[621]. Целью предпринятого обучения, по мысли сербских властей, должно было стать «введение по возвращению их на родину правильного богослужения и церковного порядка по обрядам… российской православной церкви в Княжестве Сербии»[622]. Известно, что весной 1846 г. Святейший синод издал специальное распоряжение о принятии в Киевскую духовную семинарию шестерых посылаемых для обучения сербов[623]. Вероятно, на основании этого и других подобных ему фактов К. В. Нессельроде докладывал Николаю I о том, что сербский митрополит «ревностно заботится о поддержании в своем отечестве христианского благочестия» и «способствует к утверждению в соотечественниках своих чувства преданности к России»[624]. В заслугу Петру ставилось то, что, приняв за образец русское духовенство, он пригласил в белградскую семинарию русских преподавателей. По предложению Нессельроде российский император утвердил его предложение о пожаловании сербскому митрополиту драгоценной панагии, украшенной бриллиантами ценой в 2 тысячи рублей серебром[625].
Особо следует отметить распоряжение Николая I о свободном пропуске в пределы империи молодых людей для обучения в семинарии[626]. Акции российского правительства в пользу сербской церкви вызывали благодарный отклик со стороны как светских, так и церковных властей княжества. Князь Александр Карагеоргиевич в личном послании А. Т. Федорову выражал благодарность за присланных в Сербию учителей[627].
Была и такая форма материальной поддержки, как «милостыни мирянам», которая существовала наряду с официально утвержденными властями постоянными выплатами пенсий священникам, пособий их вдовам и детям. В перечне расходов русской миссии в Белграде существовала статья экстраординарных издержек. Российское консульство регулярно, каждую треть года, отчитывалось специальной ведомостью о своих чрезвычайных, внеплановых расходах. Сюда входили разовые пособия как отдельным людям – учителям, священникам, беженцам, так и учреждениям – училищам, газетам. Так, в ведомости за сентябрьскую треть 1850 г., поданную Поповым, наряду с другими включены денежные выплаты некоему Соломону, христианину из Малой Азии, собиравшему подаяние на одну из церквей, священнику Николаю, сообщившему сведения о положении дел в Герцеговине. Были уплачены также деньги за доставку церковных риз для сербских священников и за перевод на болгарский язык книги «Часы благоговения». Сумма, выплаченная только на церковные дела, составила 10 червонных[628].
Святейший синод ходатайствовал перед Азиатским департаментом о безвозмездной доставке для сербского митрополита журнала «Христианское чтение»[629]. Церковная литература достаточно регулярно поступала в российское консульство для дальнейшей передачи священнослужителям. После начала деятельности в Сербии Рудинского и Вердиша книги и журналы направлялись по их адресу из Киевской духовной Академии, которая, в частности, высылала им журнал «Воскресное чтение»[630]. Следует отметить, что эта связь не была односторонней. Русские учителя, со своей стороны, стремились познакомить своих бывших наставников с достижениями сербской науки и литературы. В ноябре 1851 г. Рудинский отправил в Киев «Гласник дружества сербской словесности» за 1847, 1849 и 1851 гг.[631]
Русско-сербские церковные связи, несмотря на все их непостоянство и отсутствие целенаправленной программы пропаганды православия с русской стороны, все же были более устойчивыми, чем контакты русской церкви с православной диаспорой в других регионах Балканского полуострова. Одним из районов компактного проживания православных христиан, где православие было не только преобладающей, но единственной религией, была Черногория – самобытная область, номинально входившая в состав Османской империи, но считавшая себя самостоятельным государством. Власть константинопольского патриарха не распространялась на Черногорию, он не имел в этом крае никаких полномочий – черногорская церковь была автокефальной[632]. Духовная и светская власть в Черногории принадлежала митрополиту Петру II Петровичу Негошу. В связи с постоянными войнами за независимость своей страны, отсутствием плодородных почв и общей суровостью края внутри– и внешнеполитическое положение Черногории было сложным, она крайне нуждалась в поддержке России. Всего в стране насчитывалось 15 монастырей с 15 монахами в них, главной резиденцией владыки был город Цетинье. Монастыри были бедными, содержались за счет пожертвований, имели некоторое количество земли и скота. Почти в каждом селе была скромная церковь[633]. Неизвестный автор отмечал в