Состояние российского общества к 1917 году
Попытки представить события 1917 года верхушечным переворотом, на мой взгляд, не являются корректными. Да, можно так квалифицировать отстранение от власти Николая II. Но дальнейшие события затронули все слои российского общества, вовлекли в конкретные действия миллионы людей, затронули практически каждую семью, все национальные общины. Общество поставило во всероссийском масштабе вопрос об изменении сущности государства. Это уже революция.
Откуда возникла жестокость внутри российского общества в периоды революции и Гражданской войны?
Этот вопрос волновал автора не один год и даже не одно десятилетие. Почему русский народ, добрый, гостеприимный, отзывчивый на чужую боль, вдруг проявлял небывалую жестокость не к внешним врагам, а к своим согражданам, участвуя в массовых убийствах и зверствах. Кто такие белые и красные в годы Гражданской войны? Это в основе русские люди, причем и те, и другие выступавшие за единую и неделимую Россию. В более ранних работах я писал, что память – это вид особой энергии (см. «Утраченный разум»), а энергия никуда не исчезает, она лишь трансформируется в иные виды энергии и проявляется в конкретных действиях. И отвечая на вопрос о революционной жестокости, репрессиях, пытках в том числе, я отсылал читателя к жестокостям, проявляемым в прежние века государями, боярами, помещиками, чиновниками и прочими властителями к своим крепостным, подчиненным, просто к согражданам. Остаюсь при своем прежнем мнении, не являясь специалистом.
«Варианты наказаний были самыми разными: тюремное заключение, каторжные работы, лишение прав и состояния, кнут, шпицрутены и батоги, казни. Вырывание клещами ноздрей перестали использовать только в 1817 году, а клеймение в 1863 году. В Петровские времена казни и пытки применялись часто, даже за кражу при ущербе свыше 20 рублей. Жестокостью наказаний отличалось правление Анны Иоанновны. При Елизавете казней не было, но пытки никто не отменял. Екатерина II была противницей пыток, но вернула казни. В XIX веке законы стали либеральнее, пытки при дознании отменили, да и казнили относительно редко.
За не слишком тяжкие прегрешения часто били батогами – деревянными палками толщиной с палец. Батоги считались в первую очередь наказанием позорящим, а не причиняющим физические страдания. Кнут долгое время считался одним из самых эффективных способов и покарать осужденного, и заставить пока еще подозреваемого рассказать обо всем, что он сделал (а иногда и не сделал). Официально его перестали применять в 1845 году. Упорствующим могли мешать спать, поместить в тесную клетку, в которой можно только стоять. Наказание шпицрутенами практиковали с 1701 до 1863 года. Под этим словом подразумевают либо длинную гибкую палку, либо шомпол. Осужденного прогоняли сквозь строй солдат, каждый из которых должен был ударить его по спине. Таких ударов могло быть и несколько сотен, и несколько тысяч, что приводило к увечьям и даже смерти. Применялась эта кара к военным в том числе потому, что считалось: удар товарищей менее позорен, чем удары палача. В 1785 году дворянству была дарована жалованная грамота, отменявшая для дворянства физические наказания. Также от них освободили купцов первой и второй гильдий, еще ранее представителей духовенства.
Публичные казни и наказания собирали толпы народа. «Благородиям» обычно рубили головы, людей простых вешали, особо отличившихся могли колесовать или четвертовать. Разбойников еще в XVIII веке сажали на кол, богохульников или вероотступников в лучших традициях инквизиции сжигали на кострах, так же как и уличенных в гомосексуализме (последнее относилось только к военным и морякам, для гражданских наказания были мягче). Вот как описана одна из казней при императрице Анне Иоанновне в книге «Старый Петербург» публициста XIX века Михаила Пыляева: «Одно подозрение в поджоге тогда неминуемо влекло смерть. Так, по пожару на Морской улице Тайная канцелярия признала поджигателями, «по некоторому доказательству», крестьянского сына Петра Петрова, называемого «водолаз», да крестьянина Перфильева; их подвергли таким тяжким смертным пыткам, что несчастные, «желая продолжать живот свой», вынуждены были облыжно показать, будто их подучали к поджогу другие люди, которые на самом деле не были причастны. В конце концов Петрова и Перфильева сожгли живыми на том месте, где учинился пожар. Рассказывает англичанин Дж. Кук: «Были схвачены трое поджигателей – двое мужчин и одна женщина. Через несколько дней я видел, как их казнили на руинах Морской. Каждый из мужчин был прикован цепью к вершине большой вкопанной в землю мачты; они стояли на маленьких эшафотах, а на земле вокруг каждой мачты было сложено в форме пирамиды много тысяч маленьких поленьев. Эти пирамиды были столь высоки, что не достигали лишь двух-трех саженей до маленьких помостов, на которых стояли мужчины в нижних рубашках и подштанниках. Они были осуждены на сожжение таким способом в прах. Но прежде чем поджечь пирамиды, привели и поставили между этими мачтами женщину и зачитали объявление об их злодействе и приказ о каре. Мужчины громко кричали, что, хотя они и виновны, женщина ни в чем не повинна. Тем не менее ей была отрублена голова. Ибо русские никогда не казнят женщин через повешение или сожжение, каким бы ни было преступление. Возможно, если бы императрица находилась в Петербурге, женщина получила бы помилование. Однако говорили, что ее вина была совершенно доказана, и о том, что злоумышленники были исполнены решимости совершить это отвратительное преступление, женщина знала еще за несколько дней до него».
