[515]. Князь Александр все больше попадал под австрийское влияние, это сближение давало его противникам дополнительные аргументы для борьбы против него. Австрийское правительство предпринимало новые шаги по расширению сети своих консульств на Балканах. В конце 1849 г. оно основало новое консульство в Боснии, которое расположилось в г. Травнике. Левшин, сообщая об этом событии в Константинополь, не мог удержаться от замечания относительно медлительности российских властей, упускающих возможность расширить сферу своего покровительства на Боснию и Герцеговину. «Я того мнения, – писал консул, – что весьма было бы полезно, если бы и наше правительство с своей стороны нашло возможным учредить консульство в Боснии для оказывания возможного покровительства тамошним христианам православного вероисповедания»[516]. В 1850 г. к Раевскому в Вену прибыла депутация боснийцев, которые обратились к русскому священнику с просьбой посодействовать учреждению российских представительств в Сараево и Мостаре. Эта просьба была доведена до сведения русского посланника в Вене и генерального консула в Белграде[517].
Вопрос о расширении сети российских консульств на Балканах ставился не впервые. Еще в 1847 г. Титов направил в министерство докладную записку о необходимости основания нового российского представительства в Болгарии. «По всему протяжению берега Черного моря от устьев Дуная до Босфора нет никакого нашего агента, между тем как нередко заходят в тамошние порты российские купеческие суда», – докладывал государю К. В. Нессельроде на основании предложений Титова. Было принято решение учредить пост нештатного консульского агента в Варне «как для оказания покровительства подданным Империи, так и для содействия генеральному консулу нашему в Адрианополе (Ващенко) по делам булгарским»[518].
По мнению сербского историка В. Поповича, революции 1848–1849 гг. явились своеобразным водоразделом в отношениях между Россией и Сербским княжеством[519]. Сербское правительство окончательно отошло от прорусской ориентации, влияние западных держав становилось преобладающим. В первую очередь это касалось высших политических кругов и образованной молодежи. В народных же массах ориентация на Россию оставалась по-прежнему высокой. Следует отметить, что русско-сербские расхождения стали заметным фактором международных отношений в более ранний период, охвативший практически все 40-е гг. XIX в. Европейские революции не внесли принципиальных изменений во взаимоотношения двух стран. К тому же надо учесть и то, что Россия и Сербия выступили как союзники в поддержку целостности Австрийской империи. «Так случилось, что Австрию воскресили с одной стороны – русское, с другой – сербское оружие», – отмечал Ристич[520]. В ходе военных действий сербы зачастую выступали в качестве непосредственных участников операций русской армии, входя в состав военных отрядов императорских войск. Так, при российско-императорском Бугском уланском полку служил разведчиком житель Сербии Авксентий Шливич, награжденный позже серебряной медалью «на Андреевской и Владимирской ленте»; в 5-м саперном батальоне служил серб Влайкович[521].
Боевое содружество русской и сербской армий стало уже традиционным за время последних русско-турецких войн. Однако случай их совместного выступления в Австрии не относится к разряду типичных. Помощь сербов из княжества была направлена на поддержание справедливых требований единоплеменников за установление автономного статуса внутри Венгерского королевства. Никакой речи об оказании помощи Габсбургской монархии быть не могло. Другое дело вмешательство России – она послала свои войска для усмирения революционного движения в Венгрии. Любые намеки на то, что Россия пришла защищать свободу угнетенных славян, не выдерживают критики[522]. В то же время еще современники венгерской войны высказывали мнение о том, что, несмотря на политические причины, заставившие российское правительство вмешаться в австро-венгерские распри, «они совпали, может быть случайно, с действительными выгодами славян Венгерского королевства, составляющих большинство славян Австрийской империи»[523]. Один из участников похода, пытаясь осмыслить свою роль в данном конфликте, приходит к выводу о том, что создание сильной Венгрии было невыгодно для России, поскольку она получила бы на своих границах нового германского союзника. Это невыгодно и для славянства, поскольку «интересы владычества над славянами у мадьяр общи с немцами»[524]. Таким образом, «являясь союзником австрийского правительства и разрушая могущество мадьяр, мы действовали там в пользу славян и приобрели благодарность и расположение их». Автор «Записок…» не делает различий между «славянами» вообще, указывая лишь, что их численность в Австрийской империи приближалась к полумиллиону. Создание дружественных России славянских государств, по мнению автора, не имело предпосылок для удачного завершения в данный период, являясь, безусловно, делом будущего. Добавим – ближайшего будущего, поскольку «Записки» написаны накануне русско-турецкой войны 1877–1878 гг.
