Европейские державы с большим вниманием следили за успехами России на Ближнем Востоке, на Балканах и в Константинополе. Заключение Ункяр – Искелессийского договора укрепило их во мнении, что Порта попала в прямую зависимость от своего северного соседа. Поскольку сильному политическому влиянию России противопоставить было нечего, западные державы усилили экономическую экспансию на восток. Это был беспроигрышный ход, поскольку русско-турецкие торговые отношения были развиты крайне слабо. Таким образом, по справедливому замечанию В. Н. Виноградова, Россия, одержав политическую победу, должна была уступить в экономическом отношении, что в результате оказалось решающим фактором в борьбе за влияние в Балканском регионе.
Основными соперницами России в Сербии по-прежнему оставались Австрия и Англия. Если последняя относилась к открытым недоброжелателям России, то с Австрией внешне сохранялись добрые отношения. Она поддерживала все инициативы российского кабинета, касавшиеся положения дел на Востоке и в Турции. В 1833 г. между Петербургом и Веной была заключена Мюнхенгрецкая конвенция, и австрийское правительство выступило гарантом сложившегося международного положения в районе Проливов. Содействие Австрии было важно для российских властей, встречавших после Ункяр-Искелессийского договора только негативное отношение держав к своей политике в Османской империи.
Недружественное отношение западных стран ко всем инициативам России в Турции, а также желание российских правящих кругов продемонстрировать умеренность русской внешней политики в Османской империи, ее стабильность и приверженность принципу status quo привели к тому, что Россия стала постепенно утрачивать свое выгодное положение в ряде регионов Балкан, и прежде всего в Сербии. Стремление лишний раз не раздражать западных партнеров приводило к парадоксальным результатам, когда основные противники России в Сербии, учредив там свои консульства, имели агентов в Белграде, а Россия все еще не решалась на открытие своего дипломатического представительства. Это «отставание» от западных держав, поначалу осуществлявшееся нарочито в силу ощущения своего неоспоримого лидерства, постепенно вело к потере преимуществ покровительствующей державы. Российское правительство стремилось сохранить существующий порядок в Сербии, не желая замечать тех политических перемен, которые произошли в княжестве как в силу установившегося там режима, так и вследствие влияния европейских революций.
Революции 30-х гг. XIX в. повлекли за собой усиление консервативных тенденций во внешней политике России. Луи-Филипп навсегда остался для Николая I «узурпатором». К. В. Нессельроде отмечал, что именно французская революция стала тем поворотным моментом, который «открыл новый период» во внешнеполитической деятельности Николая I, ставшего для всей Европы «представителем консервативной идеи»[234]. На фоне этой крайне реакционной политики, которую историк С. С. Татищев назвал «внеземной», складывался новый англо-французский альянс, призванный любыми методами вытеснить Россию из Турции и с Балкан. В арсенале этих держав были средства экономической, политической и военной экспансии в регионах Ближнего Востока и европейской Турции. Кроме того, эти страны в силу конституционных принципов их управления были притягательны для новой генерации сербских политиков. Российское же руководство ограничивалось традиционными советами соблюдать спокойствие и подчиняться османским властям. Более того, к началу 30-х гг. относится, как мы уже отмечали, попытка возрождения Николаем I идеи Священного союза. Все это не способствовало популярности русской политики на Балканах.
Оппозиционное движение, оформившееся внутри высшего руководства Сербского княжества и направленное против авторитарной власти князя Милоша Обреновича, существовало на протяжении всего времени его правления. Известно, что Милош жестоко расправлялся со своими противниками. Обренович, к тому времени крупнейший землевладелец и торговец в Сербии, слыл самым богатым человеком на Балканах. Методы его правления были схожи с турецкими, и это подрывало его популярность в народных массах. После получения Сербией автономных прав оппозиционное движение упрочило свое влияние в княжестве. К числу оппозиционеров принадлежали крупные чиновники, землевладельцы и торговцы, которым авторитарная власть Милоша не позволяла занять ключевые государственные должности в Сербии. Борьба за утверждение гражданского и уголовного законодательств переросла в требование принятия конституционного акта – Устава, – определявшего весь характер политической и экономической жизни в стране. Сербская знать, которая выступала за принятие такого закона, получила название уставобранителей, то есть защитников Устава. К ним принадлежали такие влиятельные государственные деятели, как Авраам Петрониевич, Тома Вучич-Перишич, Стоян Симич, а также брат Милоша – Ефрем Обренович. Знатнейшие старейшины Сербии тщетно ожидали от князя особого закона, который позволил бы им поделить власть в стране с Милошем. Они вправе были надеяться на исполнение условий последнего хатт-и шерифа, подразумевавшего наличие в Сербии такого органа, как Совет старейшин. Милош медлил с исполнением этого условия, что и послужило причиной вспыхнувшего в 1835 г. восстания под руководством Миленко Радойковича, в прошлом ближайшего сподвижника князя по сербским восстаниям.
