Неизбежность расширения
1. Нестиснутые пределы
Начальные, до ордынского нашествия, века Руси нельзя, конечно, назвать благостными. Случались мор и глад (но никогда не повсеместные), не стихали кровавые междоусобицы, но по свирепости они все же не достигали накала европейских войн. Ибо там за тот же период произошло несколько завоеваний Италии, Фридрих Барбаросса разрушил Милан, арабы завоевали Испанию, а испанцы начали Реконкисту, венгры почти век опустошали Центральную Европу, крестоносцы разорили и разграбили Константинополь и значительную часть Византии, герцогства и княжества в кровопролитных битвах переходили из рук в руки, возникла инквизиция. В 1209 г. сожжением города Безье (из 7 тыс. жителей не уцелел ни один) начались длившиеся полвека Альбигойские войны, в ходе которых была вырезана половина населения Южной Франции. И чтобы общая обстановка была понятнее, такая деталь: в начале XIII в. в Европе было 19 тыс.(!) лепрозориев[9]. В них не лечили, туда запирали. Свирепость болезней не должна удивлять: в отличие от Руси, в тогдашней Европе не было бань.
Означает ли сказанное, что предки современных народов Европы были, по сравнению с нашими, слишком драчливы, жестоки, нечистоплотны? Конечно нет. Просто количество людей в Европе (очень скромное, по нынешним меркам) постоянно превышало возможности их прокорма. В любой данный момент голодала часть населения, доходило до поедания выкопанных из могил мертвецов, повсюду бродили бездомные, а рыцари жили разбоем. Войне, восстанию, смуте обязательно предшествовал неурожай. Сотни тысяч верующих не устремились бы в первый же Крестовый поход, если бы не семь подряд голодных лет перед ним.
А теперь представим себе тогдашнюю Русь и ее окраины (в те времена говорили «украины»), особенно Северо-Восточной Руси. Ее окружали густые леса. В них можно было углубляться дальше и дальше, селиться вдоль бесчисленных рек, где (цитирую Георгия Федотова) «проще было выжечь и распахать кусок ничьего соседнего леса, чем удобрять истощившееся поле». По-научному это зовется подсечным земледелием. Лес «подсекали» под корень, по возможности корчевали и оставляли лежать. Когда древесина высыхала, ее поджигали. Золу неглубоко запахивали в землю, пшеница давала богатые урожаи, но недолго. Тогда переходили на новое место.
Несомненно, при этом были стычки с чудью, сумью, весью, югрой, мещерой, мерей, муромой, это печальная, хотя исторически уже почти не реконструируемая страница нашего прошлого. Классик отечественной этнографии Дмитрий Константинович Зеленин (1878–1954) подчеркивает: «Идиллически мирная колонизация русскими Северо-Восточной Европы, заселенной раньше финноязычными племенами, – это одна из созданных историками легенд». Русское расселение шло преимущественно вдоль больших рек, и «разумеется, финно-угорские народы, занимавшиеся рыбной ловлей, не по доброй воле покинули берега рек»[10], заняв лесистые и болотистые водоразделы. Но тот же Зеленин отмечает: «Все финноязычные племена, упоминаемые в древнерусских летописях, сохранились до нашего времени». Можно добавить: в отличие, например, от исчезнувших с лица земли (точнее, с лица Британии) пиктов, и не только их[11].
То, что между славянами и финно-угорскими народами не было постоянной вражды, видно из рассказа о призвании варягов в «Повести временных лет» (под 862 годом): «Реша руси, чюдь, словени и кривичи и весь: «Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет. Да пойдете княжить и володети нами»». И далее: «И по тем городом суть находници [пришельцы] варязи, а перьвии насельници в Новегороде словене, в Полотьски кривичи, в Ростове меря, в Беле-озере весь, в Муроме мурома». О союзных отношениях говорит и то, что воевали нередко вместе. Князь Олег ведет в свой поход 882 г. «много воинов: варягов, чуди, словен, мерян, весь и кривичей». Окончательно неантагонистические отношения установились после христианизации финно-угорских народов, растянувшейся на века (Само слово «крестьянин» возникло из противопоставления русских христиан-земледельцев финским язычникам – рыболовам и звероловам.) Мирное сосуществование на Русской равнине установилось не в силу выдающейся терпимости сторон, а потому, что пространства, по большому счету, хватило всем – территория позволяла.