После оказания помощи Габсбургской монархии российские власти имели достаточную уверенность в том, что внешняя политика двух держав крепко спаяна взаимными услугами. «Когда я говорю о России, в это же время я говорю об Австрии», – было сказано английскому посланнику в Петербурге Г. Сеймуру при обсуждении планов по разделу Турции на сферы влияния непосредственно накануне Крымской войны[525]. Но расчет оказался неверным. «Австрия удивит мир степенью своей неблагодарности России» – эти слова первого министра Австрийской монархии Шварценберга оказались пророческими[526] – во время Крымской войны Россия оказалась в одиночестве перед коалицией европейских держав.
Начиная свой поход в Венгрию, российское правительство выступило против дестабилизирующего европейский порядок влияния революции, откликнувшись на настойчивые просьбы о помощи со стороны австрийских властей. Объективно действия русской армии помогли не только сохранению целостности Габсбургской монархии, но и явились поддержкой военных выступлений воеводинских сербов, несмотря на то что отнюдь не имели подобной самостоятельной задачи. Воеводинские сербы добились признания своего воеводства, хотя и не были определены его границы, не принят устав и не выбран воевода. В ноябре 1849 г. М. Ф. Раевский обращал внимание Синода на тяжелое положение православной церкви в Воеводине: «Храмы Божии… поруганы, святые иконы разбиты, утварь растащена, в алтарях наделаны конские стойла. Священники в цепях после жестоких мучений ввергаются в темницу, жены и дети их определяются к позорным работам»[527]. По совету Раевского патриарх Раячич в 1850 г. также обратился в Синод с просьбой оказать помощь пострадавшему краю для восстановления церквей. В течение года в русских приходах шел сбор средств в пользу воеводинцев. На эти деньги было восстановлено более 100 православных церквей и некоторое количество школ[528].
Военное выступление воеводинских сербов, направленное на завоевание автономных прав внутри Венгерского королевства, объективно способствовало укреплению Австрийской монархии, став составной частью контрреволюционной войны, объединившей легитимистские действия России и Австрии. Противоречивость подобных обстоятельств не позволяет дать однозначную оценку событий и роли в них как воеводинцев, так и сербов из княжества. Можно лишь сказать, что, несмотря на то что именно в революционные годы в самой Сербии наиболее широкое распространение получили идеи всесербского объединения в одно государство, ведущие политики княжества не ставили перед собой непосредственной задачи воспользоваться движением воеводинцев для включения их в общую южнославянскую державу. Внешнеполитические обстоятельства и позиция ведущих европейских государств по отношению к проблемам европейской Турции в тот момент не способствовали успешной реализации объединительных проектов. Эти идеи, уже пустившие глубокие корни в самых разных уголках балканских владений Османской империи, населенных южными славянами, были реализованы в гораздо более поздний период.
2. Деятельность российских консулов в Сербии накануне Крымской войны. Планы российского правительства по привлечению сербов к военным действиям
40-е годы XIX в. завершились рядом европейских революций, в которые частично были вовлечены и славянские народы Османской империи. Начало 50-х гг. Европа встретила с грузом нерешенных международных проблем, что не замедлило проявить себя. Одной из них был спор о Святых местах. Уже в отчете российского МИД за 1850 г. Нессельроде указывал на то, что «Святые места на Востоке сделались предметом усиленных притязаний латинских держав». Причем «исходною точкою… и главным руководителем» политических процессов, ведших к международной нестабильности, выступила Франция. В 1850 г. в Париже была издана брошюра о Святых местах, ее автор Боре стремился доказать, что «изгнание из Палестины греков… есть дело священной необходимости для Франции, которая в этом новом Крестовом походе обязана стать во главе католиче ских народов»[529].
Осуждая Францию, Нессельроде не снимает некоторой вины с России, которая, по его мнению, заключалась в пассивности православных священнослужителей Иерусалима, пренебрегавших, в отличие от их католических коллег, просвещением и образованием паствы, а также привлечением молодежи. Контуры будущего международного конфликта уже вполне отчетливо просматриваются в этих первых взаимных обвинениях на религиозной почве. Однако это было лишь верхушкой айсберга; главная причина противоречий лежала во внешнеполитической сфере, где по-прежнему проблема Ближнего Востока и европейской Турции занимала первостепенное место. Здесь интересы России сталкивались прежде всего с английскими. И хотя, по словам американского исследователя Голдфрэнка, русские и англичане научились к этому времени «терпеть» друг друга в Османской империи, а их посланники Стрэтфорд-Каннинг и Владимир Павлович Титов прекрасно уживались в Константинополе, напряженности в отношениях двух держав это не снимало