Затем Петр провел еще один неудачный педагогический эксперимент. Какое-то время царевича воспитывал немец Мартин Нейбегау-эр, человек по-своему незаурядный, но заядлый карьерист и интриган, замучивший всех своими требованиями высоких придворных чинов. В конце концов Нейбегауэр перебежал к Карлу XII и получил пост шведского посла при дворе турецкого султана. Кроме того, Нейбегауэр прославился тем, что, кажется, первым в истории развязал против России информационную войну, издавая брошюры о том, как русские притесняют у себя дома иноземцев. О некоторых эпизодах этой примечательной войны чуть позже.
В результате Алексей месяцами сидел без дела, а образовавшийся вакуум тут же заполнили политические противники Петра, внушавшие подростку мысль о вредности реформ и о том, что историческая миссия царевича — вернуть Руси после смерти отца старый дедовский порядок. Наследник, словно губка, впитывал как правдивую информацию, так и бесчисленные слухи о недовольстве в стране.
В1711 году, находясь в Дрездене, Алексей получил известие о проповеди, произнесенной рязанским митрополитом Стефаном Яворским, где священник осудил политику Петра и высказал надежду, что наследник, когда придет к власти, вернется к допетровским порядкам. Всегда очень осторожный (он даже со своими друзьями предпочитал переписываться шифром), царевич на этот раз не удержался и открыто попросил своего духовника прислать ему изложение скандальной проповеди. Позже это письмо станет одной из улик на политическом процессе, организованном отцом против сына.
Все попытки Петра привлечь Алексея к реформам и государственному делу заканчивались плачевно. В письмах царя к сыну можно найти массу упреков: то царевич не справился с подготовкой рекрутов и прислал в Преображенский полк необученных солдат, то провалил дело по снабжению армии провиантом. Покаянные письма царевича отцу — это классический набор оправданий нерадивого ученика: «я старался», «я больше не буду».
В 1711 году Петр женит сына на Шарлотте, принцессе Вольфен-бюттельской, чья сестра вышла замуж за австрийского императора. Конечно, в этом браке был и политический расчет, но, кажется, Петр главным образом надеялся на то, что женитьба царевича остепенит, образумит, а может быть, и привьет ему любовь к европейской цивилизации.
Царь повторил ошибку собственной матери, принудившей его когда-то жениться на Евдокии Лопухиной. О том, насколько несчастливым оказался брак, достаточно ярко свидетельствует фраза, сказанная однажды Алексеем в сердцах: «Жену мне на шею чертовку навязали!» Жена-иностранка стала для него обузой, тем более что все это время царевич искренне любил простую русскую деревенскую женщину Евфросинию. Только с ней он чувствовал себя хорошо.
Отец эту связь не одобрял, хотя не был ханжой, а сам, разведясь с первой супругой, позволил себе заново жениться уже не по расчету, а по любви на дочери простого литовского крестьянина Марте Скавронской, получившей позже имя Екатерины. До того, как стать женой Петра и русской императрицей, Марта успела побывать сначала замужем за шведским драгуном, а потом содержанкой у многих господ, в том числе у фельдмаршала Шереметева и князя Меншикова. Последний с большой неохотой и уступил в 1705 году привлекательную женщину царю.
Екатерина идеально подходила Петру: любила все, чем интересовался он сам, готова была без уныния переносить все тяготы походной жизни и, как никто другой, умела успокоить разбушевавшегося мужа. Зная все это, тем более трудно понять, почему Петр, сам познавший все прелести неудачной женитьбы, заставил сына вступить в брак с принцессой Шарлоттой.
Впрочем, брак царевича оказался недолгим: жена умерла вскоре после рождения сына, будущего императора Петра II. В день ее похорон, 27 октября 1715 года, Алексей получил от отца жесткое письмо, где царь подводил итог их взаимоотношений, констатировал факт нежелания и неспособности царевича управлять страной и ставил вопрос о лишении его права на престолонаследие. Притворно согласившись с отцом и даже пообещав ему уйти в монахи, царевич бежал к своему родственнику в Вену, поставив Австрию перед сложной дилеммой: конфликтовать с Петром или выдать царевича.
Детективно-политическая история поисков и возвращения царевича на Родину — отдельная тема, да и написано об этом немало. На мой взгляд, куда важнее другое. Последнее трагическое столкновение между старой Русью и новой Россией, случившееся на судебном процессе по делу царевича Алексея.
Можно упрекать Петра за то, что русским людям пришлось заплатить столь огромную цену за реформы, но следует помнить.-ради будущего страны он не щадил ни самого себя, ни сына. Нужно было безгранично верить в правоту преобразований, чтобы решиться отдать сына в руки палача.
С другой стороны, можно привести немало свидетельств малодушия Алексея, но следует признать, что в решающий момент, представ перед судом, он показал не только слабость, но и мужество. Царевич доказал, что имеет свой взгляд на Россию, свою собственную позицию и готов эту позицию защищать.