записке, составленной в середине 30-х гг. XIX в., что черногорцы «были бы еще выше в благочестии, если бы духовенство любило науки». Однако мало науки любить, надо иметь возможность их изучать, а ее-то у черногорского духовенства и не было. Современник свидетельствует, что оно находилось «в жалком положении»: «Большая часть священников едва умеет читать, церкви в крайней бедности, в некоторых всего одна или две небольших иконы, самая Цетинская митрополия находится в таком же скудном положении»[634]. Духовных училищ в Черногории не было, сами священники, занимаясь земледелием и торговлей, даже внешне мало чем отличались от простого народа[635]. Священник служил в церкви лишь два-три раза в год. Население Черногории оценивалось приблизительно в 100 тысяч душ мужского пола, исповедующих православную веру. В 1837 г., после посещения Петербурга, Негош писал в российскую столицу: «Нам токмо остается употребить все усилия наши, дабы сохранить непорочною честь славян, к семейству коих, великому и Богом благословенному, имеем счастье принадлежать»[636]. Митрополит Петр II Петрович Негош был крупным государственным деятелем своей эпохи. В своей внешней политике он ориентировался на Россию и рассчитывал на ее поддержку. Ежегодное пособие, выплачиваемое Россией Черногории, расходовалось в том числе и на обустройство культовых учреждений. Негош, будучи талантливым поэтом, понимал необходимость образования населения, но отсутствие средств не позволяло уделять этой проблеме достаточное внимание. Одной из постоянных просьб черногорского владыки была просьба о присылке церковных книг.
Как бы ни было тяжело материальное положение черногорской церкви, но ее автокефальность и фактическая независимость Черногории позволяла беспрепятственно проводить богослужения по православному обряду. Совсем другое положение славянства было в Болгарии. На всех болгарских кафедрах служили архиереи-греки, соответственно, церковное богослужение во всех болгарских городах велось на греческом языке. Константинопольский патриарх отказался удовлетворить желание болгарского народа иметь национальное духовенство[637]. В 30–40-х гг. XIX в. в Болгарии зародилось движение, направленное на возрождение национальной церкви. В полной мере оно развернулось после Крымской войны, а во второй четверти XIX в. набрало силу и выдвинуло своих лидеров. Ими стали Неофит Бозвели и Илларион Макариопольский. Это выступление за духовное освобождение от греческого патриаршества было началом борьбы за политическую независимость. Следует отметить, что на первом этапе главными врагами болгар выступали не турки-османы, а греки-фанариоты. Трудно переоценить этот этап в развитии болгарского общества, поскольку он явился решающим фактором в национальной консолидации всего народа[638].
Российские правящие круги не выражали намерения оказать помощь болгарам в разрешении их противоречий с греками. Святейший синод также не поддерживал тенденции к расколу православной церкви на Балканах. Поэтому все радикальные предложения, поступавшие от болгарских священнослужителей, как правило, не получали отклика ни Синода, ни правительства. Российское руководство, оказывая болгарской церкви разовую и ограниченную помощь, как бы давало понять, до каких пределов она может распространяться.
Несмотря на отсутствие правительственной поддержки России, болгары старались не утерять национальной самобытности, в чем им помогала, прежде всего русская церковь. Последняя Русско-турецкая война 1828–1829 гг. послужила катализатором национального возрождения. В Адрианополе, после занятия его русскими войсками, была возобновлена служба в церкви Св. Николая Чудотворца, которую стали именовать русской. В 1849 г. прихожане выразили желание расширить и украсить здание церкви, поскольку она не могла вместить всех желающих[639].
О плачевном состоянии церквей после военных действий сообщают и другие источники. В 1837 г. архиепископ Варны Иосиф сообщал Николаю I о разрухе, которая продолжается в городе, хотя война давно закончена. Особенно пострадала Варна – из семи церквей уцелела только одна – Св. Афанасия, но и она позднее сгорела, а вместе с ней и утварь, снесенная туда из других церквей. Архиепископ жаловался на полное отсутствие денег: «Нас мало, мы бедны и еще живем в развалинах»[640]. Нессельроде докладывал об этом императору и просил, поскольку «храмам Божиим в Турции всегда оказываема была российско-императорским двором милость и внимание», выделить 25 тысяч турецких пиастров из сумм военной контрибуции. На докладной записке стоит помета царя: «исполнить»