«Христианское мировоззрение давно подметило в череде исторических событий некую необъяснимую на первый взгляд странность. Походы и войны, мятежи и революции, смены династий и свержения престолов, экономические кризисы и политические интриги – эти внешние бессвязные и хаотические явления соединены между собой удивительным единством последствий. Их конечным результатом всегда является разгром национальной государственности и попрание христианских святынь».[190]
Добавим к этому еще один неблагоприятный штрих: тесные отношения ранних периодов с Германией и Австро-Венгрией позволили привлечь в российскую армию большое количество немецких и австрийских офицеров (их всех называли немцами), питавших одновременно любовь к России и ненависть к Англии и Франции. Накануне Первой мировой войны в передовых частях действующей русской армии число офицеров-немцев составляло до 15 %, а в лейб-гвардейских – до 50 %. Воевали они в подавляющем большинстве честно и мужественно. Но представим себе, на кого списывали поражения и большие потери солдаты действующей армии? Конечно, на офицеров немецкой национальности. Поэтому включение в мировую войну, да еще на стороне вечных противников, было главной геополитической ошибкой российского государства. А. Е. Вандам (Едрихин) в 1912 году в записке военному министру России[191], давая мощный геополитический анализ мировой ситуации и международному положению России, убеждал, что от приближающейся войны России следует уклониться, так как в ней российских интересов не просматривается, а обещания, в том числе по вопросу проливов Босфор и Дарданеллы, никогда англичанами выполнены не будут. Его провидческая фраза: «хуже войны с англосаксом может быть только дружба с ним», – звучит и сегодня весьма актуально. В своем анализе он отдавал предпочтение поддержанию дружественных отношений с Германией, но ни в коем случае не с Англией. «… Англичане со своей стороны подтверждают, что решение очередного для них германского вопроса возможно не единоборством Англии и Германии на Северном море, а общеевропейскою войною при непременном участии России, и при том условии, если последняя возложит на себя, по меньшей мере, три четверти всей тяжести войны на суше…. Так как с ослаблением Германии, единственною сильной державою на всем континенте останется Россия, то по ясному как день толкованию лордом Керзоном одного из основных и неизменных принципов высшей английской стратегии, …высшие английские стратеги с такой же спокойной совестью начнут устанавливать «баланс сил против России… Или, выражаясь проще, приступят к образованию против нас коалиции»[192]. Но к мнению выдающегося русского аналитика власть не прислушалась: Россия взвалила на себя главную тяжесть войны… и получила революцию. Французский военачальник, главнокомандующий французской армией, маршал Фердинанд Фош на первом этапе войны свидетельствовал: «Если бы не жертвенное наступление русских, Франция была бы полностью разбита уже через месяц»[193].
Но государь и его свита, правительство империи были опутаны масонскими структурами и повязаны обязательствами, ничего общего не имеющими с национальными интересами, традицией и геополитической (православно-евразийской) доктриной России. Отсутствие четкой геополитической идеи, воспринимаемой всем населением (или большинством граждан), быстро привело к уходу от ранее действующей государственной доктрины, что тут же распылило энергию народа, государство быстро хирело… И в эту стремительно слабеющую державу, во все ее сферы жизни, хлынули проходимцы всякого рода со всего «цивилизованного» мира, направляемые масонскими структурами и объединенные общей идеей свержения монархии. Волна террора стремительно нарастала, его жертвами становились видные общественные деятели-патриоты, генералы, градоначальники и губернаторы и, наконец, глава правительства П. А. Столыпин. Масштабность и целенаправленность терактов говорили о том, что террор хорошо организован и за ним стоят довольно мощные структуры и финансы. Власть и вся система управления государством и обществом являлись главным объектом дискредитации и расшатывания. «Терпение истощается, доверие народа к способности правительства прекратить террор с каждым днем слабеет, – взывал к государю член Главного Совета Союза русского народа Павел Булацель. – Изверившись окончательно, народ сам пойдет на сторону революционеров в надежде, что хотя бы они, став у власти, сумеют водворить в стране порядок. Что тогда, кто тогда спасет Царский дом? Тогда не будет никакого спасения, а теперь еще не поздно… Воспользуйтесь же этим, стряхните с себя робкое малодушие и твердо и властно, без всяких уступок положите конец возмутительной позорной революции»[194].
Деградация церковных устоев и деморализация общества
«…Не надейся на золото, богатство и славу: все это здесь собрано и здесь на земле останется…» – писал автор концепции «Москва – Третий Рим» старец Филофей[195].
