собой никакой политической силы и не имели никакого отношения к революционному движению[96]. Если говорить о реальных политических симпатиях, то «среди масонов было много противников революции. Большинство, к которому принадлежал и я, во всяком случае, было против революции… В целом масонство не стояло за революцию». Быть может, масонство хотело использовать революцию для каких-то своих целей? «Я на этот вопрос должен ответить отрицательно, – пишет Оболенский. – Невозможно даже представить себе, чтобы масоны могли сыграть в Февральской революции какую бы то ни было роль, хотя бы уже по одному тому, что они принадлежали к различным взаимно враждовавшим партиям, сила же сцепления внутри любой из этих партий была неизмеримо прочнее, чем в так называемом масонском братстве… Вражда разделяла их такая, что в февральские дни я уже ни разу не мог собрать их вместе, они просто не смогли бы уже сидеть за одним столом. А в большевистскую революцию и гражданскую войну наша ложа вообще прекратила свое существование».
От себя добавлю: согласно сохранившимся документам, ЧК-ГПУ с превеликим энтузиазмом вылавливала уцелевших масонов и отправляла по наработанному конвейеру…
Иногда ссылаются на свидетельства о «мощи масонства» известного монархиста В.В. Шульгина. Однако в августе 1975 г. сам Шульгин говорил: «Никакой я тут не свидетель. Масонов не видел, с ними не встречался, что за люди – не знаю. Только раз в Париже заговорил о них при мне В.А. Маклаков. Что-то он о них рассказывал, с насмешливой бравадой, и себя к ним причислял, но болтовне его я не придал значения. Что болтуны они были и шуты гороховые, пялили на себя дурацкие колпаки, это еще у Толстого показано, где о Пьере Безухове».
Словом, версию о «масонском следе» придется категорически отбросить. Вполне допускаю, что отдельные «упертые» ее сторонники моментально зачислят в масоны генерала Спиридовича, Шульгина, а то и автора этих строк, но меня мнение таковых волнует мало – моя книга написана для нормальных людей…
Теперь – евреи. Копий тут сломано превеликое множество, да вот беда – копья какие-то гниловатые. Если взглянуть непредвзято, выяснится, что и сторонники, и противники версии о революции как «еврейском заговоре» совместными усилиями (именно так!) загнали проблему в тупик. Одни с пеной у рта сваливали все без исключения беды на жидов, другие отбивались столь же примитивно и убого, уныло талдыча: «Все вранье, а евреи – хорошие». Именно эта примитивная постановка вопроса привела к тому, что у нас до сих пор нет подробной, объективной и свободной от любых перегибов (как со стороны «обличителей», так и «защитников») истории российского еврейства: его жизни, политических и литературных течений. Меж тем история российских евреев, как и любого другого народа, несомненно, во сто раз сложнее и интереснее, чем это нам рисуют примитивы-критики и примитивы-защитники. Вольнодумное брожение в среде еврейства XVIII века, вызванное общей волной брожения европейского, – что мы об этом знаем? Шолом-Алейхема еще с грехом пополам способны вспомнить – но совершенно забыт Липецкий, автор нашумевшей в свое время антихасидской повести «Польский мальчик», или Шацкес, автор «Предпасхальных дней», направленных против старозаветного иудаизма…
Лучше всего, думается, будет обратиться к книге весьма авторитетного свидетеля – Голды Меир [120]. Что же она пишет о состоянии еврейской политической мысли начала века?
«Тоска евреев по собственной стране не была результатом погромов (идея заселения Палестины евреями возникла у евреев и даже у некоторых неевреев задолго до того, как слово «погром» вошло в словарь европейского еврейства); однако русские погромы времен моего детства придали идее сионистов ускорение, особенно когда стало ясно, что русское правительство использует евреев как козлов отпущения в своей борьбе с революционерами.
Большинство еврейской революционной молодежи в Пинске, объединенной огромной тягой к образованию, в котором они видели орудие освобождения угнетенных масс, и решимостью покончить с царским режимом, по этому вопросу разделилось на две основных группы. С одной стороны, были члены Бунда (Союза еврейских рабочих), считавшие, что положение евреев в России и в других странах переменится, когда восторжествует социализм. Как только изменится экономическая и социальная структура еврейства, говорили бундовцы, исчезнет и антисемитизм. В этом лучшем, просветленном, социалистическом мире евреи смогут, если того пожелают, сохранять свою культуру: продолжать говорить на идиш, соблюдать традиции и обычаи, есть, что захотят.
