Сама секретность комиссий по крестьянскому вопросу объяснялась желанием царя не будоражить дворянское общество, где существовала мощная оппозиция идее освобождения. Причем среди оппозиционеров находились далеко не только помещики, то есть лица изначально заинтересованные в сохранении статус-кво, но и значительная часть влиятельной интеллектуальной российской элиты, церковь.
Император и Киселев прошли вместе половину пути, что в одинаковой степени дает право говорить как о неудаче, так и о немалом успехе, учитывая застарелость и запущенность болезни. Это как раз тот случай, когда можно до хрипоты спорить: стакан наполовину пуст или, наоборот, наполовину полон?
Следует здесь учесть и еще один немаловажный момент. Николай Павлович – самодержец до мозга костей, сумел довести свою власть до абсолюта. Он и в этом был намного последовательнее своего старшего брата. Император говорил:
Мне понятна республика, это способ правления ясный и честный… мне понятна абсолютная монархия, ибо я сам возглавляю подобный порядок вещей; но мне непонятна монархия представительная. Это способ правления лживый, мошеннический, продажный, и я скорее отступлю до самого Китая, чем когда-либо соглашусь на него.
В связи с этим любопытен вывод известного русского философа Ивана Ильина:
Надо признать, что весь XVIII век в истории России прошел под знаком борьбы честолюбивых и властолюбивых вельмож и дворян за выгодное им престолонаследие… и только при Николае I власть государя упрочилась настолько, что «мнение меньшинства» могло быть утверждено его сыном и «великие реформы» шестидесятых годов могли быть проведены в жизнь.
Иначе говоря, без Николая Палкина не появилось бы и Александра Освободителя. Самодержавие при Николае не достигло еще стадии застоя. Упорно притормаживая Россию, оно на свой манер все же эволюционировало, медленно изменяясь и приспосабливаясь к ситуации.
Более того, согласно мнению некоторых авторов, самодержавие отнюдь не мешало развитию страны. Для объективности стоит процитировать современного историка Бориса Тарасова, составителя сборника архивных документов времен царствования Николая I:
Если по отношению к революционным идеям император вел изоляционистскую политику, то материальные изобретения Запада привлекали его пристальное внимание. Господство самодержавного строя совсем не мешало развитию хозяйственной жизни и новых экономических связей. На период правления Николая I приходится строительство половины всей сети шоссейных дорог, проектировавшихся в России до 1917 года, а также железнодорожного сообщения от Петербурга до Царского Села и до Москвы. На Волге и Балтике появились первые пароходы, мануфактуры стали заменяться фабриками с современным оборудованием.
В результате объем промышленного производства удвоился, а сбалансированная финансовая политика привела к укреплению рубля на мировом рынке, хотя устарелые крепостнические формы требовали соответствующего реформирования.
Любопытно наблюдение известного французского экономиста… Моро-Кристофа, отметившего в своем фундаментальном исследовании пауперизма, что дело предупреждения нищеты при наименьших затратах казны поставлено в России лучше, чем на Западе (отношение количества неимущих к общему числу населения колебалось в европейских странах от 3 до 20 %, а в европейской России не превышало 1 %).
Утверждение о том, что самодержавие в Николаевскую эпоху являлось эффективным двигателем прогресса, по меньшей мере спорно, хотя Николай Павлович и вправду оказался не таким уж дурным хозяйственником. Но старательно залатанные Николаем I российские башмаки, возможно, и могли бы еще какое-то время послужить для неторопливой загородной прогулки, однако, конечно, не годились для длительного и тяжелого военного похода.
Россия смогла успешно бороться с отсталой Персией и рассыпавшейся на глазах Османской империей, но когда пришло время противостояния с могучей коалицией западных государств, русский царь внезапно обнаружил, что бос.
Испытание одиночеством. Россия ставит себя в «изолированное, но почтенное положение»
Наследство, полученное Николаем в области международной политики, оказалось богатым, но непрочным. Новый император унаследовал и немалый авторитет России в Европе, где еще помнили победителей Наполеона, и ряд острейших проблем.
Главными были две: нараставшее на континенте революционное движение и так называемый Восточный вопрос. Или, иначе говоря, вопрос влияния основных европейских держав в Средиземноморье и на Балканах – регионах, где уже давно царила нестабильность. Османскую империю то и дело, как в малярии, трясло от приступов национально-освободительной борьбы.
