие традиции России в области науки и образования засыхали на корню из-за недостаточной государственной поддержки. Горбачев и Ельцин совместно предали Россию западным державам, которые теперь готовились превратить своего былого соперника в обнищавший сырьевой придаток и хотели ослабить его как военными, так и духовными средствами{478}. Ко времени выборов в декабре 1995 г. эта концепция получила еще больший отзвук в умах российских избирателей, чему способствовали планы расширения НАТО на восток с целью последующего включения стран, бывших ранее членами Варшавского Договора. По итогам этих выборов коммунисты вернулись в Государственную думу, приобретя там подавляющее бол ьшинство голосов по сравнению с другими партиями.
Экономическая реформа и ее результаты
Горбачеву так и не удалось вывести страну из кризиса, характеризовавшегося всеобщим дефицитом и инфляцией, вызванными проведением его реформ. Некоторые его советники рекомендовали ему решительнее продвигаться по пути создания свободной рыночной экономики, но Горбачев не смог пойти дальше полумер. Когда к власти в стране пришел Ельцин, никаких отклонений в отношении проведения реформ уже не было. Никто больше не говорил о «третьем» пути развития, пролегавшем якобы между социализмом и «разнузданным» капитализмом. Ельцин был полон решимости без всяких колебаний идти к рынку по пути, уже проложенному Польшей, используя методы так называемой шоковой терапии. В речи, произнесенной 28 октября 1991 г., он провозгласил, что процесс приватизации государственной собственности будет ускорен, цены будут выведены из-под контроля государства, курс национальной валюты стабилизируется, государственные субсидии будут значительно урезаны, а бюджет страны станет сбалансированным.
Для реализации этой программы Ельцин сформировал команду из молодых (в основном тридцатилетних), уверенных в
себе экономистов из Центрального экономико-математического института во главе с Егором Гайдаром, который незадолго до этого учредил Институт по изучению вопросов перехода к рыночной экономике, служивший «мозговым центром» экономической реформы. Они были последователями идей Хайека, Фридмана и госпожи Тэтчер и сторонниками польского реформатора Лешека Бальцеровича. Молодые реформаторы утверждали, что Россия — не какая-то особенная страна и подчиняется таким же экономическим законам, что и все остальные государства. Они настаивали на немедленном отказе от губительной практики государственного социализма (и от всякой модели социализма вообще), считая, что любое промедление только продлит агонию переходного периода.
Они полагали, что быстрый переход к рынку позволит не только восстановить эффективность экономики, но и обеспечит политические свободы. Как любил говорить Анатолий Чубайс, цитируя своего «учителя» Хайека: «Рыночная экономика — это не просто самый эффективный способ использования финансовых и природных ресурсов... он предполагает существование свободного общества, состоящего из независимых граждан»{479}.
Тот факт, что «мальчики в розовых штанишках», как их скоро окрестили оппоненты, заняли стратегические посты в государстве, был сам по себе парадоксальным явлением. До недавнего времени разработанные ими модели представляли лишь академический интерес, они казались такими же далекими от реальности, как какая-нибудь занимательная игра, игнорирующая действительность. Более того, будучи по убеждению демократами, мандат на проведение реформ они получили не от парламента, не от политических партий или каких-либо институтов гражданского общества, а от самого президента, который к тому же фактически ввел прямое президентское правление. Хотя Гайдар и был назначен на должность заместителя премьер-министра, они вряд ли видели себя в качестве политиков — скорее специалистов, нанятых для того, чтобы выполнить работу, которую «завалили» их предшественники. У них не было иллюзий в отношении жесткого противодействия, которое они встретят в своей деятельности.
Гайдар называл свою команду отрядом «камикадзе» и не исключал возможности завершить карьеру в тюрьме. Чего они, вероятно, не могли предвидеть, так это того, что их действия на деле укрепят некоторые из самых «хаосообразующих» и архаичных черт, присущих советской системе. В российской истории повторялась до боли знакомая ситуация: попытки совершить «прыжок из тьмы к свету» только способствовали укреплению того, против чего были направлены реформы.
Реформаторам, конечно, хотелось бы иметь в своем распоряжении побольше времени, чтобы выполнить все задуманные мероприятия в плановом и скоординированном порядке, но кризис старой системы вынуждал их к немедленным действиям. В городах угрожающе росла нехватка продуктов, сокращалась межрегиональная торговля, а размер государственного долга выходил из-под всякого контроля. Было необходимо принять срочные и конкретные меры по восстановлению равновесия уже существовавшей, хотя и в искаженном виде, рыночной экономики.
Первым шагом Гайдара было освобождение цен, которое произошло 2 января 1992 г. В течение первого месяца цены выросли в 400 раз, и впоследствии их рост продолжался. В любой европейской стране такое событие неминуемо вызвало бы массовые демонстрации, возможно, даже уличные бунты и падение правительства.
Россия была другой страной. Прежде всего у многих людей имелись сбережения, накопленные за все те годы, когда деньги практически не на что было тратить. Поэтому сейчас люди спешили покупать все подряд, пока эти деньги что-то значили, чтобы тем самым обеспечить себя продуктами на несколько месяцев вперед. Во-вторых, люди, занятые в производственной сфере экономики, могли теперь продавать свои товары по гораздо более высоким ценам и получать на этом неплохую прибыль. После отмены монополии на внешнюю торговлю российские производители могли экспортировать свои товары за рубеж, получая при этом огромные барыши. В-третьих, не все цены были действительно «отпущены»: цены на газ, электроэнергию, жилье, общественный транспорт и некоторые виды продуктов питания остались под контролем 13 Россия и русские. Кн. 2
государства. Эти уступки позволили выжить простым людям, но создали массу проблем для муниципальных органов, расходы которых возросли, а доходы остались на прежнем низком уровне.
Несомненно, подъем цен означал начало эры нищеты и крайней неопределенности для очень многих российских граждан. Эта ситуация особенно усугубилась после попыток правительства сбалансировать государственный бюджет за счет сокращения расходов на социальное обеспечение. Накопления у людей очень скоро иссякли — быстрее, чем в Германии после окончания Первой мировой войны. Пенсионеры видели, как буквально на глазах тают сбережения, которые они накапливали в течение десятков лет. Люди искали новые способы заработать деньги. Наименее удачливые уже вскоре стояли у входов на городские рынки или у станций метро, продавая жалкие букетики цветов, спички, котят, старую одежду — все, что, по их мнению, могло найти хоть какой-нибудь спрос. Те, кто попроворнее, смогли поставить временные киоски и вели уже более «цивилизованную» торговлю. На улицах появились нищие, в большинстве своем старики или инвалиды. Кто-то просто стал больше работать на своих земельных участках, выращивая овощи и фрукты, которые раньше мог позволить себе покупать в магазинах. Кто-то был вынужден обращаться за помощью к родственникам, друзьям или товарищам по работе, используя эти связи (так называемый блат), чтобы как-то удержаться на плаву.
