Касрилс писал, что экономическое отставание СССР было главной проблемой в системе ценностей южноафриканских коммунистов. «Проще было, – вспоминал он, – впечатляться коммунистической риторикой, революционным наследием и прошлыми достижениями, чем увидеть неизбежные проблемы в самой системе. Октябрьская революция 1917 г. определенно превратила отсталую царскую империю в мощную мировую державу. Только позже стало очевидно, что на определенной стадии развитие прекратилось и попытки создать социалистическое общество были пагубно извращены» [903] .
У других были и иные сомнения. Нгкулу пишет, что, изучая ленинские работы о Советском Союзе, «… мы пришли к выводу, что даже Ленин не мог решить национальную проблему в СССР. Некоторые из нас считали, что то, каким образом решался национальный вопрос в России, должно было создать напряженность и взрывы из-за господства русских над другими национальными группами» [904] .
Горбачевскую перестройку поняли и приняли немногие. Вот как объяснял ситуацию Джеймс Нгкулу: «… правительством Горбачева была введена политика „perestroika“ (реструктурирования) и „glasnost“ (открытости). Гласность означала новую политику открытости относительно того, как работало правительство и как оно общалось с гражданами, в том числе новую открытость прессы. „Perestroika“ также включала „uskorenie“, что означало „акселерацию“. Но, по словам многих наших советских друзей, Горбачев вскоре забыл обе эти концепции, так как его чествовали на Западе, и постепенно он отошел от принципов научного социализма, представленных КПСС. Обычным обоснованием новой политики считалась ограниченность технологического развития промышленности и необходимость сосредоточиться на ускорении темпов экономического роста и реструктурировании экономики. Но реформа коснулась даже самых обыденных аспектов жизни…» [905]
Новые идеи чрезвычайно заинтересовали Джо Слово. Он увлеченно читал советскую «перестроечную» прессу на английском языке и говорил авторам, как много находит там для себя нового. Не отказался он от необходимости перестройки и в своей критической брошюре «Потерпел ли поражение социализм?», опубликованной в 1989 г. [906] Но считал все же, что критика советского строя в советских публикация заходит слишком далеко. Социализм оставался идеалом – его только нужно было немного подправить.
Руководители ЮАКП – а многие из них были и членами руководства АНК или Умконто, или обеих организаций, – являлись неотъемлемой частью советского официального мира, мыслили его категориями и понятиями. В письме Юсуфу Даду из московской больницы, где он провел много лет, Мозес Котане высказывал обеспокоенность не делами своей партии, а 100-летием со дня рождения Ленина: «Я отрезан от дел уже более года, и никто не проявляет заинтересованности в том, чтобы меня информировать. Я беспокоюсь, делает ли наше движение что бы то ни было к 100-летию Ленина, или в нынешней ситуации препятствия непреодолимы. Не зная, что происходит и какова ситуация, я не говорю, что что-то обязательно нужно сделать, независимо от обстоятельств. Я просто очень хотел бы знать, делается ли что-то и можно ли сделать что-то по поводу этого великого события. Естественно, что я очень хочу, чтобы что-то было сделано…» [907]
Э. Пахад писал Даду семью годами позже: «Я сейчас работаю над нашим докладом для конференции по поводу 60-летия [908] . Поскольку там будут высокопоставленные делегации от социалистических стран (Пономарев возглавит делегацию СССР) и в последний момент они решили пригласить революционных демократов, над нашим докладом нужно как следует подумать. Одна из тем, которые я раскрою, это связь между Октябрьской революцией и разными формами борьбы, включая революционную вооруженную борьбу. Какой вклад Октябрь внес в понимание этой проблемы, а также огромный вклад Советского Союза в вооруженную борьбу на Юге Африки и в Гвинее-Биссау» [909] .
Многие анковцы до сих пор воспринимают все, что связано с Советским Союзом, очень эмоционально. В 1999 г. на конференции в Лагосе Балека Мбете-Кгоцициле, тогда вице-спикер южноафриканского парламента, а с 2007 г. – вице-президент АНК, расплакалась, услышав, как ее коллега – другой член южноафриканской делегации – назвал СССР «неудачным экспериментом». Со слезами на глазах она сказала в ответ: «Эта страна пожертвовала очень многим для нас. Когда я была там в 1998 г., после двадцатилетнего перерыва, и выступала в парламенте, мне пришло в голову, что многие из парламентариев третьего мира не занимали бы свои посты, если бы не Советский Союз. Извините, я очень эмоциональна, когда мне приходится говорить об этом». Об «огромном» вкладе СССР в освободительную борьбу говорил и Бернард Магубане, еще один член южноафриканской делегации [910] .