Вот как описывает свидетель одну из сцен суда, где присутствовали иерархи Русской православной церкви, крупнейшие военные и должностные лица страны:
Когда все члены суда заняли свои места и все двери и окна зала были отворены, дабы все могли приблизиться, видеть и слышать, царевич Алексей был введен в сопровождении четырех унтер-офицеров и поставлен насупротив царя, который, несмотря на душевное волнение, резко упрекал его в преступных замыслах. Тогда царевич с твердостью, которой в нем никогда не предполагали, сознался, что не только он хотел возбудить восстание во всей России, но что если царь захотел бы уничтожить всех соучастников его, то ему пришлось бы истребить все население страны. Он объявил себя поборником старинных нравов и обычаев, так же как и русской веры, и этим самым привлек к себе сочувствие и любовь народа.
Твердость царевича и заявление, что его поддерживает вся страна, были настолько неожиданными, что многие попытались объяснить все эти декларации психическим расстройством Алексея. Думается, что зря. Сложись обстоятельства иначе, царевич наверняка смог бы рассчитывать на достаточно широкую поддержку со стороны недовольных. Царевич действительно чувствовал за своей спиной силу оппозиции петровским реформам и искренне верил в свою моральную правоту.
Во время пыток — а он им подвергался неоднократно — Алексей выдал своих товарищей и соучастников заговора. (Уже после смерти царевича власть осудила на казнь троих крестьян, рассказавших, что однажды за городом они видели, как вели царевича в сарай, откуда потом раздавались его крики и стоны.) Много лишнего, вероятно,
Алексей взял под пыткой и на себя, так что в тех или иных деталях его показаний можно сомневаться. Но политическая позиция царевича в любом случае очевидна.
На допросе он свидетельствует:
Когда я слышал о мекленбургском бунте русского войска, как писали в иностранных газетах, то радовался и говорил, что Бог не так делает, как отец мой хочет, и когда бы так было и бунтовщики прислали бы за мною, то я бы к ним поехал.
Затем еще одно признание — о контактах с германским императором:
И ежели бы цезарь начал то производить в дело, как мне обещал, то я бы, не жалея ничего, добивался наследства, дал бы цезарю великие суммы денег, а министрам и генералам его великие подарки. Войска его, которые бы он мне дал в помощь, чтобы добиться короны российской, взял бы на свое иждивение и, одним словом сказать, ничего бы не пожалел, только чтобы исполнить в том свою волю.
Можно выразить сомнение в том, что император, довольно скептически оценивавший способности царевича, всю эту помощь обещал родственнику всерьез, но что подобные переговоры велись и подобные планы обсуждались, бесспорно. Тем более что этому есть свидетельства и помимо прямых заявлений царевича.
Петр столкнулся с заговором в собственном доме, и этот тихий, неброский, какой-то «ленивый» заговор сына был для реформ опаснее, чем открытые мятежи стрельцов. Есть свидетельства, что Вена действительно не исключала возможности поддержать претензии Алексея на русский трон для ослабления позиций Петра при выработке условий мира после окончания Северной войны.
Есть также любопытное донесение саксонского посла в Дрезден, где прямо утверждается, что Австрия обещала царевичу войска для действий против отца и заверила его в том, что он получит помощь со стороны английского короля. Некоторые данные свидетельствуют, что в планы царевича входило просить помощи и у шведов. Версия не кажется неправдоподобной, учитывая, что и Алексей, и шведы мечтали об одном и том же: повернуть Россию назад к старине.
Существовала у царевича и своя, хотя, конечно, утопическая внешнеполитическая доктрина, которую он однажды сформулировал так:
Когда буду государем, буду жить в Москве, а Петербург оставлю простым городом; корабли держать не буду; войско буду держать только для обороны, а войны ни с кем иметь не хочу, буду довольствоваться старым владением.
Алексей плохо разбирался в тогдашних европейских делах, полагая, будто России позволят довольствоваться даже «старым владением», не говоря уже о Петербурге. Тем не менее речь царевича на суде нисколько не походила на бред. Просто сын неожиданно для всех впервые осмелился сказать отцу в глаза то, что думал.
Духовные лица, несмотря на призыв Петра, уклонились от вынесения приговора столь высокопоставленному «частному лицу», представив царю лишь противоречивые выписки из Священного Писания. Там говорилось и о том, что сын, ослушавшийся отца, достоин казни, и о том, что отец должен простить блудного сына. Духовенство предпочло переложить тяжесть решения на государевы плечи. Светский суд от своих обязанностей не уклонился и приговорил царевича к смерти. Под смертным приговором 127 подписей, начиная с генералов, адмиралов и кончая гвардии подпоручиками. Первая подпись под смертным приговором — «воспитателя» царевича князя Меншикова.