Здравоохранение, всегда страдавшее от недостаточного финансирования и во многом зависевшее от взяток, теперь стало более или менее платной услугой и сделалось для многих недоступным. Показатели смертности и заболеваемости значительно повысились, особенно среди детей и мужчин среднего возраста. Последнее было отчасти вызвано обострением стрессовых ситуаций в условиях, когда люди метались в поисках средств, необходимых для выживания. Резко возросло число алкоголиков и самоубийц, в первую очередь среди мужчин.
Несмотря на это, иностранцы, регулярно приезжавшие в Россию в эти и последующие годы, не могли не заметить, что определенные слои российских граждан, составлявшие, правда, явное меньшинство, стали жить лучше, чем раньше. По мере наполнения полок магазинов импортными товарами — одеждой, продуктами питания, электроникой и бытовыми приборами — на них находилось все больше покупателей не только в нескольких центральных и дорогих магазинах больших городов, но и в провинциальных городках по всей стране. Было ясно, что где-то порождаются средства, тонкой струйкой поступающие значительной доле российского населения.
Не нужно было долго искать, чтобы увидеть, откуда брались эти деньги. Еще при Горбачеве государственные и партийные чиновники, контролировавшие средства производства, начали переоформлять свои фактические права распорядителя в юридические права собственника. Они использовали средства и собственность, которые находились в распоряжении партии и министерств, для создания совместных предприятий с иностранными фирмами, для приобретения высокорентабельных экспортных производств, сдавали в аренду производственные и офисные помещения, занимались городским развитием, особенно восстановлением и реставрацией старого фонда. Первой из «старорежимных» организаций, сумевших воспользоваться новой ситуацией в экономике, был ленинский комсомол, который в условиях резкого падения членства в своей организации начал в середине 1980-х гг. процесс децентрализации и диверсификации, привлекая молодежь к неполитической деятельности, представлявшей интерес для молодых людей. Комсомол стал создавать «центры научно-технического творчества молодежи», где удачные идеи превращались в коммерческие проекты, финансировавшиеся Молодежным коммерческим банком. Вскоре в этот процесс была вовлечена и вся номенклатурная элита, располагавшая несравненно более мощными ресурсами. Она обращала находившуюся в ее распоряжении собственность в наличность, использовала свое положение для получения льготных кредитов и вела торговлю с зарубежными странами, делая прибыль на курсовой разнице валют. В своей деятельности внутри России чиновники получали прибыль, играя на различиях между государственным сектором, имевшим доступ к бюджетным средствам, и частным, лишенным этого доступа. Так за очень короткий срок сколачивались огромные капиталы{480}.
в*
Постсоветская программа приватизации дала новый импульс этому процессу. Законом, принятым в июне 1992 г., директорам заводов и рабочим коллективам разрешалось приобретать 51 процент акций приватизируемых предприятий по очень заниженным ценам. Это стало обычным способом приватизации, и поскольку директора почти всегда могли впоследствии выкупить у рабочих их долю акций, старая номенклатура снова оказалась на ключевых постах, теперь уже сидя в креслах председателей или членов совета директоров бывших госпредприятий. К 1994 г. половина всех предприятий России была приватизирована, но руководили ими (и уже владели) все те же знакомые лица{481}.
Изображать их совершенными циниками было бы не совсем справедливо. Конечно, они хотели в первую очередь набить собственные карманы, но многие чувствовали ответственность за своих подчиненных, которые зависели от них не только в плане зарплаты, но и имели через них доступ к целому раду социальных льгот. Некоторые директора руководили такими огромными предприятиями, что от них зависела жизнь во всем городе. Подобно феодалам «новые старые» предприниматели наслаждались своей властью и богатством, но хотели также, чтобы хорошо жилось и их подданным.
Борьба за достижение этих целей составляла сущность одной из главных политических и экономических битв, разыгравшихся в постсоветскую эпоху. В новом мире смелой открытой торговли их фирмы оказывались крайне уязвимыми. Некоторые предприятия, особенно входившие в ВПК, производили высококачественную продукцию, которая больше не закупалась государством. Остальные же, в течение десятилетий находившиеся под опекой государства и тем не менее постоянно испытывавшие хронический недостаток капиталовложений, остались с устаревшим технологическим оборудованием и не могли производить сколько-нибудь качественные товары, которые бы пожелал приобрести покупатель, живущий в условиях свободного рынка. В любом случае производители не привыкли обращать внимание на запросы потребителей: ведь раньше у их клиентов не было выбора, поэтому практически никаких маркетинговых усилий со стороны производителей не требовалось. Теперь же ситуация резко изменилась. Слово «маркетинг», перестав быть просто неблагозвучным неологизмом, прочно вошло в русский язык. Во многих городах стали возникать консультационные фирмы, специализирующиеся на рекламе и маркетинге.
У большинства же промышленных «динозавров» не оставалось другого выбора, как припасть к хорошо известному им источнику всех благ — государству, которое выступало либо в качестве клиента, либо как поставщик субсидий и дешевых кредитов. В прежние времена денежные дотации подчинялись плану, они были необходимы для его выполнения и служили средством бухгалтерской отчетности. При этом сами по себе они ничего не стоили. Немногие смогли быстро привыкнуть к мысли о том, что ситуация в корне изменилась и что деньги обладают реальной стоимостью, что выпуск денег в неоправданно большом объеме приводит к инфляции, а та, в свою очередь, является не чем иным, как крайне несправедливым дополнительным налогом, который делает богатых богаче, а бедных — еще беднее.
Но что можно было предложить взамен? Допустить, чтобы целые города стали банкротами в условиях, когда еще не существовало закона о банкротстве, который позволял бы в какой-то мере облегчать последствия такого банкротства? Именно такой аргумент выдвигал председатель Центрального банка России Виктор Геращенко, с которым соглашались многие депутаты Верховного Совета, переименованного после событий 1993 г. в Государственную думу. С молчаливого согласия Егора Гайдара и назначенного после него премьер-министра Виктора Черномырдина глава Центробанка дал указание запустить печатный станок и существенно увеличить выпуск денег, чтобы обеспечить оборотным капиталом предприятия и помочь им преодолеть трудности, которым, казалось, не видно было конца. В определенном смысле многим из этих предприятий удалось выжить в течение последующих лет. Отчасти это произошло благодаря полученным субсидиям, отчасти 'за счет неуплаты имеющихся долгов, отчасти за счет задержки выплаты рабочим зарплаты дешевевшими из-за инфляции деньгами или за счет временного сокращения персонала. Со своей стороны, рабочие стремились любой ценой закрепиться на своем предприятии, так как это означало, что они будут иметь жилье и социальные льготы. Если им не платили зарплату, то они просто больше работали на своих приусадебных (или дачных) участках, либо занимались «халтурой» на стороне. В конце концов, это была просто более откровенная форма советского «социального контракта», в соответствии с которым «хозяева притворяются, что платят рабочим, а рабочие притворяются, что работают». Поэтому число безработных было относительно небольшим. Но спираль инфляции продолжала раскручиваться: в 1992 г. она составила 2323 процента, а в 1993 г. все еще продолжала находиться на уровне 844 процентов в год{482}.
