Он [Петр] был гениален, деятелен и стремился к совершенству, но он был совершенно невоспитан, и его бурные страсти возобладали над его разумом. ...Его невежество не позволяло ему видеть, что некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы мирным путем в силу примера и общения с другими нациями. Если бы он не ставил так высоко иностранцев над русскими, он не уничтожил бы бесценный, самобытный характер наших предков.
У соратников Петра своя позиция. Посол России в Константинополе Неплюев, получив известие о смерти реформатора, в своих записках отметил:
Сей монарх отечество наше привел в сравнение с прочими, научил узнавать, что и мы люди; одним словом, на что в России ни взгляни, все его началом имеет, и что бы впредь ни делалось, от сего источника черпать будут.
И это правда. Петровская реформа столь огромна и столь противоречива, что почти любое суждение о ней окажется хотя бы отчасти справедливым.
Один из наиболее авторитетных русских историков Николай Карамзин сетовал:
Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России. Виною Петр.
Но тут же сам себя и поправлял:
Немцы, французы, англичане были впереди русских по крайней мере шестью веками; Петр двинул нас своею мощной рукою, и мы в несколько лет почти догнали их. Все жалкие иеремиады [Карамзин имеет в виду библейские пророчества Иеремии о гибели Иерусалима] об изменении русского характера, о потере русской нравственной физиогномии или не что иное, как шутка, или происходят от недостатка в основательном размышлении. Мы не таковы, как брадатые предки наши: тем лучше! Грубость наружная и внутренняя, невежество, праздность, скука были их долею в самом высшем состоянии, - для нас открыты все пути к утончению разума и к благородным душевным удовольствиям.
Шведский поэт Эсайас Тегнер в XIX веке написал примерно то же: Лишь варварство было некогда отечественным.
Одна из самых соблазнительных игр отвечать на вопрос «что было бы, если бы». Этим грешат даже люди, прекрасно осознающие, что история не терпит сослагательного наклонения. Мысль Дашковой о том, что Петр мог бы пойти по пути постепенных и ненасильственных реформ, конечно, привлекательна, но не очень убедительна. Исторические факты свидетельствуют, что у России, к несчастью, уже не было времени на спокойную эволюцию. Если бы не свой собственный царь, то какой-нибудь европейский король все равно исказил бы «чуждыми обычаями» жизнь русских.
Версий тут хватает, причем иногда самых экзотических. Бывший посол России в Швеции Олег Гриневский как-то рассказал о том, как один из шведов, отвечая на вопрос, что было бы, если бы Полтавскую битву выиграл не Петр, а Карл, серьезно заметил: «Советский Союз все равно образовался бы, но только расшифровка аббревиатуры была бы иной — Союз Шведских Социалистических Республик (по-английски все так же USSR). А где-то вблизи Белого моря располагалось бы маленькое, но очень богатое Русское государство. И где-нибудь в 1991 году этот Шведский Союз распался бы с шумом и грохотом».
«Вблизи Белого моря». А может быть, не «вблизи». А может быть, не «очень богатое» и не очень «русское государство». А может быть, и вообще не «располагалось бы». Поэтому русские и постарались выиграть Полтавскую битву, чтобы избежать всех этих «может быть».
Спор, как видим, бесконечный, и еще не одно поколение историков будет оттачивать на Петровской эпохе свое перо. Думаю, что важнее всего следующее. Пусть и огромной ценой, но Петр действительно переломил русскую историю пополам, разделив ее на период «московский», когда Россия лишь издалека общалась с Европой, и период «петербургский», когда Россия сама стала составной и неотъемлемой частью Европы.
Вывод второй: русские вошли в число европейских народов благодаря сочетанию собственного таланта и знаний, приобретенных на Западе. Именно западная мысль и западные специалисты, умело использованные Петром в национальных интересах, оплодотворили русскую экономику и промышленность, русскую общественную и научную мысль, помогли создать современные армию и флот, а это, в свою очередь, позволило России не только отстоять независимость и суверенитет, но даже расширить свои границы и стать великой державой.
Нравится это кому-то или не нравится в самой России или на Западе, но в русской крови с петровских времен сидит западный ген. Родственники могут не симпатизировать друг другу, но от этого они не перестают быть родственниками.
Вывод третий: западное влияние на Россию было в Петровскую эпоху решающим, но и Запад с этого момента перестал быть от России независимым. Русское влияние на жизнь Запада стало постоянным фактором. С этого момента качели русско-западноевропейских отношений будут находиться в постоянном движении, то взлетая вверх, то опускаясь вниз.