Подсечное земледелие располагало к перемене мест. В новом поселении за короткий срок ставился деревянный сруб. При таком обилии леса кто бы стал тратить силы и время на каменное жилище, чтобы оно потом держало на месте, как якорь? Подсечное земледелие дожило в ощутимых масштабах до XV в. – кто же от него добровольно откажется, когда по урожайности оно многократно выгоднее пахотного?
Так рождались наша экстенсивная психология и легкость на подъем, позволившие русскому этносу заселить огромные пространства. То и другое – производные нашей географии. В. О. Ключевский называет переселение и колонизацию этих пространств «основным фактором нашей истории, с которым в близкой и отдаленной связи стоят все другие ее факты» (Курс русской истории, лекция II).
Что же до западноевропейцев, у них была совсем другая география. Стиснутые ею, они не только истребляли друг друга, но и придумывали, как повысить урожаи, проявляли хозяйственную изворотливость, закладывая основы интенсивного хозяйствования. Лес часто был недоступен, строили из камня, а значит, на века. Изъяны мало-помалу оборачивались движущими силами.
2. Пространство и народный характер
В 1581 г. частная армия «соликамских баронов» Максима и Николая Строгановых – на тот момент самых богатых нетитулованных частных лиц в мире – выступила в поход против хана Кучума. Через 17 лет Сибирское ханство (это меньше четверти Сибири) было покорено, а еще полвека спустя Семен Дежнев открыл пролив между Азией и Америкой. Когда-то Д. И. Писарев (тот самый, «революционный демократ») сравнил, с учетом расстояний и затраченного времени, продвижение русских и американцев к двум берегам Тихого океана и пришел к выводу, что русское продвижение было в 5–6 раз более энергичным. Даже будучи, как мы знаем, крайним скептиком, он признал этот факт «самым красноречивым выражением нашего колоссального, железного характера».
Полученный коэффициент сильно вырос бы, соотнеси Писарев тяготы двух продвижений. Когда осознаешь, какой путь проделали наши предки, продвигаясь навстречу солнцу в направлении Тихого океана, и видишь их «стартовые позиции», волосы встают дыбом. Сама возможность появления единого государства на пространстве от Черного, Каспийского, Балтийского, Белого и Баренцева морей до Тихого океана и превращения его в мировую державу – не что иное, как чудо.
О подвиге первых освоителей великих и гиблых пространств за Уралом замечательно сказал Валентин Распутин: «Без дорог, двигаясь только по рекам, волоком перетаскивая с воды на воду струги и тяжелые грузы, зимуя в ожидании ледохода в наскоро срубленных избушках в незнакомых местах и среди враждебно настроенного коренного кочевника, страдая от холода, голода, болезней, зверья и гнуса, теряя товарищей и силы, пользуясь не картами и достоверными сведениями, а слухами, грозившими оказаться придумкой, не ведая, что ждет их завтра и послезавтра, они шли все вперед и вперед, все дальше и дальше на восток. Это после них появятся и зимовья на реках, и остроги, и чертежи, и записи «расспросных речей», и опыт общения с туземцами, и просто затеси, указывающие путь, – для них же все было впервые, все представляло неизведанную и опасную новизну»[12].