Одной из компаний, которой удавалось успешно действовать в этих условиях, был Газпром, созданный в 1989 г. на базе предприятий системы Министерства газодобывающей промышленности СССР, возглавлявшегося Виктором Черномырдиным. Преобразованный в 1992 г. в акционерное общество и приватизированный в 1994 г., Газпром сумел «выторговать» для себя целый ряд налоговых льгот и скупил много находившихся на грани банкротства и потому дешевых предприятий — морских транспортных компаний, авиакомпаний, гостиниц, колхозов и предприятий пищевой промышленности. Таким образом, он превратился в гигантский конгломерат с общей численностью работающих более 360 тыс. человек. К этому числу следует добавить еще около пяти миллионов человек, которые в той или иной степени были связаны с деятельностью Газпрома и зависели от него. Огромные размеры и протекция Виктора Черномырдина, который занимал пост премьера с 1992 по 1998 г., давали Газпрому прекрасные возможности торговаться с государством. Какое же правительство захочет, чтобы пять миллионов человек сразу потеряли работу и стали нищими? Газпром продолжал не платить налоги, ссылаясь на то, что предприятия и городские власти не оплачивают счетов за полученный газ. Газпром скрывал от налоговых органов свою систему отчетности и отказывался от проведения серьезной реорганизации своей структуры{483}.
Никакая другая компания не могла сравниться с Газпромом по мощи и агрессивности. При этом поведение Газпрома было вполне типичным для многих российских предприятий, и это послужило причиной того, почему России не удавалось получить самое необходимое ей в то время — иностранные инвестиции, которые позволили бы провести структурную реформу промышленности и переоснастить ее современными западными технологиями, отвечающими международным стандартам дизайна, маркетинга и услуг. Зарубежные бизнесмены, посещавшие в те годы Россию, часто сталкивались с тем, что их местные партнеры по бизнесу рассматривали инвестиции не в качестве капиталовложений, необходимых для переоборудования предприятий, а как новую форму социальных субсидий, которая позволила бы им и дальше нести бремя социальной защиты трудящихся. Едва ли стоит говорить о том, что местные предприниматели избегали инвестиций в российскую промышленность, предпочитая экспортировать свой капитал за рубеж, покупая акции иностранных компаний или открывая счета в зарубежных банках. Часто они просто швырялись деньгами, приобретая дорогие катера, спортивные автомобили, строя роскошные виллы и тратя их на другие предметы нарочитой роскоши.
Между тем государство, продав большую часть предприятий производственного сектора экономики возродившейся номенклатуре и «новым русским» по бросовым ценам, само обанкротилось. Оно попыталось поправить свои дела за счет очень высокой ставки налогообложения, которая была помехой на пути и новых инвестиций, и честных бизнесменов. С тех фирм, а их было очень много, которые строили свой бизнес на основе бартера или работали с нарастающей задолженностью, собрать нормальные налоги было просто невозможно. Деловая жизнь превратилась в постоянный поиск способов уклонения от уплаты налогов и перемежалась внезапными визитами налоговых инспекторов для проверки счетов и активов фирм. К 1996 г. государственная казна оказалась в таком плачевном состоянии, что правительство создало специальную Временную чрезвычайную комиссию, получившую полномочия совершать неожиданные «наезды» на офисы компаний, подозреваемых в уклонении от налогов. Название ВЧК было, видимо, дано ей неспроста, а чтобы напомнить о грозной тайной полиции времен Гражданской войны{484}.
В ходе второй стадии приватизации в 1995—1996 гг. произошло слияние наиболее прибыльных предприятий в крупные объединения. Правительство шло на такие приватизационные соглашения, по которым частные фирмы для покрытия растущего дефицита государства предлагали займы в обмен на получение акций предприятий по крайне низким ценам. На этом этапе собственность новых капиталистов была существенно пополнена, и ее передел завершен. Например, Владимир Гусинский, начавший зарабатывать деньги во времена перестройки продажей компьютеров, возглавил финансовую группу «Мост», созданную на базе треста «Мосстрой-1», бывшего в советское время крупнейшей московской строительной организацией. К 1995 г. группа «Мост» при поддержке мэра Москвы Юрия Лужкова уже владела крупным банком, газетой «Сегодня» и телевизионным каналом НТВ. В ее распоряжении находилось более двух с половиной тысяч вооруженных охранников. Борис Березовский, возглавлявший компанию «Логоваз», которая была дистрибьютером по продаже автомобилей, приобрел «Независимую газету» и купил крупный пакет акций телеканала, известного сейчас как Первый канал, которые он использовал вместе с другими акционерами, в том числе банками «Национальный кредит» и «Столичный», Газпромом и информационным агентством ИТАР-ТАСС для поддержки президента и так называемой партии власти. Гусинский, Березовский и другие олигархи, объединив усилия, обеспечили победу Ельцина на выборах 1996 г. В знак благодарности Березовский был назначен на один из ключевых государственных постов{485}.
К 1996 г. возникла полномасштабная корпоративная экономика, когда несколько гигантских конгломератов, поддерживавших тесные контакты с правительственными чиновниками, контролировали большую часть рынка. По иронии судьбы международные финансовые организации способствовали укреплению кланового характера российской экономики, направляя свои займы через узкий круг предпринимателей и консультантов, группировавшихся вокруг «шефа приватизации» Анатолия Чубайса{486}. Для ведения конкурентной борьбы и для того, чтобы держать излишне любопытных подальше от своих секретов, эти конгломераты содержали целые армии вооруженных охранников. Средние и мелкие фирмы, не имеющие возможности позволить себе такую роскошь, часто были вынуждены платить мзду бандитам, которые предоставляли им «крышу», если фирмы им платили, либо громили их помещения и убивали руководителей, если те оказывались несговорчивыми. Это было время, когда подозрительные дельцы и подпольные предприниматели «черного рынка» советской эпохи чувствовали себя как рыба в воде. Газеты часто публиковали сообщения о заказных убийствах, совершенных мафией; страх оказаться жертвой преступников стал повседневной реальностью для жителей российских городов{487}.
Стремясь покрыть хронический бюджетный дефицит, Центробанк России выпустил на фондовый рынок под весьма высокий процент государственные краткосрочные облигации (ГКО), которые нашли спрос как в России, так и за ее пределами. Они позволили правительству удержаться на плаву, а кроме того, помогли убедить Международный валютный фонд в платежеспособности России, которая теперь-то уж заслуживала получение крупных займов на реализацию программы экономических реформ. Однако в августе 1998 г. тщательно разработанную и сбалансированную программу действий ожидал бесславный конец. Оказавшись не в состоянии финансировать выкуп ГКО у их владельцев, несмотря на крупный заем МВФ, правительство России заявило о своей неспособности платить по государственным долгам или, проще говоря, объявило дефолт. Буквально за один день крупные московские банки стали неплатежеспособными, а счета олигархов заметно «похудели». Народившийся в последние годы средний класс потерял большую часть своих накоплений. В последующие полгода реальные доходы населения уменьшились на 40 процентов, а курс рубля сократился втрое. Доля населения, живущего за чертой бедности, выросла за это время с 20 до 35 процентов{488}.