Политический климат будет меняться часто. С петровских времен и до наших дней Россия успеет повоевать и дружески обняться, кажется, с каждой из европейских стран. Россия будет то обожать Наполеона, то ненавидеть его; Париж будет, в свою очередь, то бояться русских казаков, то осыпать их цветами. Русские воевали вместе с французами и против французов, вместе с немцами и против немцев, вместе с англичанами и против англичан и т. д. Но ведь точно так же складывались отношения и между другими европейскими странами. Сколько коалиций в самых различных сочетаниях знает история Европы!
Есть, однако, еще один вывод, который, на мой взгляд, необходимо сделать после анализа петровских реформ. Можно, конечно, восхищаться тем, как стремительно Петр пробежал дистанцию и нагнал остальные европейские страны, но сам он, кажется, так и не заметил, что бежал в мешке. Ни он, ни его преемники очень долго, слишком долго не решались даже задуматься о создании полноценного гражданского общества.
Точнее всех это главное противоречие реформ Петра Великого сформулировал Василий Ключевский:
Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе... хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства - это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века и доселе не разрешенная.
В результате русские неоднократно в своей истории, с огромным трудом догоняя другие европейские страны, а то и вырываясь вперед, затем неизбежно снова отставали: бег в мешке — не лучший способ передвижения.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯМилостью Божьей и милостью гвардейской. Эпоха переворотов
Время от Петра I до Екатерины II многие русские исследователи пробегали впопыхах, кажется, даже не без оттенка брезгливости, не желая обращать внимание на исторических карликов после такого титана, как Петр. В этом периоде нет ни трагизма Смутного времени, ни величия петровских реформ. Зато много дворцовой суеты, заговоров и альковных приключений неразборчивых в своих предпочтениях императриц, усевшихся на трон не по закону, а благодаря поддержке гвардейских штыков. Благодатная почва не столько для серьезной аналитики, сколько для авантюрных романов в духе Дюма-отца.
В одном из своих черновиков Василий Ключевский, чьи работы автор немилосердно эксплуатирует в силу того, что это самый приметливый и острый на язык русский историк, записал мысль, не предназначенную по понятным соображениям для публичных лекций. Он назвал всех императриц той эпохи «воровками власти, боявшимися повестки из суда». В другом черновике та же мысль повторяется снова:
Эпоха воровских правительств, которые сами стыдятся своей власти, но держатся за нее без всякого стыда.
В то же время прав Сергей Соловьев, написавший однажды:
При отсутствии внимательного изучения русской истории XVIII века обыкновенно повторяли, что время, протекшее от смерти Петра Великого до вступления на престол Екатерины II, есть время печальное, недостойное изучения, время, в котором на первом плане видели интриги, дворцовые перевороты, господство иноземцев. При... более внимательном изучении русской истории подобные взгляды повторяться более не могут.
И вправду, в истории не бывает пустого времени, даже если на высоких постах по иронии судьбы на какой-то период оказываются самые пустые люди. Тем более важно проследить, что стало с петровским наследием — богатством, накопленным ценой неимоверных мучений. Для данной же работы, посвященной истории взаимоотношений России и Запада, именно этот исторический период в силу «господства иноземцев» особенно интересен.
Если даже эта эпоха и была временем лишь интриг и фаворитизма, то немаловажно понять, какую роль во всем этом сыграли иностранцы. Еще важнее объективно оценить, в какой степени Запад тормозил начатое Петром движение, а в какой ему способствовал, оберегая посаженные реформатором европейские семена.
Разобраться необходимо, наконец, и потому, что именно этот период обычно используется российскими «патриотами» для демонстрации вреда, наносимого России иностранцами. С тех времен в наследство русским осталось непривлекательное словечко «бироновщина» (по имени фаворита императрицы Анны Иоанновны Бирона). Этот термин в сознании отечественного обывателя прочно ассоциируется с засильем иноземцев, их негативным вмешательством в национальную внутреннюю и внешнюю политику. При этом сегодня уже мало кто помнит, что и Биронов в русской истории несколько и что главным противником фаворита был на самом деле не русский человек, а другой немец — один из самых выдающихся «птенцов гнезда Петрова» — фельдмаршал Миних.
Здесь же с самого начала следует обратить внимание и на то, что современники отзывались о Бироне далеко не так однозначно, как их потомки, а само понятие «бироновщины» возникло позже, в основном благодаря мемуарам двух ярых противников фаворита — все того же Миниха и его личного адъютанта Манштейна. Эти зерна, упав на почву, обильно орошенную как справедливыми обидами, так и примитивным национализмом, и проросли ненавистью, далеко не всегда обоснованной. Александр Пушкин как-то заметил