Казнь Пугачева подробно описывает известный мемуарист Андрей Болотов. Автор, человек просвещенный, увлеченный наукой, собирался отправиться в свое имение, но на выезде из города встретил друга, предложившего задержаться ради такого примечательного события. «Я неведомо как рад был, что случился со мною такой товарищ, которого все полицейские знали и которому все там коротко было известно. Сидел он с кем-то рядом, а против его сидел поп. Повозка была устроена каким-то особым образом и совсем открытая, дабы весь народ мог сего злодея видеть. Все смотрели на него с пожирающими глазами, и тихий шепот и гул оттого раздавался в народе. Но нам некогда было долго смотреть на сие шествие, производимое очень медленно, а мы, посмотрев несколько минут, спешили бежать к самому эшафоту, дабы захватить для себя удобнейшее место для смотрения. Весь оный в некотором и нарочито великом отдалении окружен был сомкнутым тесно фронтом войск, поставленных тут с заряженными ружьями, и внутрь сего обширного круга не пускаемо было никого из подлого народа. Но товарища моего, как знакомого и известного человека, а при нем и меня, пропускали без задержания, к тому ж мы были и дворяне, а дворян и господ пропускали всех без остановки… Не успела колесница подъехать с злодеем к эшафоту, как схватили его с ней и, взведя по лестнице на верх оного, поставили на краю восточного его бока, против самых нас. В один миг наполнился тогда весь помост множеством палачей, узников и к ним приставов, ибо все наилучшие его наперсники и друзья долженствовали жизнь свою кончить вместе с ним на эшафоте, почему и приготовлены уже были на всех углах и сторонах оного плахи с топорами. Подле самого ж Емельки Пугачева явился тотчас секретарь с сенатским определением в руках, а пред ним, внизу и подле самых нас, на лошади верхом, бывший тогда обер-полицеймейстером г. Архаров. Как скоро все установилось, то и началось чтение сентенции… Со всем тем произошло при казни его нечто странное и неожидаемое, и вместо того, чтоб, в силу сентенции, наперед его четвертовать и отрубить ему руки и ноги, палач вдруг отрубил ему прежде всего голову, и Богу уже известно, каким образом это сделалось: не то палач был к тому от злодеев подкуплен, чтоб он не дал ему долго мучиться, не то произошло от действительной ошибки и смятения палача, никогда в жизнь свою смертной казни не производившего; но как бы то ни было, но мы услышали только, что стоявший там подле самого его какой-то чиновник вдруг на палача с сердцем закричал: «Ах, сукин сын! что ты это сделал! – и потом: – Ну, скорее – руки и ноги». В самый тот момент пошла стукотня и на прочих плахах, и вмиг после того очутилась голова г. Пугачева, воткнутая на железную спицу, на верху столба, а отрубленные его члены и кровавый труп, лежащими на колесе. А в самую ту ж минуту столкнуты были с лестниц и все висельники; так что мы, оглянувшись, увидели их всех висящими, и лестницы, отнятые прочь. Превеликий гул от аханья и многого восклицания раздался тогда по всему несчетному множеству народа, смотревшего на сие редкое и необыкновенное зрелище».
Самой мучительной казнью считалось колесование, применявшееся с Петровских времен до XIX века. Приговорённому железным ломом или колесом ломали все крупные кости тела, затем его привязывали к большому колесу, и устанавливали колесо на шест. Приговорённый оказывался лицом вверх, и умирал от шока и обезвоживания»[163].
Известны и множество других истязаний. Неугодных крестьянин ссылали на поселение или на каторгу в Сибирь. Таким образом Сибирь становилась пристанищем сильных и мятежных духом. Поэтому позже сибирские мужики не раз спасали Россию от завоеваний внешних врагов.
Помещики употребляли изощрённые домашние «методы воспитания». Историк Д. Л. Мордовцев на основании архивных дел составил сводку жалоб крестьян Саратовской губернии. Из этой сводки видно, что в помещичьих имениях применялись розги, палки, шпицрутены, «битье по зубам каблуком», «битье по скулам кулаками», «подвешивания» за руки и за ноги на шесты, «вывертывание членов» посредством подвешивания, так называемая «уточка» (связывание рук и ног и продевание на шест), надевание «шейных желез», «конских кандалов», «личной сетки» (для пытки голодом), опаливание лучиной волос у женщин «около естества», «взнуздывание», «сажание в куб», «ставление на горячую сковороду», «набивание деревянных колодок на шею», сечение «солеными розгами» и «натирание солью» по сеченым местам, принуждение работать с колодками на шее, «забивание в рот кляпа», употребление железных ошейников и т. д.