Русская православная церковь не исполнила своей роли главного держателя духовно-нравственной сущности народа и государства, ослабила активность в несении креста «Третьего Рима», не ощутила опасности разрушения конструкции «Православие, Самодержавие, Народность», не увидела духовного разложения общества под воздействием революционной пропаганды и деятельности масонских организаций. К тому же среди части православного российского общества «сидело» внутреннее недовольство насильственным выдавливанием языческой религиозной традиции (до середины XVIII в. в России устойчиво существовало двоеверие, и революция позволила вырваться ему наружу). Церковь (по крайней мере ряд иерархов и священнослужителей) пошла по пути иерархов католической церкви, увлеклась помпезностью, церковным и личным обогащением. Церковь становилась социальным противником бедствующего населения. С XVIII века священнослужители в сельских церквах назначались помещиками, в городах – градоначальниками.
«С XVIII века священник уже не избирается приходом, он становится всецело зависим от помещика, становится его «холопом», от которого может терпеть голод и любое своеволие. …Правительство возложило на духовенство полицейские обязанности: раскрывать тайну исповеди, доносить о назревающих расколах, штрафовать при отказе народа исповедоваться. Также приходской священник должен был контролировать перепись и за утайку уклонившихся от переписи подлежал лишению сана и каторге»[196].
К началу ХХ века церковь стала частью государственной машины, симфония властей, заложенная в доктрине «Третьего Рима», окончательно рухнула. Апофезом деградации Русской православной церкви и государства стал расстрел по распоряжению Николая II крестного хода 9 января 1905 г. Добавим к духовной растленности российского общества всеобщую коррумпированность чиновничества, диктатуру бюрократии, замкнутость властной дворянской системы. Но русский народ, и прежде всего крестьянская масса как главный носитель народной традиции, не смирился с подобной траекторией российского пути. В 1923 году выдающийся немецкий мыслитель О. Шпенглер в своей работе «Закат западного мира» («Закат Европы») очень тонко подметил эту русскую особенность: «Сегодня глубинной Русью создается пока еще не имеющая духовенства, построенная на Евангелии от Иоанна, третья разновидность христианства, которая бесконечно ближе к магической, чем фаустовская, и поэтому основывается на новой символике крещения»[197]. В порядке предварительного вывода можно отметить: культурно-цивилизационный код русской матрицы – совесть, святость, справедливость, на базе которого развивалась духовно-нравственная система русского общества, – вошел в противоречие с насаждаемой окружением государя, либеральной интеллигенцией, частью дворянства, а также западными тайными и официальными структурами системой ценностей, формирующихся на основе геополитического кода «насильственная выгода». Причем под «выгодой» подразумевалась материально-потребительская парадигма. Что и выводил в своей работе «Россия и Европа» Н. Я. Данилевский, доказывал Ф. М. Достоевский, обличал Ф. И. Тютчев, высмеивал Н. В. Гоголь. Но при этом русский православно-евразийский социализм глубоко сидел в народном сознании.
Экономический кризис 1901-1903 гг., последовавшая за ним Русско-японская война и тяжелое поражение России в 1905 г., унизительный мир с Японией усугубили состояние устойчивости государства, вызвали политическое брожение в стране, создали благоприятные условия для активности зарубежных и российских революционеров и коммерсантов. На российский рынок хлынули иностранные товары. Еще народный поэт Н. А. Некрасов писал про Большую Морскую улицу в Петербурге («Убогая и нарядная»):
Где с полугосударства доходы
Поглощает заморский товар.
Говорят, в этой улице милой
Все, что модного выдумал свет,
Совместилось с волшебною силой,
Ничего только русского нет.
Как это похоже на современность «новой демократической» России. Параллельно со стихией заморского товарного засилья шел активный процесс шельмования всего русского, православного, евразийского; русский патриотизм высмеивался, повсеместно насаждался космополитизм, западничество. Процитирую еще раз Павла Федоровича Булацеля: «Последние сорок лет на окраинах обширного русского государства упорно подготовлялось всеми дозволенными и недозволенными средствами искусственное нерасположение к России. А в центре находились люди, не желавшие замечать, как небольшая горсть чужеземцев, внушая учащейся молодежи личные вкусы, старалась отдалить новые поколения сердцем и умом от всего русского… Дошло до того, что даже добродушным малороссам, так искренно полюбившим при Екатерине Великой свое русское Отечество, начали внушать мечты о какой-то особой Малой Украйне!»