жет быть и вопроса о британском нападении на Германию, пока британская армия находится в таких малых размерах». Но даже гипотетически огромная английская армия, отправляемая с Британских островов, не могла без континентальных союзников достичь ни Берлина, ни Петербурга, поэтому-то министр Грей объяснял недоумевающим по поводу сближения с Россией: «Если бы мы остались в стороне от существующих дружеских отношений и соглашений, мы бы остались без друзей»[231].
Помочь Англии устранить Россию или Германию могла только европейская война — предпочтительно такая, где Германия и Россия были бы противниками. Заинтересованная во взаимном избиении континентальных соперников, Англия, не собиравшаяся тем не менее особенно воевать на суше, вошла в Антанту, в которой России, по выражению Дурново, была уготована роль «тарана, пробивающего брешь в толще германской обороны»[232]. Поэтому русско-английская часть Антанты сильно отличалась по глубине и обязательности от франко-русского согласия. Из мемуаров Г. Н. Михайловского можно почерпнуть, что слабая связанность Англии обязательствами осознавалась и в России, хотя, по-видимому, слишком поздно: «Сердечное согласие России и Англии в начале войны не носило универсального характера; два вопроса решались более или менее ясно — среднеазиатский по соглашению 1907 года и, менее определенно, примыкание Англии к России и Франции против Тройственного союза в делах европейских, вопрос же о Константинополе был самым больным местом русско-английских отношений, теперь уже скрепленных соглашением о незаключении сепаратного мира с Германией»[233].
Итак, Англия не связала себя обязательствами в вопросе намечающихся блоковых противостояний. На это особо указывает Р. Римек, останавливаясь на роли англосаксонских кругов, среди прочих — масонских, преобладавших в окружении тогдашнего принца Уэльского, будущего короля Эдуарда VII. Она полагает, что на эти самые круги намекал Б. Дизраэли в своем эзотерическом романе «Конигсби», сказав, что вершат дела мира совсем «иные люди», скрывающиеся за кулисами, а в романе «Эндимион» указал на небольшой, однако весьма своеобразный круг, который давно уже овладел тайной дипломатией и стал могущественным настолько, что через четверть века в Европе не будет происходить ни одного крупного события, в котором они бы не сыграли значительной роли. Эти «совсем иные люди» вовлекли в свои замыслы даже папу Льва XIII и взяли, по мнению Римек, «новый курс». Они сыграли главную роль не только в замысле антигерманской коалиции, устремленной в далекое будущее, но также в создании условий для ее конструирования и в программе разделения немецкого потенциала, закрепленного в итоге Первой мировой войны.
Поворот папской дипломатии, активизировавшейся в последней четверти XIX столетия, историки интерпретировали в русле конкретных политических целей — формирования антиитальянской коалиции для восстановления утраченной светской власти над Римом, а также урегулирования взимоотношений с царским правительством по вопросу о канонической власти над католиками Польши, ибо после польского восстания русские власти стали вмешиваться в их управление. Эти мотивы превалируют как у Э. Винтера, одного из ведущих довоенных католических историографов, ставшего историком-марксистом в ГДР, оперирующего широкой источниковедческой и историографической базой, так и у советского автора М. М. Шейнмана. В суждениях о русском направлении дипломатии Ватикана все упомянутые авторы, в том числе Р. Римек, опираются на русские документы о миссии А. П. Извольского в Ватикан, опубликованные в 1931 году?.?. Адамовым и уже в 1932 году переведенные на немецкий язык[234]. Что касается «нового курса» Англии, то этот термин упоминает и Е. Адамов, также связывая его с окружением принца Эдуарда, и противопоставляет пo ориентации официальных советников королевы Виктории на англо-германское и англо-австрийское согласие. Религиозно-философских нюансов мировоззрения «круга» наследника Британской монархии и его связей с соответствующими «течениями» на континенте Адамов, Винтер, Шейнман не касались. Но все же в их работах обращается самое серьезное внимание на целенаправленные усилия папства для того, чтобы поднять престиж Франции до уровня, какой позволил бы предлагать союз с ней Александру III, публично выражавшему отвращение к «безбожной республике».
Во второй половине XX века историки, скрупулезно выясняя еще не вскрытые детали оформления международных коалиций конца XIX века, все менее задумывались о религиозном факторе в международных отношениях. Очевидно, что это происходило отнюдь не из-за научной небрежности или табу, а из-за окончательного перехода исторического мышления к материалистическим критериям, в которых такая «безделица», как роль церкви, тем более религиозные мотивы, не идентифицируется сознанием. В фундаментальном труде А. З. Манфреда имя Льва XIII упоминается один раз, а 3–4 фразы, посвященные «реакционной концентрации справа» в связи с размежеванием в католическом лагере по вопросу лояльности республике, в почти неизмененном виде перекочевали через 20 лет в его книгу о русско-французском союзе. В книге И. С. Рыбаченок, поднявшей также богатый новый материал, подкрепляющий ее концепцию, имена пап и Римская церковь вообще не упоминаются[235].