Поалей Цион – сионисты-социалисты… смотрели на это по-другому. Разделяя социалистические убеждения, они сохраняли верность национальной идее, основанной на концепции единого еврейского народа и восстановлении его независимости. Оба эти направления были нелегальны и находились в подполье, но, по иронии судьбы, злейшими врагами сионистов были бундовцы…»
Что, добавлю от себя, нашло подтверждение впоследствии: Бунд влился в партию большевиков, Поалей Цион в двадцатые годы раскололся из-за внутренних противоречий (в которых довольно явственно проглядывают уши ГПУ). Когда в 1920 г. из Палестины в РСФСР приехали члены так называемого «Гдуд ха-авода», отнюдь не во всем разделявшие большевистскую идеологию, большевики расправились с ними довольно быстро – часть сослали в Сибирь, часть расстреляли. А в 1927 г. ОГПУ бросило в тюрьму главу хасидов, любавичского ребе Иосифа-Ицхока Шнеерсона – за его религиозную деятельность (кстати, синагоги осквернялись столь же беззастенчиво, как и христианские церкви). Приговоренный сначала к расстрелу, а потом к ссылке, Шнеерсон был выпущен исключительно благодаря волне протестов из-за границы… [111]
Лидером сионистов в России долгое время был интереснейший человек – Владимир Жаботинский. Перечитав некоторые его труды (изданные, стоит подчеркнуть, в Израиле, для своих в первую очередь), я не нашел ничего, напоминающего пресловутую русофобию. Скорее наоборот. Сионистская идея в изложении Жаботинского довольно проста: он как раз отрицательно относится к «чрезмерному наплыву евреев» в русские культурные организации («не стоит быть музыкантами на чужой свадьбе, особенно если и хозяева, и гости давно ушли») и предлагает простой и достойный выход: если вас обижают здесь, нужно уехать в Палестину, создать там свою страну, окружить ее высокой стеной, после чего заявить остальному миру: мы не лезем в ваши дела, а вы не лезьте в наши… [68]
Ни русофобией, ни человеконенавистничеством здесь и не пахнет. Более того: именно Жаботинский в июле 1917-го, выступая в Таврическом дворце перед полупьяной революционной толпой, смело и открыто признался, что считает свержение монархии большим несчастьем для России. Чуть позже, когда на Украине несколько красных полков восстали против Советской власти, Жаботинский дал срочную телеграмму еврейским общинам: помочь восставшим чем только возможно, одновременно уничтожать красных комиссаров без малейшего колебания… В этой связи можно вспомнить и Д. Пасманика – еврея, воевавшего в белой армии, а впоследствии, в Париже, создавшего Еврейский антибольшевистский комитет.
Другими словами, стоит только отрешиться от штампов, увидишь качественно иное прошлое, оставляющее мало места басням об «еврейском заговоре» (любопытно, кстати, где были чисто русские, когда Жаботинский выступал в Таврическом дворце?). Есть любопытная закономерность: отчего-то никакой другой страны евреи не «захватили», не «развалили», не «уничтожили». Скорее даже наоборот – Британская империя достигла наибольшего расцвета как раз во времена, когда премьер-министром был крещеный еврей Дизраэли. Английская писательница Карен Хьюитт пишет прямо: «Никакого особого еврейского „политического лобби“ здесь не существует» [204].
Есть у британцев интересная особенность – они каким-то образом ухитряются вбирать в себя представителей любых иных народов. А потому там, собственно говоря, существует одна «национальность» – британец. «Считаете ли вы себя при этом шотландцем, ирландцем или валлийцем, подозреваете ли, что ваша бабушка была француженкой или дедушка – русским, были ли ваши родители беглецами из нацистской Германии по причине своего еврейского происхождения – все это не имеет значения» (Хьюитт).
Другими словами, напрашивается не особо лестный, но, несомненно, существующий в реальности вывод: есть в британцах нечто, позволяющее им добиваться успеха и процветания без всякого нытья о «внутренних супостатах». И, соответственно, есть у россиян малопривлекательная, противоположная черта – сплошь и рядом сваливать собственное нерадение на козни тех самых «супостатов». И наши «правые», толкующие с серьезным видом о «кучке жидомасонов», и «левые», уверяющие, будто «Великую Россию» погубила «кучка большевиков», на деле – горошины из одного стручка. Насколько могу судить по собственному опыту, и те, и другие ужасно обижаются, когда намекаешь на их схожесть с непримиримыми оппонентами, но факт остается фактом – будь Россия по-настоящему благополучной, никакая «кучка» из кого бы то ни было не смогла бы ее погубить.
В свое время два православных священника – протоиерей Георгий Флоровский и отец Александр Шмеман – задались вопросом: как могло случиться, что народ, который называли «наихристианнейшим и богоносным», поддержал в массе своей атеистическую вакханалию в России? И пришли к печальному выводу: не был народ ни богоносным, ни наихристианнейшим, под покровом неукоренившегося христианства в его душе бушевали языческие страсти, которые и вырвались наружу, когда с них были сняты вериги – не без влияния врага рода человеческого. А вот Запад, увы, оказался более благоразумным и прагматическим и на дьявольскую удочку не попался…
Даже покойный Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский, отдавший дань разговорам о «внешнем воздействии» и «кучках заговорщиков», не удержался от горьких слов, рассуждая о мнимой вине пастырей: «Как легко и просто во всем винить иерархов! Главное – сам всегда остаешься чист и прав… Одумайтесь – хранителем благочестия в Православной Церкви является весь народ церковный, и никто не сможет избежать своей доли ответственности на Страшном Суде Христовом! Архиереи не с неба падают, и еще святитель Игнатий Брянчанинов (сто сорок лет назад) говорил, что бессмысленно винить духовенство в падении нравов и оскудении благочестия, если нет должного благонравия в самом народе» [83].