Девальвация рубля дала российским производителям шанс приступить к активным действиям по замещению импортного продовольствия и потребительских товаров, которые в предыдущие годы буквально наводнили страну и продавались по искусственно заниженным ценам. Через несколько месяцев на банках и пакетах, стоявших на полках магазинов, вместо иностранных марок стали появляться русские названия. Будущее может подтвердить, что существовавшая до августа 1998 г. экономика была всего-навсего «мыльным пузырем» и держалась исключительно за счет краткосрочных иностранных займов. Сможет ли занять ее место более здоровая экономика, остается пока серьезным вопросом. В стране продолжают существовать сотни заводов с насквозь проржавевшим оборудованием, которые вместо производства занимаются сдачей своих помещений в аренду, во многих регионах сложилась угрожающая экологическая обстановка, а у людей нет достаточной профессиональной подготовки. Все это не дает оснований для большого оптимизма.
Чеченская проблема
Слабость государства дала субъектам Федерации возможность оговаривать для себя особые условия, от величины ставок налогообложения до размеров государственных субсидий, которые они хотели бы получать из центрального бюджета. Но в Чечне проблема была совсем другого рода. Почти двухсотлетняя вражда с Россией усугубилась экономическим упадком в стране и в республике. Чувства неприязни и даже ненависти к русским подогревались и теми чеченцами, которые начиная с пятидесятых годов смогли возвратиться домой после депортации во время войны. Их возвращение совпало с объединением Чечни с Ингушетией.
В 1990 г. Общенациональный конгресс чеченского народа объявил о выходе Чечни из состава Чечено-Ингушетии, предъявив чеченские претензии на 13 из 15 районов, входивших в бывшую объединенную автономную республику. В ноябре того же года конгресс избрал генерала советской авиации Джохара Дудаева своим председателем, который объявил Верховный Совет республики вне закона и в сентябре 1991 г. издал приказ о его роспуске. Затем он объявил о проведении в Чечне выборов президента в рамках независимого государства, отдельно от Ингушетии, и победил на них, набрав 85 процентов голосов избирателей.
Ельцин, ранее поддерживавший Дудаева постольку, поскольку его политика серьезно досаждала Горбачеву, был полон решимости не допустить развала России вслед за Советским Союзом. Он объявил действия Дудаева неконституционными и ввел в республике чрезвычайное положение, направив туда внутренние войска для восстановления конституционного порядка. Вскоре после прибытия в республику они были окружены чеченскими повстанцами и вынуждены с позором покинуть ее территорию после того, как российский Верховный Совет наложил вето на решение президента и отменил там чрезвычайное положение. После этого Дудаев распорядился о выводе из Чечни всех находившихся там подразделений Российской армии. При этом его боевики либо захватывали силой, либо выкупали оружие у выводимых российских частей, включая самолеты, танки и артиллерийские системы.
Эти события продемонстрировали жалкое состояние, в котором находились силовые структуры страны еще до распада СССР. Они положили начало конфликту, который вскоре был осложнен другими факторами, не связанными с Чечней. Это были проблемы, общие для всех регионов. Термин «клан» (или «род»), который в других местах применялся в фигуральном значении, в Чечне имел прямой смысл, являясь исторически сложившейся базовой социальной структурой, которая хотя и коренилась в сельской местности, но пронизывала всю общественную жизнь республики, включая города. Клан (по-чеченски «тэйп») представлял собой структуру (ядро), в котором экономическая деятельность могла вестись независимо от государства, даже чеченского, не говоря уже о Советском Союзе или Российской Федерации. Он предоставлял каналы торговли оружием и наркотиками, а также располагал техническими и политическими средствами, которые позволяли использовать нефть, перекачиваемую по нефтепроводам, проложенным по чеченской территории, для финансирования любой, в том числе преступной, деятельности. Хотя ходившие по Москве слухи несколько преувеличивали мощь и значение чеченской мафии, она, несомненно, контролировала существенный сегмент организованной преступности не только на территории бьївшего Советского Союза, но также в Европе и США. В феврале 1993 г. в Великобритании были убиты два чеченца, прибывшие туда с дипломатическими паспортами. Убийцами оказались армяне, которые стремились не допустить продажи Азербайджану ракет из Чечни{489}.
Тэйп (клан) являлся также удобной организационной структурой для формирования народной армии. Разрыв с Россией подорвал или криминализировал большую часть нефтяной и газовой промышленности в республике, поэтому тысячи бывших рабочих стали в ряды регулярной чеченской армии или превратились в бойцов-резервистов. В их распоряжении находилось бывшее российское оружие, которым они всегда могли воспользоваться.
В это время Чечня, несомненно, уже превратилась в крайне серьезную проблему. В течение двух лет Ельцин время от времени вел переговоры с Дудаевым, при этом отказываясь от личной встречи с ним, но так и не смог добиться какой-либо договоренности, которая бы предусматривала отказ непокорной республики от своих претензий на полную независимость. К такой серьезной уступке Ельцин готов не был. В конце концов он решил прибегнуть к другим мерам по устранению Дудаева, используя для этого межродовое соперничество и оказывая поддержку противникам генерала в Чечне. Это был пример классической российской дипломатии, которую Россия часто использовала на своих окраинных территориях. К осени 1994 г. (то есть к моменту, когда перспектива заключения международного соглашения о разработке и транспортировке каспийской нефти делала безотлагательным решение чеченской проблемы) Федеральная служба контрразведки (ФСК) поставляла противникам Дудаева танки, вертолеты и «добровольцев» из Кантемировской гвардейской дивизии (без ведома ее командира). В ноябре они предприняли штурм Грозного. Штурм не удался, много русских военных было захвачено в плен. Таким образом, секретная операция была с позором разоблачена в глазах общественного мнения.
После этого Ельцин уже не мог терпеть дальнейших унижений со стороны Дудаева и отдал приказ о широкомасштабном вводе российских войск на территорию Чечни. Решение было принято в узком кругу политиков и армейских командиров, каждый из которых отстаивал в этом вопросе свои корпоративные интересы. По словам некоторых свидетелей, министр обороны Павел Грачев не хотел военного вмешательства, но не мог позволить, чтобы его опередили соперники из МВД и ФСК. Армия в целом встретила приказ о вторжении с большой настороженностью. Борис Громов, генерал, последним выводивший советские войска из Афганистана, и Александр Лебедь, который тогда командовал 14-й армией в Молдавии, осудили это решение. Некоторые другие высшие командиры отреагировали на него более осторожно, при этом, однако, отказавшись предоставить свои соединения и части для участия во вторжении. Павел Грачев, Сергей Степашин (тогда еще глава контрразведки) и Виктор Ерин (министр внутренних дел) были вынуждены в таких условиях сколотить довольно «разношерстную» группировку, состоявшую из казаков, пограничников, внутренних войск, воинских частей из региональных и центральных военных округов. Одним словом, туда входили все части, командиры которых пожелали принять участие в кампании. При этом многие солдаты были молодыми, плохо подготовленными призывниками.