В отличие от других политических игроков, задача России здесь многократно усложнялась. Решая Восточный вопрос, она постоянно чувствовала себя морально обязанной учитывать не только свои собственные национальные интересы, но и интересы ряда близких ей по крови или религии народов, находящихся под турецким гнетом, в частности греков, сербов и армян. Это ставило европейские державы в неравное положение. Не раз и не два сначала Александру Павловичу, а позже и Николаю Павловичу приходилось на дипломатическом поле фехтовать со связанными руками, что не могло, конечно, не сказываться на эффективности российской внешней политики.
Александр I пытался решать обе международные проблемы (революция и Восточный вопрос) в рамках созданного им Священного союза. Однако к моменту его смерти потенциал союза был практически исчерпан, да и сама по себе кончина общепризнанного и влиятельного на континенте политического лидера лишила Россию едва ли не главного ее козыря в сложной игре.
Европейские революционеры, турки в Константинополе и партнеры по Священному союзу прислушивались к Петербургу все реже. Таким образом, следовать заветам старшего брата, то есть «поддерживать власть везде, где она существует, подкреплять ее там, где она слабеет, и защищать ее там, где на нее открыто нападают», новому императору становилось практически невозможно.
Вынужденная корректировка прежнего курса происходила в Николаевскую эпоху медленно, но неуклонно: политика в отношении турок была постепенно ужесточена, требовательность к союзникам повышена, а на революции в Петербурге стали в конце концов смотреть избирательно. К концу своего царствования убежденный контрреволюционер Николай Павлович понял, что не все европейские революции противоречат российским интересам, следовательно, вовсе не обязательно «поддерживать власть везде».
Свое внешнеполитическое кредо Николай I попытался сформулировать на пятый год пребывания у власти. В 1830 году в подготовленной им собственноручно записке, озаглавленной «Ma confession», то есть «Моя исповедь», российский император писал:
Географическое положение России столь счастливо, что оно делает ее почти независимой, когда речь заходит о ее интересах, от происходящего в Европе; ей нечего опасаться; ей достаточно границ и ничего не нужно в этом отношении, поэтому она не должна бы никому доставлять беспокойства. Обстоятельства, в которых заключились существующие договоры, относятся ко времени, когда Россия, победив и уничтожив неслыханную агрессию Наполеона, пришла освободить Европу и помочь ей свергнуть удушающий ее гнет. Но память о благодеяниях стирается скорее, чем об обидах…
Далее император, упомянув многочисленные претензии России к неблагодарным союзникам (Австрии, Пруссии и Франции), заявлял, что Священный союз, созданный когда-то его братом, трещит по швам, поскольку главная идея договора регулярно попирается самими же участниками, действующими не исходя из принципов легитимизма, как следовало бы, а исключительно из своих корыстных интересов.
Вывод, сделанный императором, гласил: Россия и впредь готова незамедлительно оказывать помощь тем, кто будет верен «старым принципам», и наоборот, ради нарушителей конвенции «не пожертвует ни своими сокровищами, ни драгоценной кровью своих солдат».
В заключение Николай I писал:
Вот моя исповедь, она серьезна и решительна. Она ставит нас в новое и изолированное, но осмелюсь сказать, почтенное и достойное положение. Кто осмелится нас атаковать? А если и осмелится, то я найду надежную опору в народе, который смог бы оценить такую позицию и наказать, с Божьей помощью, дерзость агрессоров.
В отличие от старшего брата, постоянно стремившегося, несмотря ни на какие сложности и противоречия, собрать и удержать под своим крылом всю Европу, Николай Павлович предпочел иной путь, избрав «изолированное положение».
Уже в этой «исповеди» можно обнаружить те логические провалы, что и предопределили конечный крах внешнеполитического курса Николая I. Достаточно указать на упорную, но безнадежную в условиях череды европейских буржуазных революций попытку реанимировать давно ушедший в прошлое Священный союз. Или на его стремление апеллировать не к логике национальных интересов (хотя Европа уже давно говорила только на этом языке), а к благородному, но давно устаревшему в политике понятию рыцарской чести. Видимо, напомнили о себе отцовские – павловские гены.
Рассуждая о французской и бельгийской революциях, император пишет:
…Расхождения [в Священном союзе] не были столь заметными до позорной Июльской революции… Наши союзники, не посоветовавшись с нами в столь важном и окончательном решении, поспешили своим признанием увенчать революцию… – фатальный и непостижимый поступок, породивший цепь бедствий, которые с тех пор не переставали обрушиваться на Европу… Легко было предвидеть, что пример столь пагубной низости повлечет за собой серию подобных событий и поступков. И верно, за Парижем не замедлил последовать Брюссель.
Разницу в темпах развития Европы того времени и России Николай Павлович не ощущал. Он искренне не понимал, почему, если русские отвергли д