Не один из тех анковцев и коммунистов, которых мы интервьюировали в связи с этой книгой, говорил нам о том, что испытывает чувство вины за то, что происходило в Советском Союзе и за его распад. Это наиболее четко выразил М. Д. Найду, слова которого пересказал нам Мервин Беннун: «Я не помню года, но думаю, что это было еще при Горбачеве. Я встретился с М. Д… как и всегда, когда бывал в Лондоне… Он был коммунистом и мужественным человеком. Он привлек мое внимание к серьезным и плохим фактам, которые мы теперь узнавали о Советском Союзе. Он был очень рассержен и расстроен и очень эмоционален, почти в слезах. Я не точно помню его слова, но смысл их таков:
„Мы, южноафриканские левые, должны принять на себя долю ответственности за ситуацию вообще и за то, что делалось в СССР. Мы видели безобразные и неприемлемые вещи в СССР и пытались отделаться от них объяснениями или игнорировали их, или молчали о них и даже – из лучших намерений защитить социализм и СССР – лгали о них. Он говорил, что мы должны критически посмотреть на себя… что недостаточно сказать, что мы боялись, что критиковать было очень рискованно. Он считал, что были тактичные способы сделать достойно то, что мы должны были сделать, но не делали. Сказал, что СССР не боялся, когда началась Вторая мировая война, и показал нам, что значит мужество; мы должны были вернуть им этот долг“» [911] .
Друзья и учителя
У тех, кто проводил в Советском Союзе годы, конечно, были русские друзья. С кем-то из них делалась политика, с кем-то обсуждались мировые проблемы. С ними делились личными секретами и проблемами, устраивали посиделки, от них получали помощь. Да и вообще южноафриканцы встречали и знали много советских людей. Какими же они их видели?
«Нашим лучшим другом в Москве, – писал Касрилс, – был товарищ, с которым мы сотрудничали много лет». Сначала он работал в Комитете солидарности стран Азии и Африки, а затем в ЦК КПСС. «Его звали Владимир Шубин. Он был медвежьих размеров, с громовым голосом и объятием, которое грозило сломать вам кости… Он был нам всем как дядюшка и особенно заботился о здоровье старших лидеров, таких как Мозес Мабида и Оливер Тамбо. Он обладал острым как бритва умом и великолепной памятью, поразительным пониманием южноафриканской ситуации и точным чувством того, что было правильно в политике ли, в жизни ли… Для Шубина не было дела, большого или маленького, которое было бы слишком затруднительным. Некоторые из нас любовно называли его „Tovarish Mozhna“… Он никогда не отказывал в разумной просьбе, но, кивая раздумчиво большой головой, отвечал: „Da… da… mozhna…“» [912]
Многие южноафриканцы, учившиеся в Советском Союзе, военные и гражданские, помнили имена своих любимых учителей и с удовольствием рассказывали о них, даже по прошествии десятилетий.
Э. Пахад говорил: «Мне повезло, и я хочу, чтобы вы упомянули это имя. Я имею в виду нашего лектора по философии Аркадия Григоряна. Мы стали близкими друзьями. И мы все еще друзья. Для меня Аркадий – один из самых прекрасных людей в мире. Если я действительно понимаю философию, ленинскую философию, то это благодаря Аркадию. Он был замечательным, замечательным преподавателем, замечательным теплым человеком, настоящим партийным активистом. И остался, кстати. Я узнал очень многое от него и через него – о внутренних дискуссиях в парторганизациях, например. Потому что он рассказывал мне об этом» [913] .
Любимым преподавателем группы Касрилса был политический инструктор, майор Чубиникян. Без бумажек и конспектов он почти год читал лекции по истории русской революции, основам социализма и коммунизма, социалистическому строительству, мировому революционному движению. «Он уничтожающе говорил о сталинизме, четко – о капиталистической эксплуатации и весело – о революции. „Революция – это не рок-н-рол“ – любил он повторять по-английски». Объяснял, почему пролетариат был «могильщиком» капиталистической системы и чем социализм лучше капитализма, противопоставляя две системы на основе принципов «человек человеку – волк» и «человек человеку – друг, товарищ и брат». Объяснял, что до революции Армения была нацией «чистильщиков обуви», а теперь – «нация с самым высоким в мире числом врачей и инженеров на душу населения». Говорил он и о хрущевской программе построения коммунизма к 1980 г., но с сомнением, полагая, что для достижения такого уровня производства, который может обеспечить введение коммунистического принципа распределения «от каждого по способностям, каждому по потребностям» может потребоваться несколько больше времени [914] .
Одним из любимых преподавателей группы, в которой учился Мбеки, был Борис Поляков, преподаватель политэкономии. Биограф Мбеки пишет, что он флиртовал со студентками и был откровенно циничен насчет партийной линии [915] .
Писал об одном из своих наставников в Москве и Джеймс Нгкулу: «Один из наших инструкторов по теории и практике тактики только что вернулся с войны в Афганистане. Он был полковником и рассказывал нам много историй о трудностях Советской армии в этой стране. Он шокировал многих из нас, когда сказал, что они вели войну, которую нельзя выиграть. Он приводил примеры того, как трудно вести войну в гористой местности, примеры умения и упорства афганских воинов… После лекций мы сошлись на том, что Советский Союз сильно просчитался в отношении интервенции в Афганистан в 1979 г. Мы поняли ситуацию лучше благодаря честным оценкам советского ветерана этой войны» [916] .