Большую часть своей речи в парламенте 3 мая 1989 г. министр иностранных дел Рулоф Бота посвятил СССР. О советской позиции по Югу Африки он сказал: «Мне безразлично, по каким причинам Россия выходит из региональных конфликтов… Почему меня должно волновать, что послужило этому причиной – неудачи этой политики или стремление усовершенствовать коммунизм? Для меня важно, что сейчас возникла ситуация, в которой Россия, очевидно, понимает – в своих собственных интересах, не из любви ко мне, – что она должна сказать этим террористическим организациям [1135] : „Послушайте, это конец пути. Сезон закончился… Политическим проблемам нужны политические решения, и никакого насилия больше…“… Наша страна заинтересована, чтобы Советский Союз поговорил с АНК и сказал прямо, что время насилия прошло и что с ним нужно покончить. Я полагаю, что они останутся друзьями, что они [СССР. – А. Д., И. Ф. ] будут продолжать симпатизировать АНК и думать, что АНК – в большинстве и должен управлять Южной Африкой. Но насилие должно прекратиться. Кто может возражать против этого?… Я не говорю, что они это сделают, но если они готовы пойти на это, я не думаю, что у кого бы то ни было могут быть возражения. Если мы можем продавать наши товары России, никто не может возражать и против этого… Ситуация такова, что американцы все еще угрожают нам санкциями… Определение политики на основе цвета кожи – прошлое. Этот сезон тоже закончился» [1136] .
Даже если бы СССР не играл никакой активной роли на Юге Африки и не пытался воздействовать на своих союзников, одно только его самоустранение уже было бы в интересах правящих кругов ЮАР. На протяжении 1988–1989 гг. Национальная партия неоднократно предлагала АНК отказаться от союза с коммунистами. В июне 1988 г. П. В. Бота даже предложил анковцам вернуться в страну на условии отказа от вооруженной борьбы и союза с коммунистами [1137] . Он вряд ли верил, что АНК пойдет ему навстречу, так же как и АНК вряд ли верил в его добрые намерения. Но без перемен в СССР такие предложения были бы немыслимы.
Столь прагматичный подход руководства ЮАР к переменам в СССР не означал, что интерес к нашей стране, существовавший в это время и в южноафриканском обществе, и в правительственных кругах, не был искренним. Это было время первых взаимных контактов, первых визитов, первых попыток понять другую сторону. Время, когда события и в Советском Союзе, и на Юге Африки были одной из главных тем международной политики. В упомянутой выше речи Р. Бота говорил даже не столько о южноафриканской политике СССР, сколько о происходящих там событиях. Цифры и факты, пересказ и оценка происходившего, цитаты из С. М. Горбачева, Н. П. Шмелева, сравнения с реформами Петра I, рассуждения о состоянии советской экономики и национальных отношений, реакция Маргарет Тэтчер и Ричарда Никсона на перемены в СССР, попытка заглянуть в будущее нашей страны.
Никогда – ни до, ни после короткого периода конца 1980-х – начала 1990-х годов – внутренней ситуации в СССР или России не придавали в ЮАР такого значения и столько о ней не говорили. И это не случайно. Значимость событий в СССР для Южной Африки была тогда в ЮАР общепризнанной. «Гласность, независимость Намибии и новый реализм африканских стран необратимо изменили лицо южноафриканской политики», – говорил Глен Бабб, один из руководителей южноафриканского МИД, во время визита в Лондон [1138] . А в интервью советскому журналу «Новое время» Рулоф Бота хвалил «ежедневные проявления стремления [СССР. – А. Д., И. Ф. ] разрешать мирными средствами все региональные конфликты, включая южноафриканский вопрос». «Именно это упорство советских политиков, – заявил он, – позволило нам освободить Нельсона Манделу и легализировать АНК и ЮАКП. Надеюсь, что я достаточно четко объяснил, почему я думаю, что перестройка оказала решающее воздействие на внутренние события в Южной Африке» [1139] . В интервью этому же журналу де Клерк говорил, что верит в искренность Горбачева и что прежде он заблуждался относительно политики СССР [1140] .
Но интерес к переменам в СССР включал и элемент самообмана: руководству ЮАР казалось, что, избавившись от бремени советского влияния на АНК, оно легко разрешит внутренние проблемы своей страны наиболее выгодным для себя способом. В конце своей знаменитой речи, объявив об освобождении Манделы и о снятии запрета на АНК, ПАК, ЮАКП и другие политические организации, де Клерк сказал: «События в Советском Союзе и Восточной Европе… ослабляют возможности организаций, которые прежде получали большую поддержку из этого региона. Деятельность организаций, запрет на которые теперь отменяется, больше не представляет такой угрозы внутренней безопасности, которая первоначально сделала введение запрета необходимым» [1141] .
Де Клерк был не одинок. Все выступавшие за ним министры, от Рулофа Боты до Магнуса Малана [1142] , говорили об одном и том же: с коммунизмом на мировой арене покончено, это нанесло АНК серьезнейший удар и резко ослабило его; ни АНК, ни ЮАКП больше не представляют опасности для Национальной партии и ее электората в ЮАР.