Вся история освоения Северной Азии, в особенности азиатского побережья Северного Ледовитого океана, берегов Охотского и Берингова (задолго до Беринга) морей и путей к этим берегам, порождает вопрос: что двигало казаками-первопроходцами? В этом есть загадка. Принято считать, что их манила лучшая в мире пушнина – подобно тому, как испанских конкистадоров манило золото. Но не были ли смертельные трудности и неодолимые расстояния столь велики, что уже не оправдывали никакой барыш? Вдобавок на любом отрезке их пути вокруг и так было изобилие пушного зверя – остановись и добывай (в сибирских преданиях сохранилась память о временах, когда «казачки соболя коромыслом бивали»). В стремлении первопроходцев к океанам и в их способности выполнить поставленную задачу, в их беспощадности к себе и другим было что-то еще, что-то ускользающее от нашего понимания, но несомненно связанное с особенностями народного русского характера и православной веры.
В 1648 г., когда был основан Охотск, наш первый тихоокеанский порт, население всей России не превышало 7 млн человек. При этом ее площадь составляла уже три четверти нынешней. Как при столь скромных человеческих ресурсах удалось «переварить» эти исполинские пространства, обеспечить их управление и единство, не дать распасться на княжества и куропалатства[13], как удалось наладить защиту и контроль, сбор налогов, правосудие, единообразие исполнительных органов (но единообразие гибкое, учитывающее местные особенности), преодолеть сопротивление сибирских народов, устроить пути сообщения, ямские станции, пристани, переправы, снабжение необходимым, склады, вывоз пушнины и бивня, охрану путей, почту, пограничную службу, таможни?
Повторюсь: попытки мысленно смоделировать эти процессы приводят к выводу – такое государство невозможно. Его не удалось бы ни создать, ни удержать от распада – и в XVII, и в XVIII, и в XIX, и в XX в. – слишком уж много неодолимых сил стояло на пути. Но оно состоялось, вопреки всему.
Не забудем, что сага русских пространств началась задолго до Строгановых и Ермака. Процесс освоения территорий, прилегающих к корневым русским землям, почти изгладился из исторической памяти, но дался едва ли проще, особенно на северных и северо-восточных направлениях.
Что это нелегкие места, видно и сегодня. Когда едешь из Москвы в Санкт-Петербург дневным поездом, нельзя не заметить, что после Твери по сторонам дороги преобладают леса довольно глухого вида. И это на относительно небольшом (по российским меркам) 600-верстном пути между двумя главными и самыми большими городами страны, вдоль железной дороги, действующей более полутора веков! А прокатитесь как-нибудь поездом из Петербурга через Вологду и Вятку в Екатеринбург (2100 км). Или из Москвы в Архангельск (1100 км), Мурманск (2100 км), Воркуту (2300 км), Пермь (1400 км). Леса почти безлюдного облика будут провожать вас почти на всем пути. Притом что это территории, вошедшие в состав Русской земли минимум 500 лет назад, а в основном и гораздо более!
Правда, вплоть до 30-х гг. ушедшего века эти местности не были столь безлюдны. С тех пор не прекращается их запустение. Коллективизация, война, «оргнаборы» лишили деревню самых сильных и деятельных. Потом пришел черед ликвидации «неперспективных сел», создания чудовищных «агрогородов» и прочих идеологических опытов с селом. В итоге многие тысячи поселений исчезли, поля заросли бурьяном. Деградировали сотни малых городов, тесно связанных со своим аграрным окружением. (Для справки: сегодня в России 1095 городов.)
Но вот что важно: и до разорения сельской России эти пространства не были густо заселены. Страна явно не мучилась безземельем, что же толкало ее на территориальную экспансию «встречь солнцу», какие свойства русского этноса?
Люди уходили, бежали на новые места не только от перестающей родить пашни, но и от тисков социального контроля, от волостелей, воевод, тиунов, вотчинников, помещиков, мирских старост и мира как такового. Беглецы были нужны на юге и на востоке, где строились города-крепости, была постоянная необходимость пополнения гарнизонов, а людей не хватало. Ничего не изменило даже Соборное уложение 1649 г. с его бессрочным требованием возвращения беглых. Соответствующие статьи Уложения попросту не исполнялись. Ключевский не зря говорил, что вся история России есть история колонизации. Следует добавить: в основном самочинной.
3. Народ-захватчик?