Результатом стало новое унижение России. Сорок тысяч российских солдат, сражаясь с уступавшим им по числу «штыков» противником, отряды которого состояли в основном из резервистов, с огромным трудом и ценой больших потерь захватили Грозный. После этого они, не понимавшие целей войны и плохо вооруженные, так и не смогли взять под свой контроль ситуацию в сельских районах, особенно в гористой местности на юге, которая идеально подходит для ведения партизанской войны. Чеченцы же, обладающие российским оружием, проявили себя прекрасными бойцами. Они действовали в знакомой обстановке, пользовались поддержкой населения. Кроме того, их воодушевляли родовое чувство чести и достоинства и желание победить ненавистного врага своей нации. В ходе войны внутренняя оппозиция Дудаеву исчезла, и почти все чеченцы объединились в борьбе против российских захватчиков{490}.
В конечном итоге Ельцин был вынужден признать: его Вооруженные силы не могли победить чеченцев. Он дал указание Александру Лебедю, который к тому времени уже стал секретарем национального Совета безопасности, провести переговоры с начальником штаба вооруженных формирований Чечни Асланом Масхадовым. Результатом переговоров стала договоренность, достигнутая в августе 1996 г., по которой Россия выводила свои войска из Чечни в обмен на согласие ее руководства не поднимать в течение ближайших пяти лет вопрос о статусе своей республики. На практике Чечня уже стала независимым государством во всем, кроме названия. Сразу же после заключения соглашения чеченские лидеры взяли курс на создание исламской республики. Россия показала, что спустя всего несколько лет после утраты статуса сверхдержавы, претендовавшей на паритет с Соединенными Штатами, она оказалась не в состоянии противостоять крохотному субъекту Федерации в его борьбе за отделение.
Чеченский конфликт продемонстрировал, что даже один-единственный достаточно амбициозный политик способен воспользоваться противоречивой логикой национально-административного деления, существовавшего в бывшем СССР, чтобы создать свой полукриминальный режим и, объявив себя законным вождем своего народа, бросить успешный вызов могуществу России. Фиаско, которое Россия потерпела в Чечне, со всей остротой поставило перед ней вопрос о том, как после распада СССР следует строить свои отношения с входящими в ее состав национальными республиками.
Россия и «ближнее зарубежье»
Вскоре после провала в августе 1991 г. попытки государ-, ственного переворота Ельцин объявил, что «Россия выбрала путь свободы и демократии и никогда снова не станет ни империей, ни «старшим» или «младшим» братом кого бы то ни было. Она будет равной среди равных»{491}. В действительности же она так и не смогла последовательно исполнять эту новую для себя роль и, вероятно, просто не может этого делать в силу ряда объективных причин. Не являясь более мировой сверхдержавой и центром могущественной империи, Россия продолжает оставаться мощной региональной державой. Соседние с ней государства дестабилизированы распадом Советского Союза. Даже самая мягкая политическая концепция национальных интересов России и ее политической стабильности предполагала бы распространение ее влияния на соседние государства. Поскольку Россия до сих пор так и не смогла выработать цельную стратегию своих национальных интересов, а также потому, что правительство недостаточно жестко контролирует ситуацию в стране, факты, когда некоторые российские органы иногда позволяют себе в своих действиях выходить далеко за рамки концепции «обычного влияния» на дела своих соседей, представляются просто неизбежными. Многие русские не могут примириться с мыслью о том, что Минск, Донецк, Павлодар и др. находятся теперь уже на территории других государств. В политический лексикон вошел двусмысленный термин «ближнее зарубежье». У России до сих пор нет ясного представления о различиях между внутренней и внешней политикой.
Предложение о создании Содружества Независимых Государств, выдвинутое на встрече в Минске в декабре 1991 г., вначале предполагало участие в нем только России, Белоруссии и Украины, отражая тем самым концепцию «восточнославянского союза». Руководители среднеазиатских республик быстро и энергично отреагировали на это предложение. Особенно резкой была реакция президента Казахстана Назарбаева, который понимал, что реализация этого предложения означала бы потерю половины всех северных территорий Казахстана, где компактно проживало русское население. Поэтому они потребовали включения в состав СНГ Казахстана и других среднеазиатских республик. Это лишало СНГ какого-либо логического политического смысла. Некоторые лидеры рассматривали СНГ как способ воссоздания Советского Союза, только без Прибалтийских республик. Другие же, наоборот, считали СНГ механизмом, который позволит бывшим республикам навсегда покончить со своим «союзным» прошлым. Но структурная аморфность и организационная расплывчатость Содружества делали его неспособным полностью оправдать хотя бы одну из этих возлагавшихся на него надежд.
Во всяком случае, очень скоро страны — члены СНГ поняли, что центростремительные интересы внутри Содружества уступают мощным центробежным силам. Эти силы были наиболее заметными внутри самой России, которая не желала по-прежнему снабжать своих соседей топливом и сырьевыми материалами по ценам гораздо ниже общемировых. Кроме того, она не хотела, чтобы российская валюта подрывалась беспорядочной эмиссией рублей центральными банками стран Содружества без соблюдения жестких требований монетарной политики. К 1993 г. рублевая зона, распространявшаяся ранее на все СНГ, была отменена, что вызвало резкое сокращение межреспубликанской торговли по советскому образцу. В ответ на это и даже предвидя это, независимые республики стали искать себе торговых партнеров среди других стран. Причем каждая делала это с учетом своих экономических возможностей и географического положения.
В некоторых республиках фактором, способствовавшим ослаблению связей с Россией, явились националистические настроения, направленные против русских. Это было особенно характерно для Прибалтийских республик (которые в результате воздержались от вступления в СНГ), для Западной Украины, Молдавии, Грузии и в некоторой степени Азербайджана. В Эстонии и Латвии (но не в Литве) были приняты законы, по которым гражданином их стран считались любой человек, проживавший там до 1940 г., а также его прямые наследники. Такое положение автоматически лишало гражданства многих русских, основная часть которых прибыла в Прибалтику после 1945 г. Это, в свою очередь, отнимало у них право голосовать и избираться на государственные посты, затрудняло их участие в процессе приватизации. Этнические русские не смогли организоваться для того, чтобы добиться принятия более выгодного для них закона, а Российская Федерация не оказала им реальной помощи в этом вопросе, несмотря на свои громогласные обвинения Эстонии и Латвии в проведении дискриминационной политики. Тем не менее некоторые русские, проживавшие там, были, несомненно, удовлетворены своей скромной долей в растущем благосостоянии Прибалтики.
В Молдавии, напротив, русскоговорящее население заняло активную оборонительную позицию. После объявления независимости от Советского Союза руководство Молдавии стало проводить политику, явно тяготевшую к Румынии. Это заставило местных русских и украинцев создать на левом берегу Днестра свое «мини-государство» — так называемую Приднестровскую республику. В 1992 г. она подверглась нападению со стороны вооруженных отрядов молдавских добровольцев, но на ее защиту выдвинулись части российской 14-й армии, которая все еще дислоцировалась в Молдавии. В июне 1992 г. ее командиром стал Александр Лебедь, оказавшийся мудрее своего предшественника. Он провел переговоры между противоборствующими сторонами, в результате чего за Приднестровьем временно закреплялся статус независимого государственного образования. В соответствии с достигнутой договоренностью за положением дел в республике должна была наблюдать специально созданная с этой целью трехсторонняя миротворческая комиссия из представителей России, Молдавии и Приднестровья{492}.