Картрайт писала: «Де Клерк, кажется, верил, что результатом распада коммунизма будет то, что он сможет контролировать АНК» [1143] . Может быть, контролировать АНК де Клерк и не собирался. Но вера в то, что с советским влиянием в мире вообще и на АНК в частности покончено, не только способствовала решению де Клерка снять запрет с АНК и других организаций, но и помешала ему и его партии оценить истинный потенциал и популярность АНК. Это значительно ослабило позиции Национальной партии и во время переговоров, и во время первых демократических выборов.
Смена вех: установление отношений между ЮАР и СССР
К концу 1980-х годов к установлению отношений стремились внешнеполитические ведомства и СССР, и ЮАР. Причин к тому было много. Обоюдное стремление выйти из ангольской войны. Стремление правящих кругов ЮАР найти выход из изоляции на международной арене и политического тупика внутри страны. Логика горбачевской перестройки с ее призывом к разрешению локальных конфликтов мирным путем. Стремление многих советских учреждений довести до конца работу по размонтированию апартхейда. Логика деидеологизации внешней политики в период перестройки и особенно после распада СССР. Ожидание взаимных выгод от установления торговых и других экономических отношений.
И простое человеческое любопытство. В течение десятилетий наши страны оставались друг для друга не изведанными и не познанными экзотическими terra incognita (мы не говорим здесь о представителях АНК в изгнании, бывавших в нашей стране). Единственное, к чему привели все усилия официальной пропаганды с обеих сторон, это отсутствие информации. Просто возможность посмотреть, проверить, действительно ли по московским улицам гуляют медведи, а улицы Йоxаннесбурга вымощены золотом, – это ли не стимул к установлению отношений!
СССР и ангольско-намибийское урегулирование
Ангольский конфликт отнимал у обеих стран колоссальное количество ресурсов и не приводил к решительной военной победе ни одной из сторон. На протяжении 70-80-х годов прошлого века СССР постоянно наращивал свою военную помощь Анголе и увеличивал свое военное присутствие в этой стране, но и ЮАР резко увеличивала свой военный бюджет – почти вдвое только между 1985 и 1989 гг. [1144] Как писал С. Я. Синицын, «по степени военно-политической и материальной вовлеченности в противоборство и конфликты на Юге Африки именно ЮАР и СССР в тот период выступали в качестве главных действующих лиц» [1145] .
В то же время ни та, ни другая сторона не использовала свои военные и прочие ресурсы в этой войне в полной мере. Главным объяснением этому была, очевидно, отмеченная Синицыным «незаинтересованность обеих сторон в возникновении крупного вооруженного конфликта на Юге Африки и в приобретении происходящими там процессами неконтролируемого, хаотического характера». Синицын полагал, что именно это и было точкой соприкосновения интересов двух стран, хотя и указывал, что решить проблемы региона в конечном итоге могло только изменение «идентичности» самой ЮАР [1146] .
По словам другого советского дипломата, А. Н. Гогитидзе, толчок переговорному процессу по Намибии дал КГБ. Как он выразился, «… у них были свои дела с южноафриканскими спецслужбами» [1147] . В своих воспоминаниях А. Л. Адамишин упоминает, что к 1986 г. между СССР и ЮАР существовали «уже налаженные закрытые контакты. Последние осуществлялись представителями КГБ и их южноафриканскими коллегами, как правило, в Нью-Йорке, месте расположения ООН, либо в Вене, „под крышей“ МАГАТЭ». «Разумеется, – пишет Адамишин, – они представлялись друг другу в своем настоящем качестве» [1148] .
Рассказ о переговорах стоит, видимо, начать с уже упомянутого заседания Политбюро ЦК КПСС 13 ноября 1986 г., на котором обсуждалась ситуация на Юге Африки и, по словам Адамишина, получила одобрение «линия на усиление роли политических факторов в ущерб военным». Что это означало по отношению к Анголе, Адамишин определил однозначно: «Главное виделось ясно: с нашей военной вовлеченностью в Анголе надо кончать. Хватает нам Афганистана». Конкретные задачи по Анголе виделись ему так: политическое урегулирование в Анголе должно быть таким, чтобы оно способствовало подлинной политической независимости Намибии и обеспечивало бы коренные интересы правительства в Луанде. При проведении в жизнь новой политики, считал он, нужно было исходить из принципа: «то, что устроит Кубу, Анголу, СВАПО, АНК… устроит и СССР», но все же «не потакать нашим союзникам, когда они по тем или иным своим соображениям вставляли палки в колеса» [1149] .
По мнению Адамишина, перелом в советском видении ситуации на Юге Африки – во всяком случае, в МИД – произошел между маем и декабрем 1986 г. В мае, когда он получил назначение на свой пост, базовая директива, основанная на решениях XXVII съезда КПСС, призывала к разблокированию конфликтной ситуации в этом регионе. Но из практических рекомендаций следовало, по сути дела, что менять ничего не нужно, надо лишь не допускать углубления конфликта [1150] .