Римек придает большое значение секретному донесению русского посла в Париже Моренгейма, ставшему достоянием фон Голыптейна, «серого кардинала» внешнеполитического ведомства в Берлине, о достаточно сенсационном для того времени повороте в европейской расстановке сил: уже в 1887 году Моренгейм сообщает, что в возможной европейской войне Британия поддержит Францию, противоречия с которой, казалось, были вечны и неизменны. Этот поворот не был случайным, чему подтверждением может служить обзор британской политики по отношению к ведущим континентальным державам Хэлфорда Маккиндера, отметившего в связи с франко-прусской войной, что «Франция первая углядела, что Берлин заменил Петроград в качестве центра опасности в Восточной Европе»[236], и положительно оценившего своевременность сближения политических устремлений Франции и Англии — «островной и полуостровной Западной Европы» — для предупреждения попыток какой-либо державы соединить в систему ресурсы Восточной Европы и Сердцевинной земли.
Вопрос о глубинных причинах и истинных дирижерах дипломатической активности Римской церкви и Льва XIII в создании антигерманской коалиции изучен очень поверхностно, и обойден вниманием парадоксальный факт, что сам Святой престол интриговал против венского императора — последнего католического христианского монарха, способствуя не ему, а коалиции своего извечного соперника — православного самодержавия с «безбожной Французской республикой», как ее открыто именовали многие прелаты, и столь же враждебной Ватикану англиканской монархии. Надвигались острые столкновения вплоть до военных, но европейская война вполне могла случиться-и между иными конфигурациями. Однако специфические результаты Первой мировой войны — столкновение последних христианских империй, распад их на секулярные республики — явились продуктом, среди прочего, геополитического пасьянса, подготовленного не без участия Рима, который парадоксально делал одно дело со своими врагами — масонскими и либерально-протестантскими кругами. Эта тема открывает каждому, кто к ней прикасается, кроме кликушеств о мировом заговоре, огромное количество материалов отнюдь не сомнительного свойства.
Роль антикатолического фактора в возвышении Пруссии, обострении франко-германских отношений перед мировой войной совершенно недооценена современной наукой, как всегда были недооценены богоборческий мотив французской революции и дальнейшее продолжение борьбы с католической церковью в самой Франции и в европейских отношениях. В категориях позитивистского обществоведения антикатолические силы принадлежат к разряду «идеологических», то есть наднациональных по природе воззрений. Очевидно, что мотивации таких сил продиктованы прежде всего задачей продвижения мира к задуманному образцу, что предполагает солидарность не со своими правительствами, а часто с их международными соперниками. Антиклерикальные и антикатолические силы во Франции по степени отстраненности от своей страны не уступали будущим коммунистическим интернационалам и были одержимы борьбой с католической церковью, обличавшей «безбожную» республику. Либералы и антиклерикалы открыто поддерживали Пруссию и приветствовали ее победу над Францией. Французская пресса, подконтрольная антикатолическим кругам, открыто выступала за «умаление Австрии», потому что Австрия — это католическая держава, которая, по мнению директора «L’Opinion nationale» А. Геруля, «должна быть подавлена Пруссией, оплотом протестантизма в центре Европы. Иными словами, миссия Пруссии заключается в протестантизации Европы». Приводящий эти слова и выдержки из документов влиятельных учреждений и международных организаций Ф. Жуэн показывает, как «программа антиклерикальная стала программой политической» и как французские либералы сотрудничали с прусскими масонами, целенаправленно разрушая отношения между Францией и Германией, чтобы столкнуть их в войне[237].
С русской стороны в числе участников, стоящих у истоков замысла Антанты, Р. Римек называет А. П. Извольского, тогда еще молодого дипломата при Ватиканском дворе, которого она считает масоном, ссылаясь на масонские источники[238], «сумевшим затем на посту министра иностранных дел России обострить взаимоотношения между Россией и Австрией на Балканах», имея в виду Боснийский кризис, который произошел все же не из-за Извольского, но из-за аннексии Боснии и Герцеговины Дунайской империей. С французской стороны — это посол при Святом престоле граф Лефевр, чрезвычайно много сделавший для восстановления разорванных дипломатических отношений между Россией и Ватиканом. Е. Адамов и большинство иссследователей, однако, не пытаются разгадывать скрытый смысл и полагают целью миссии пер