На Сретенской скупщине в феврале 1835 г. Милош был вынужден объявить о принятии Устава Сербии. По этому документу страна провозглашалась независимым княжеством «по признанию султана Махмуда II и императора Николая I»[235]. Наряду с князем власть в Сербии принадлежала державному Совету, состоявшему из шести попечителей и неопределенного числа советников. Сохранялась скупщина – общее собрание представителей всех областей страны. Уничтожалась феодальная повинность – кулук, бесплатные работы населения на хозяина или государство. Большое внимание в Уставе уделялось регламентации княжеской власти и ее наследования семьей Обренович. Проект Устава был написан ближайшим помощником князя Д. Давидовичем, одним из самых образованных людей Сербии того времени, под непосредственным контролем Милоша и с учетом его интересов.
Принятый Устав не был претворен в жизнь, его действие закончилось, не успев вступить в силу. Милош отменил его через полтора месяца после принятия по целому ряду причин. Во-первых, этого требовали как Россия, так и Порта. Во-вторых, Милош был вынужден пойти на принятие Устава лишь по настоянию оппозиции. После того как вопрос о правомерности документа стал предметом дискуссии между российскими и османскими властями, сербский князь имел все основания «повиноваться» им, отменив ненавистную «конституцию». Пока принятый документ оставался в силе, Милош пытался получить рекомендации относительно его содержания у российского посланника в Константинополе. Он просил Бутенева сделать замечания и поправки к Уставу, дать его «самый подробный разбор»[236]. Однако, посылая Бутеневу принятый документ, Милош не без основания рассчитывал получить негативный отзыв, зная отношение покровительствующей державы к любым «конституциям».
Российское руководство с самого начала резко отрицательно отнеслось к идее принятия в Сербии такого законодательства, которое хотя бы отдаленно напоминало либеральные конституции Франции или Бельгии. «Ваше превосходительство изволило признать… неосновательными некоторые статьи, помещенные в Уставе нашем, – писал Милош российскому посланнику. – Мне тоже не нравились тогда – они и теперь не нравятся – некоторые статьи оного. Но во удовлетворение тех обстоятельств я должен был согласиться тогда на все»[237]. Милош заранее знал о нерасположении Бутенева к поспешно принятому Уставу. Еще раньше М. Герман сообщал князю о том негодовании, которое вызвала у него весть об этом событии. В апреле 1835 г., уже после отмены Устава, Бутенев сам выразил полную поддержку действиям Милоша. Он не скрывал своего негативного отношения к документу и советовал вместо него подготовить новый закон, учитывающий все необходимые преобразования. «Устав… по моему мнению, – писал посланник, – столь противен началам, на коих основано существование сербского народа, что я даже не решился приступить к подробному рассмотрению оного… паче не мог помыслить представить оный на утверждение императорского министерства»[238].
Австрийское руководство также было крайне встревожено новостями из Сербии. Политические перемены в жизни княжества грозили появлением требований подобных же преобразований со стороны австрийских подданных-сербов. Заинтересованность австрийских властей в сохранении status quo в Сербии соответствовала стремлению российского правительства к совместному противодействию конституционным преобразованиям в княжестве. Изменения там должны были ограничиться административной реформой. Бутенев советовал из Константинополя приняться прежде всего за реформу судопроизводства, сбора налогов, торговли и промышленности, школ и училищ[239]. Сербский князь соглашался с этими советами, но более всего был доволен тем, что Бутенев отверг Устав: «Утешительно было для меня видеть, что ваше превосходительство выхваляет приостановку Устава нашего», – писал он посланнику в апреле 1835 г. Милош был настолько воодушевлен поддержкой русского двора, что намеревался направить в Петербург благодарственную делегацию, однако это предложение было в вежливой форме отклонено К. В. Нессельроде[240].
Внутриполитические противоречия в Сербии вызывали серьезную озабоченность российских правящих кругов. Из донесений Бутенева в Петербург не всегда было ясно, что же именно происходит в княжестве, поскольку посланник пользовался сведениями, носившими или односторонний характер (под влиянием переписки с Милошем), или сильно запоздавшими, которые исходили от сербских представителей в турецкой столице. Сербский князь излагал события крайне тенденциозно. Так, в «партикулярном» письме Нессельроде, пытаясь объяснить недавние события в Сербии, он писал: «…не весь народ недоволен был моим правлением, но только несколько воспаленных голов, которые, вопреки напряжению моему одержать образ монархического правления, желали ввести конституцию»