Будь русский народ более терпелив, страна осталась бы в границах Ивана Калиты и развивалась бы не по экстенсивному, а по интенсивному пути. Но российская история пошла иным путем, и, видимо, могла пойти только так. География склоняла ее к этому пути. От себя добавлю: к счастью.
Государство шло вслед за народом, всякий раз признавая свершившийся факт, но присылая воевод. «Воеводы вместо того, чтобы разорять самовольные поселения, накладывали на них государственные подати и оставляли их спокойно обрабатывать землю» (А. Дуров. Краткий очерк колонизации Сибири. – Томск, 1891. С. 11). И все повторялось.
Впрочем, беглые не всегда опережали воевод. Довольно часто они вселялись с их ведома. «Сибирский Карамзин» Петр Словцов пишет про «безгласное» (т. е. без огласки) водворение «беглых из России людей» на протяжении всего XVII в.
Самым масштабным стало бегство от реформ и податей Петра I: «Ожесточенныежители открыто сопротивлялись царским указам, собирались толпами, били дубьем чиновников и солдат… Народ бежал на Дон и в украинные земли; по рекам Бузулуку, Медведице, Битюгу, Хопру, Донцу завелись так называемые верховые казачьи городки, населенные сплошь беглецами» (Н. И. Костомаров. «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей», гл. 15).
За 20 лет правления дочери Петра, Елизаветы, только официально учтено четверть миллиона убежавших – более полутора процентов населения страны. Беглецы достигали Пруссии и Турции.
Россия – едва ли не мировой чемпион по части народных восстаний, крестьянских войн и городских бунтов. Это не позволяет уйти от вывода: в нашем народе всегда была высока доля людей, не умеющих, сжав зубы, подолгу смиряться с чем-то тягостным и невыносимым. Нам сейчас даже трудно себе представить такую высокую долю непокорных людей в популяции – в какой бы то ни было популяции. Если бы не они, в истории России не было бы казачества, не было бы старообрядцев, не говоря уже об освоении исполинских пространств, – значит, речь идет о миллионах. Сага русского расселения замечательно описана в трудах академика Михаила Кузьмича Любавского (1860–1936)[14]. Земли за Волгой и Камой, к югу от засечных линий, значительная часть земель на севере и северо-востоке – короче, все бессчетные «украины» по периферии Руси – были заселены главным образом беглецами.
Но существовала и государственная политика территориального расширения. Она не была единой. С движением к Балтике все очевидно: бывшую Водскую пятину Великого Новгорода, Ижорскую землю – то, что было отнято в 1617 г. у ослабленной в Смуту России, просто следовало отвоевать обратно. Такой обширной стране был абсолютно необходим кусок морского берега с гаванями.
Что же до продвижения на юг, тут были свои неотменимые причины. Первой из них была самозащита. Век за веком, строя засечные линии, Россия теснила своих исторических врагов, живших набегами и грабежом – Большую Орду, Ногайскую Орду, Крымское ханство и его союзницу Астрахань. После многих десятков их набегов, не раз до самой Москвы, потеряв счет сожженным и разграбленным городам и угнанным людям, Россия обязана была устранить угрозу радикально. Но при этом надо иметь в виду, напоминает Д. С. Лихачев, что «Казанское и Астраханское царства русский государь принял под свой скипетр на равных основаниях, признав тамошних князей и вельмож»[15].
Была и вторая причина. После падения в 1453 г. Константинополя Русь увидела себя последней (мелкий валашский князь Дракула не в счет) православной державой, чей долг – защищать единоверцев, оказавшихся «под басурманами». Установление опеки над Грузией и Арменией и вызволение греков было понято как нравственный обет России.