Однако в большинстве случаев националистические чувства, возникавшие в той или иной республике, были направлены не против русских, а против соседних этносов.
К концу 1991 г. конфликт в Нагорном Карабахе, несмотря на попытки мирного посредничества со стороны сначала СССР, а затем ОБСЕ, перерос в полномасштабную войну. Карабах все-. гда являлся центральным объектом деятельности армянского демократического движения. Отряды армянской самообороны постепенно вливались в регулярные вооруженные силы Армении и видели свою главную задачу в том, чтобы отвоевать Карабах у Азербайджана. К 1993 г. они достигли этой цели, более того, им удалось захватить коридор, связывавший Армению с Карабахом, и выйти на границу с Азербайджаном. Поддерживала ли их Россия в этой военной операции, о чем тогда ходило немало слухов, до сих пор остается неизвестным, но Армения вскоре согласилась разместить на своей территории российские военные базы.
В 1990 г. Абхазия заявила о своем отделении от Грузии, а уже в 1992—1993 гг. большинство проживавших в Абхазской Автономной Республике грузин бежали оттуда. Между Грузией и Абхазией начались боевые действия. В связи с этим проявился глубокий раскол в российском руководстве: Министерство обороны направляло в Абхазию вооружение и военные самолеты, а Министерство иностранных дел во главе с Андреем Козыревым пыталось найти решение этого конфликта через посредничество ООН. Организация Объединенных Наций настолько затянула с выработкой своей позиции по этому вопросу, что к моменту прибытия в зону грузино-абхазского конфликта первых наблюдателей ООН война уже закончилась. Это стало ярчайшим примером полной неспособности уважаемой международной организации удовлетворить просьбу хотя бы ряда представителей правительства России перевести некоторые вопросы своей национальной безопасности в плоскость международного права. Чтобы вернуть себе расположение России, Грузия дала согласие на присоединение к СНГ и разрешила России держать свои войска на грузинской территории.
В Таджикистане разразился вооруженный конфликт между региональными политическими кланами. Прежнее коммунистическое руководство пользовалось поддержкой населения в Ходжентской и Кулябской областях, а довольно разрозненные группы оппозиции обосновались в районе города Курган-Тюбе. Среди них была Партия исламского возрождения, которая получала оружие и бойцов из-за границы, точнее, из Афганистана. Под предлогом борьбы с угрозой распространения мусульманского фундаментализма и расширения контрабанды наркотиков Россия направила в Таджикистан Вооруженные силы СНГ, чтобы перекрыть таджикско-афганскую границу. Эти силы пытались соблюдать нейтралитет в то время, пока стороны договаривались о восстановлении мира в республике{493}.
Во всех трех перечисленных случаях Россия имела вполне законные интересы по обеспечению стабильности вблизи своих границ и в стратегически важных районах, примыкающих к ним. После Абхазии она уже могла с определенным основанием говорить о недостаточной эффективности выполнения этих функций международными организациями. С другой стороны, было ясно и то, что Россия использовала приграничные конфликты для проявления на деле своего политического и военного влияния на территории бывшей советской империи. Это непосредственно относилось к Кавказу, где Россия преследовала жизненно важные — с точки зрения обеспечения своей безопасности — интересы, особенно в свете начавшейся международной конкуренции за влияние в этом богатом нефтью регионе. Тем не менее многовековое стремление России к постоянному территориальному расширению явно ослабло. Президент Белоруссии Александр Лукашенко совершенно неприкрыто выражал желание воссоединиться с Россией, и подписанное в апреле 1997 г. соглашение было почти полноценным договором о союзе между Россией и Белоруссией. Но Россия не проявила заинтересованности идти в этом" вопросе до конца, не желая принимать на себя тяготы по восстановлению белорусской экономики, переживавшей тяжелейший кризис. Настало наконец время, когда имперские интересы утратили безусловный приоритет в российской политике.
Таким же был подход России и к отношениям с Украиной. В мае 1997 г. две страны подписали Договор о дружбе и сотрудничестве, в котором признавалась неприкосновенность украинских границ. Согласно договору бывший советский Черноморский флот со всеми его военно-морскими базами был поделен между двумя государствами. Россия воздерживалась от того, чтобы сыграть на интернациональных чувствах многих украинцев, выступавших за воссоединение с Россией. Она также не оказала поддержки сепаратистскому движению в Крыму, которое стремилось к созданию там российского доминиона.
Внешняя политика
Распад Советского Союза поставил Россию в парадоксальную ситуацию. «Холодная война» закончилась, а вместе с ней исчезла и главная для страны стратегическая угроза. Но многие видели, что эта «война» завершилась поражением России. Население страны по сравнению с Советским Союзом сократилось почти вдвое, территория значительно уменьшилась, и теперь Россия не имела общей границы ни с одним центральноевропейским государством (исключение составил только Калининград, расположенный на побережье Балтийского моря). Россия потеряла прямое сообщение с некоторыми принадлежавшими ей районами, например, на Кавказе и в Прибалтике, где она веками вела борьбу за свое господство. Занимавшая когда-то главное место в составе мировой сверхдержавы, претендовавшей на паритет с Соединенными Штатами, Россия скатилась на положение всего лишь северной евроазиатской региональной державы, сравнимой по влиянию, скажем, с Бразилией или Индонезией. Различие между ними состояло только в том сомнительном наследии, которое Россия получила от Советского Союза-, — обладании ядерным оружием.
Подходы разных политических групп к внешней политике были диаметрально противоположными. Сторонники «атлантической» стратегии, последователи политики Горбачева — Шеварднадзе, надеялись обеспечить безопасность России, продолжая процесс разоружения и сотрудничества с Западом и с международными организациями в решении конфликтов, что открывало бы дорогу западным инвестициям, столь необходимым для развития российской экономики. «Евразийцы», напротив, считали, что Запад хочет просто использовать Россию в качестве новой колонии и поставщика дешевого сырья и стремится распространить свое господство на территорию стран, входивших ранее в состав Варшавского Договора, и даже на бывшие республики Советского Союза. Они рекомендовали развивать отношения с азиатскими государствами, включая те, к которым Соединенные Штаты относились с подозрением, такими, например, как Иран и Ирак. Они также ратовали за использование всех имевшихся в распоряжении России сил и средств, включая военные, чтобы укрепить свое влияние в «ближнем зарубежье».
Поначалу внешнеполитический истеблишмент склонялся к «евроазиатской» концепции. Правда, Андрей Козырев, занимавший пост министра иностранных дел России с 1991 по 1996 г., все это время оставался страстным сторонником прозападной стратегии, и Ельцин еще в конце лета 1992 г. говорил о «демократической зоне взаимного доверия, сотрудничества и безопасности... простирающейся через все северное полушарие»{494}. Соглашения о выводе российских войск из Центральной Европы и Прибалтики были полностью выполнены.