Первое грузинское посольство, присягнувшее русскому царю, прибыло в Москву еще в 1491 г. Великая грузинская мечта о русском подданстве сбылась лишь 310 лет спустя, на протяжении которых челобитные и присяги многократно обновлялись. Грузинская эмиграция в Москве, а затем в Петербурге постоянно лоббировала вопрос. В число эмигрантов нередко входили грузинские цари и царевичи вместе с двором. Набожный государь Алексей Михайлович не раз плакал, размышляя об участи братьев христиан. Но что он мог сделать? Все жалованные грамоты о приеме в подданство мало что значили без военного присутствия на месте. Следующие цари обеспечили это присутствие ценой череды войн против Персии и Турции. (Несколько азербайджанских ханств стали частью империи из-за своего географического положения: добраться до Грузии в то время можно было только каспийским берегом.)
Простой народ разделял заботу о единоверцах. Когда Земский собор обсуждал в октябре 1653 г. просьбу гетмана Хмельницкого о принятии его «со всем войском козацким и со всем русским народом Малой Руси» «под высокую царскую руку», Ивановская площадь Кремля была заполнена москвичами, ожидавшими, что решит Собор, – и весть о положительном ответе вызвала ликование.
И два века спустя неравнодушные крестьяне искали в газете в первую очередь зарубежные новости – не мучают ли где турки христиан (Василий Слепцов. «Газета в деревне», 1868). В 1877 г. сильнейший нажим общественного мнения буквально вынудил правительство Александра II вступить в войну с Турцией за независимость славянских братьев на Балканах.
Ряд войн в своей истории Россия вела вопреки собственным интересам, но в защиту православных украинцев, белорусов, карел, молдаван, румын, греков, болгар, сербов, черногорцев. Недаром вплоть до большевистского переворота в ситуации выбора православные и близкие к ним народы выбирали Россию. Так, в 1617 г., после Столбовского мира, отрезавшего Россию от Балтики, карелы, ижора и водь устремляются с отходящих «под шведа» земель в русские пределы. В 1914–1917 гг. сотни тысяч армян и десятки тысяч близких к православию христиан-ассирийцев, живших на территории Оттоманской империи, бегут в Россию через Персию.
4. Неизбежность империи
Хотя политика опеки восточных христиан оставалась непоколебимой вплоть до 1917 г., в XIX в. она утратила свою чистоту. Александр I прирезал в 1809 г. к Российской империи лютеранскую Финляндию, а в 1815-м – большую часть католического герцогства Варшавского (его отец и бабка присоединяли лишь православные земли Речи Посполитой). Во второй половине XIX в. Россия последовала примеру Англии и Франции, наперегонки приобретавших колонии по всему миру, и силой присоединила Туркестан. Многие с самого начала считали это ошибкой. Генерал Ростислав Фадеев в газетных статьях и записках на высочайшее имя доказывал, что азиатские владения висят веригами на России. Его возмущал тот факт, что налоговое бремя закавказского жителя составляет четверть, а среднеазиатского – пятую часть общероссийской величины. В том, что касается южного пояса Российской империи, «колониальный контракт» был экономически невыгоден всегда, и в советское время тоже. Правда, за одним важнейшим исключением. Этим исключением был Азербайджан. Без бакинской нефти СССР не выстоял бы в войне. Но в целом подход к прошлому с точки зрения материальной выгоды (или невыгоды) ложен.
Смысл империй – не в барыше, который они приносят. Империи имеют право быть убыточными. Империи – это культурная экспансия, стратегические тылы, стимулирующий вызов. Важнее всего первое. Российская империя и ее преемник СССР справились с задачей культурной экспансии очень даже неплохо, причем не только метрополия воздействовала на окраины империи, было и обратное влияние. Пропустив имперский этап, Россия и русские были бы во многом другими.
Сегодня мессианскую и имперскую политику принято осуждать. Но ни одну страну нельзя судить по более поздним, не имеющим обратной силы законам. Процитирую историка В. П. Булдакова: «Империя – способ пространственно-исторического самоутверждения избыточно мощной культуры. Империя – не исторический грех, а закон общечеловеческого развития».