Но само признание наличия у России национальных интересов — понятие, которого советские политики старались избегать как устаревшего и «буржуазного», — заставляло их российских наследников придерживаться позиции «здорового эгоизма». Такая позиция подкреплялась и тем, что объемы помощи России со стороны государств Запада и международных финансовых организаций оказались меньше ожидавшихся. Западные державы пригласили Россию участвовать в политических консультациях клуба «большой семерки», назвав новую консультативную организацию «большой восьмеркой», а в 1992 г. эти страны сумели подготовить для России пакет финансово-экономической помощи общей стоимостью около 24 млрд долларов. Но полномочия по распределению этих средств они передали под контроль Международного валютного фонда, проводившего строгую кредитную политику и не желавшего, чтобы выделяемые фондом средства попадали в руки мафиозных структур и нечестных бизнесменов. Поэтому фактически выделенная помощь оказалась намного меньше той, которую ожидала Россия. Это позволило оппозиции обвинить демократов в том, что в обмен на пустые обещания Запада они продали самое ценное, что Россия унаследовала от СССР, — право иметь ракеты среднего радиуса действия и держать свои войска в Центральной Европе. В октябре 1992 г. Ельцин грозно заявил, что «Россия — это не та страна, которую можно долго держать в прихожей»{495}. Столь резкий спад в российско-западных отношениях продемонстрировал, насколько трудно будет интегрировать Россию в систему коммерческих и финансовых организаций Запада и в мировую экономику в условиях ускоряющегося процесса глобализации и усиления всеобщей взаимозависимости.
Политика западных держав, предусматривавшая продвижение НАТО на восток за счет включения в Североатлантический блок Польши, Чехии и Венгрии, еще более усилила чувство разочарования в Западе даже среди демократически настроенных политиков, особенно в среде национал-комму-нистической оппозиции. Тем не менее реакция России на такую позицию Запада никогда не была слишком резкой или недостаточно взвешенной. В 1994 г. Россия присоединилась к организации под названием «Партнерство ради мира», являвшейся своего рода «комнатой бессрочного ожидания» для желающих вступить в НАТО. Цели, провозглашенные новой организацией, предусматривали проведение консультаций по всем вопросам, представлявшим угрозу миру и безопасности, и активизацию сотрудничества в военной области, включая проведение совместных войсковых учений. В мае 1997 г. Ельцин подписал Хартию между Россией и НАТО, в соответствии с которой Россия давала согласие на расширение НАТО в обмен на свое постоянное присутствие в штаб-квартире Североатлантического блока в Брюсселе. Она также получала право на участки в консультациях по всем ключевым вопросам и заверение НАТО в том, что она не будет размещать свои войска и вооружения на территории новых стран-участниц. Однако уже весной 1999 г. страны НАТО осуществили военное вмешательство в Югославии, не получив прямой санкции от ООН и не обращая внимания на возражения России. Целью вмешательства была защита проживавших в Косове албанцев от «этнических чисток». Бомбардировки Сербии возродили и усилили российские опасения в отношении расширения НАТО. Возможно, именно тогда большинство россиян впервые стали искренне воспринимать НАТО в качестве своего главного врага и увидели в бомбардировках Косова генеральную репетицию того, что НАТО планирует осуществить впоследствии на территории России.
Осенью 1999 г. бывший тогда премьер-министром России Владимир Путин смог воспользоваться этим чувством незащищенности, которое испытывали многие российские граждане. В ответ на захват чеченскими боевиками нескольких селений в соседнем с Чечней Дагестане и взрывы (до сих пор так и не получившие полного объяснения) двух многоквартирных домов в Москве он дал военным «добро» на начало новой военной операции против Чечни, надеясь раз и навсегда покончить со взбунтовавшейся республикой. Таким образом он хотел вернуть России статус великой державы и продемонстрировать ее решимость контролировать ситуацию на всей своей территории. Данная позиция вызвала широкую поддержку среди российского населения и обеспечила уверенную победу избирательному блоку «Единство», поддержанному Путиным на выборах в Государственную думу в декабре 1999 г. За шесть месяцев до истечения срока своих полномочий Ельцин заявил об отставке, что позволило Путину занять место в его кресле и победить на президентских выборах в марте 2000 г., выступая на них уже в должности исполняющего обязанности президента.
Россия на пороге нового века
Россия вступила в новое тысячелетие, обремененная грузом нерешенных проблем в отношении своего места в современном мире. В то же время за ней тянется шлейф идей и понятий из прошлого, мешая адаптироваться к условиям нового, XXI века. Ей необходимо определить наконец свои национальные интересы в новых условиях, так как имперский статус, которым она обладала на протяжении нескольких веков, сдерживал ее развитие и завел страну в тупик (о чем говорилось в предыдущих главах настоящей книги). Из этого следует, что строительство нового российского государства на развалинах Советского Союза отнюдь не является автоматическим процессом. Кто такие россияне? Г де должны проходить государственные границы новой России? Какой тип государственности более всего ей подходит? В широком смысле на сегодняшний день существуют пять возможных сценариев развития российской нации.
1. Россия создает и удерживает огромную многонациональную империю в северной Евразии. Этот путь имеет самые глубокие корни в российской истории. При таком сценарии государственные границы России будут близки к тем, которые существовали во времена Советского Союза.
2. Россия становится государством восточных славян, что предполагает наличие какого-либо официального союза между Россией, Украиной и Белоруссией.
3. Россия становится государством русскоязычного населения независимо от его национального состава и гражданского статуса. Поскольку русскоязычное население оказалось сильно рассеянным по территории бывшего СССР, этот сценарий предполагал бы наличие некоторой концепции гражданского статуса, не зависящего от государственных границ.
4. Россия существует как Российская Федерация, гражданство в которой не зависит от национальной принадлежности.
5. Россия существует как Российская Федерация с преференциальным статусом у этнических русских{496}.
Четвертый сценарий ближе всего к современной реальности, но на практике немногие русские готовы допустить, что существующая сегодня страна и есть та самая Россия, какой они ее себе представляют. Пятый сценарий для русских явно привлекательнее, и они могут прибегнуть к нему, если окажутся не в состоянии решить свои геополитические проблемы другим способом.
После падения Советского Союза в выгодном положении оказалась Православная церковь, которой на руку новый расцвет патриотизма и предоставление рядовым россиянам духовной свободы и которая могла бы служить центром нарождающейся российской государственности. Однако тесные связи с государством на протяжении всех прошлых лет и пассивность приходской жизни, которую Русская православная церковь унаследовала от советских времен, мешают ее развитию. Опасаясь других конфессий, особенно пришедших из-за границы и получающих оттуда финансовую поддержку и новейшие информационные технологии, Православная церковь обратилась к Госдуме с просьбой ввести определенные ограничения на их деятельность. Эта просьба нашла положительный отклик в Думе, вынесшей по этому вопросу соответствующее решение. Появилась опасность, что вместо того, чтобы служить сплочению россиян, Церковь может поспособствовать еще большему их разъединению.
На протяжении многих веков, противостоя опасностям и испытаниям, подстерегавшим русских в северной Евразии, Россия была вынуждена находить нестандартные решения по мобилизации своих ресурсов, используя для этого любые имеющиеся в ее распоряжении средства. В основном это были местные властные структуры, основанные на личном знакомстве, что давало возможность обходиться без основополагающих законов и соответствующих институтов гражданского общества. На сегодняшний день эта практика полностью себя изжила, но оставила злостное наследие в виде ослабленного государства и хронически неэффективной экономики. Среди всех других стран Россия, видимо, будет наиболее трудным объектом для включения в глобальную систему мирового хозяйства, поскольку, имея многие черты и характеристики, присущие развивающимся странам, российская экономика одновременно с этим деформирована не соответствующими ее общему уровню развития огромными капиталовложениями в тяжелую и оборонную промышленность, которые делались ради поддержания статуса великой державы.
Тем не менее десять лет спустя после развала Советского Союза российское общество, кажется, обрело черты некоторой стабильности. То, как страна выстояла после дефолта, случившегося в августе 1998 г., и тот факт, что она смогла добиться даже лучших, по некоторым спорным данным, экономических показателей по сравнению с периодом до 1998 г., свидетельствуют, что начали действовать жесткие и активные социально-экономические механизмы. Коммунистическая партия Советского Союза ушла с политической сцены, но номенклатурная элита выжила и приспособилась к новым общественным условиям, пополняя свои ряды молодежью и дельцами из бывшей теневой экономики. Действительно, она во второй раз за свою историю сумела освободиться: первый раз это произошло в 1950-х гг., когда номенклатура освободилась из-под ига сталинского террора, а в 1990-х гг. она сбросила со своей шеи ярмо КПСС, Госплана и КГБ. Прямо или косвенно номенклатура контролирует львиную долю всей экономики страны, приобретя ее в частную собственность у государства по бросовым ценам.
Результатом стало общество, держащееся главным образом на личных связях и на огромных полномочиях президента, которому Конституция предоставляет почти неограниченную власть. Существуют и различные политические партии, и независимые общественные институты, но, как правило, они не имеют прочных позиций, и само их существование часто зависит от поддержки президента. Переход власти от Ельцина к Путину был осуществлен в откровенно патриархальном ключе, а вторая чеченская война была начата как будто для того, чтобы новый вождь смог продемонстрировать свою силу. Следует подождать, чтобы увидеть, сможет ли Путин применить свою власть для обуздания олигархов, которые контролируют новые финансово-промышленно-информационные конгломераты. Другим объектом его борьбы должны стать губернаторы областей и краев, руководящие своими территориями крайне авторитарными методами.
А между тем уровень доверия россиян к властям страны весьма низок. Тот, кто имеет возможность, обращается за поддержкой и помощью к отдельным авторитетным и богатым личностям, остальные зарабатывают на жизнь, занимаясь обменом товаров и услуг, что они делали еще при Советской власти. Но сегодня эти способы уже не всегда срабатывают: все большее значение приобретают деньги, так как медицинское обслуживание и образование уже не являются безусловно бесплатными услугами. Результатом этого стало резкое ухудшение здоровья большинства населения и снижение продолжительности жизни в России.
Тем не менее демократические институты сумели пережить все перипетии постсоветского лихолетья. Газеты, радио и телевидение испытывают сильное давление со стороны своих хозяев-олигархов, но продолжают оставаться вполне привлекательными, а их разнообразие свидетельствует о том, что практически любой человек, желающий быть в курсе событий, может найти любую интересующую его информацию. Парламентские выборы и выборы в местные органы власти стали неотъемлемой частью общественной жизни, хотя готовность правительства к мирной передаче власти в руки оппозиции в случае победы последней пока находится под вопросом. Обе законодательные палаты продолжают сохранять серьезные полномочия. Далеко не всегда способные добиваться своих целей, они имеют право критиковать и отслеживать деятельность исполнительной власти, отвергая или внося поправки в предлагаемые правительством законопроекты и обсуждая вопросы, волнующие российскую общественность.
Пока трудно сказать, станет ли сильная президентская власть, поддерживаемая снизу извечной системой взаимного покровительства, постоянной чертой российской политической жизни, или она представляет собой лишь «временные строительные леса», под прикрытием которых формируются долговременные демократические институты.
Перед Россией стоят крайне сложные проблемы, но будущее далеко не безнадежно. Парадоксальное геополитическое положение страны, которое всегда порождало для нее так много трудностей, в настоящее время превратилось в почти неоспоримое преимущество. Впервые за всю ее многовековую историю России не грозит сколько-нибудь серьезная внешняя опасность, и страна не должна более перенапрягать свою экономику, выделяя огромные ресурсы на поддержание обороноспособности. В то же время новейшие технологии XXI в. намного облегчают добычу щедро разбросанных по ее огромной территории природных богатств. В последнее десятилетие XX в. неумелое руководство страной и доставшиеся в наследство от советских времен теория и практика управления экономикой делали невозможной реализацию этих преимуществ. Более того, их даже не замечали. Последующие поколения смогут, видимо, обратить их себе на пользу.
Этому будет способствовать и то, что культурная и интеллектуальная жизнь в России продолжает активно развиваться, несмотря на крайне недостаточное государственное финансирование этой сферы. Наука и техника, хотя и понесшие серьезные потери за последние десятилетия, все еще остаются на довольно высоком международном уровне. Вероятно, для большинства россиян наиболее привлекателен образ России как нации, сплоченной лингвистическими и культурными традициями; нации, которая говорит на русском языке и воспитана на культуре Пушкина и Толстого, Мусоргского и Шостаковича, Репина и Шагала. Главное достижение советской системы образования состоит в том, что это культурное наследие перестало быть достоянием лишь элитных слоев общества. Русская культура отличается какой-то особенно ярко выраженной жизненностью и человечностью, она привлекает к себе не только россиян, но широко распространена и за пределами России. Кроме того, она, вне всякого сомнения, европейская культура и некоторым образом компенсирует политическое и экономическое своеобразие России, которое всегда делало эту страну непонятной для Запада.
Россия, пройдя различные этапы развития, является великой страной, сумевшей выжить на протяжении многовековой истории своих народов. Как показано в настоящей работе, она не раз переживала трудные, даже отчаянные исторические периоды, некоторые порой оказывались намного серьезнее, чем ее нынешнее положение. Но страна находила в себе силы с честью выходить из этих ситуаций и пережила несколько периодов относительного процветания. Ее общество и культура характеризуются чрезвычайной гибкостью и способностью к адаптации. Тем не менее Россия нуждается в государственных деятелях, обладающих недюжинными дарованиями и политическим видением, способных не только изменить страну, но и сохранить все ценное, что было в ее истории, перестроив ее таким образом, чтобы она соответствовала требованиям и условиям жизни в XXI в.