Признаем право национальных элит видеть вещи иначе, но было бы жаль, если бы в истории России не было среднеазиатского периода, не было «Большой игры», авантюры Черняева, гумилевских «туркестанских генералов», не было Верещагина, Семенова-Тяншанского, Пржевальского, Мушкетова, замечательной плеяды русских картографов, геодезистов, геологов, ботаников, не было семиреченских казаков, Кушки с ее исполинским крестом (интересно, оставили его туркменские власти?) и Джу-Джу-Клу (мой дед служил на этом разъезде), если бы Крыша Мира, ледник Федченко, хребет Петра Первого, великие пограничные перевалы Иркештам и Торугарт не были частью российской истории… Это было бы равносильно молодости без приключений.
Уверять (как иногда делают), будто Российская империя создавалась бесконфликтно и строго на добровольных началах, разумеется, глупость. Как и всякая империя в период своего строительства, Россия тяжко прошлась по судьбам ряда малых народов, там было не до прав и свобод человека в современном их понимании. Одно можно утверждать с уверенностью: геноцидов в полном смысле слова на совести России нет. Все познается в сравнении. Американский историк Дэвид Стэннард в своей книге «Американский холокост: завоевание Нового Света» показал, что освоение Америки сопровождалось самой страшной этнической чисткой в истории человечества: за 400 лет пришельцы из Старого Света физически уничтожили около 100 млн (!) коренных жителей[16]. На пятом континенте англичане истребили большинство австралийских аборигенов и всех (!) тасманийцев.
Да, все познается в сравнении. Русские миссионеры еще в 1379 г. составили азбуку для зырян (тогдашнее название народа коми) и перевели на их язык духовные тексты, а германские «ордена», поработив латышей и эстонцев около 1200 г., оставили их без письменности до XVI в. Посреди Европы! В немецких хрониках, а других нет, латыши и эстонцы предстают безликой массой, людьми без имен, им долго не позволялось даже ночевать в городах. Всех крепостных и зависимых людей называли «ненемцами», т. е. нелюдьми. За второй побег от хозяина крестьянину отрубали ногу. Вплоть до присоединения к России в XVIII в. в усадьбах баронов стояли виселицы для строптивых крепостных. Даже оказавшись в российском подданстве, немецкая верхушка еще век не ослабляла железную хватку на горле несчастных. Преодоление национально-замороженного состояния двух народов началось лишь в XIX в.
В России умели мириться с завоеванными. Верхушка маленького, но гордого народа приравнивалась к российскому дворянству и вливалась в его ряды. Дети и внуки мюридов Шамиля были русскими генералами. Нет ни одного примера английских генералов из гвианцев и гвинейцев[17].
Уже в 1870-е г. личная охрана русских царей состояла из казаков и кавказцев, чаще всего чеченцев (напомню: кавказские войны закончились только в 1864 г.). От этой практики не отказались даже после того, как во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. один из охранников был завербован турецкой агентурой и получил задание убить царя. Изменника покарали, но на положении остальных это не отразилось.
Часто приводят пример народа, трижды в XIX в. восстававшего за свою свободу против Российской империи. Поляки восставали, это правда. Но правда и то, что русские давили поляков не так жестоко, как австрийцы (в том же в XIX в.) давили итальянцев, а англичане – ирландцев (восемь веков кряду).
То, что русские – неважные угнетатели, было известно всегда. Не кто иной, как царь Николай I (цитирую американского историка Уолтера Лакера), «совершенно справедливо полагал, что немцы – более подходящее орудие для проведения угнетательской и непопулярной политики, чем русские, которые ценили свою независимость гораздо выше». Русский сановник из немцев был воплощением душителя свободы именно в силу того, что добросовестно следовал букве закона, даже плохого, тогда как русские от века следовали правилу: дурные законы должно смягчать дурным их исполнением. «Поскольку множество немцев избрали службу русскому самодержавию, – пишет Лакер, – у некоторых прогрессивных русских сложилось ошибочное мнение, будто самодержавие вывезено из Германии»[18].
Русских отличает пониженная, на фоне большинства народов, жестокость. Люди, выжившие в фашистских лагерях и оставившие воспоминания, сходятся в том, что надзирателей (капо) практически никогда не назначали из русских пленных.