Принятие этого невозможного и ничем неоправдываемого порядка не только не устранило бы нарушения идеи всеобщего равенства перед законом, а напротив, явилось бы прямым, наглядным нарушением закона, предоставляющего административному ведомству право надзора и власти над подчиненными ему лицами.
Отделение административной власти от судебной, положенное в основу судебного преобразования, было признано необходимым не только в том смысле, чтобы административные чины не вмешивались в дела судебные, но и для того, чтобы судебные чины, с своей стороны, не дозволяли себе вмешательства в дела административные.
Следуя этому основному началу, очевидно, невозможно облечь прокурорский надзор бесконтрольным правом, по личному его усмотрению, привлекать к ответственности и предавать суду должностных лиц административных ведомств. С другой стороны, предоставление прокурорскому надзору такого права совершенно несовместимо с достоинством административной власти, которая была бы поставлена под контроль прокурорского надзора.
Наконец, кто же, как не прямое начальство должностного лица, может ближе и правильнее судить о том, совершило ли подчиненное ему должностное лицо то или другое неправильное по службе действие и подлежит ли оно судебной ответственности?
Не следует забывать, что как административное, так и судебное ведомства суть органы одной и той же верховной, самодержавной власти, действующие в пределах, каждому из них начертанных, и долженствующие стремиться к одной и той же цели. На каком же основании возможно предоставить контроль за правильностью действий администрации судебному ведомству и почему в таком случае не предоставить такого же контроля администрации за действиями суда?
Очевидно, что такой обоюдный контроль одного ведомства над другим не может иметь места и лишен всякого смысла и значения. Увеличение же пределов власти одного из органов правительства путем ограничения и умаления власти другого из них идет вразрез с общим государственным строем и неизбежно повлечет за собою совершенное дискредитирование того из этих органов, который будет поставлен под надзор другого.
Мы решительно недоумеваем, какими соображениями руководился г. Анциферов, предполагая устранить всякое участие административных начальств в вопросах о возбуждении преследования и предания суду подведомственных им должностных лиц. Принятие предлагаемого г. Анциферовым порядка поставило бы как начальство обвиняемых должностных лиц, так и этих последних в совершенно невозможное и ни с чем несообразное положение. Начальство было бы лишено, фактически и юридически, права блюстительной власти за своими подчиненными, которая всецело и бесконтрольно перешла бы к прокурорскому надзору, не имеющему ничего общего с администрациею и лишенному возможности следить за действиями лиц, служащих в административных ведомствах, а подчиненные административным начальствам чиновники очутились бы под двумя начальствами.
Почему, наконец, г. Анциферов полагает, что лицо прокурорского надзора заслуживает большего доверия, чем то или другое начальствующее лицо административного ведомства, и что только лица прокурорского надзора могут с должною справедливостью и строгостью ведать дела по преступлениям должности? Где те данные, которые давали бы право, хотя бы с некоторою лишь вероятностью, предполагать, что начальник губернии, председатель казенной палаты и т. д. будут покрывать преступления, совершенные подчиненными им чиновниками?
В подтверждение необходимости предоставить прокурорскому надзору право возбуждения преследования против должностных лиц административного ведомства, г. Анциферов указывает на Францию, в которой законодательством 1876 года «ослаблено влияние администрации на ведение уголовных дел». По поводу этого указания нельзя не заметить прежде всего, что при существующей в республиканской Франции полнейшей неурядице законодательство Франции за этот период времени носит на себе характер чисто случайный и примером и назиданием для других государств служить не может. Кроме того, закон, на который указывает г. Анциферов, ослабил лишь до известной степени влияние администрации на дела по преступлениям должности, но не устранил администрацию от всякого участия в делах этого рода, как это предлагается г. Анциферовым.
Что касается до указаний г. Анциферова о медленности, сопряженной с получением разрешения начальства обвиняемого о возбуждении преследования и о предании суду, то устранение этой медленности, происходящей от частных причин, отнюдь не требует отмены существующего ныне порядка производства дел по преступлениям должности, а указывает лишь на необходимость некоторых частных и несущественных изменений, не в порядке возбуждения преследования и предания суду, а в отношении более правильного распределения между административными местами и лицами – власти привлечения к уголовному преследованию и предания суду подчиненных им чиновников.
Да не дерзнут судьи нарушить права государственной власти! (Из статьи «вопросы жизни»)
Судьи должны помнить, что их должность «право судить» (ius dicere), а не суд создавать (ius dare), истолковывать закон, а не творить закон, или давать закон. Иначе похоже было бы на власть, которую присваивает себе Римская церковь: она под предлогом изъяснения Св. Писания не усумняется прибавлять (к нему) и изменять (его); заявлять (в нем) то, чего в нем нет, и вводить новшества под видом древности. Судьи должны быть богаты знанием, а не только остроумием, должны быть строги в своем сознании, а не только приятны и любезны, должны быть осведомлены в убеждении, а не легкомысленны. Свыше всего свойство их и добродетель их звания есть правдивость. «Проклять (в законе), кто нарушает межу ближнего своего» (Второз. XXVII). Кто переставит межевой камень, достоин порицания, а неправедный судья и есть нарушитель межи, когда он не по правде распределяет землю и имущество. Одно кривое решение больше делает зла, чем многие кривые примеры: они портят воду текучую, а то портит самый источник воды. «Что возмущенный источник и поврежденный родник, то праведник падающий пред нечестивым» (Притч. XXV, 26). Должность судейская имеет отношение к спорящим сторонам, к адвокатам сторон, к клеркам и подчиненным чинам юстиции, и наконец к Государю и Государству.
И, во-первых, стороны. Есть судьи (говорит Писание), обращающие суд в отраву (Амос. V, 7), и такие есть, что обращают его в уксус; ибо неправосудие – горькая вещь, а волокита – кислая вещь. Первый долг судьи устранять насилие и обман; насилие же тем пагубнее, когда оно открытое, а обман, когда он сокрытый и прикровенный. Сюда присоединяются и кляузные дела, которые подлежат извержению, как отребье суда. Судья должен уготовлять путь свой к правому решению, как Бог уготовляет пути свои.
Итак, когда является с той или другой стороны рука высокая, сильное преследование, хитрые подвохи, лукавые комбинации, власть, неровность защиты, тут является прямая добродетель судьи в том, чтобы уравнять неравенство; чтобы мог он начертать свое решение, как бы на ровном поле. Сильный толчок производит кровь (Притч. XXX, 33), и виноград в точиле, когда непомерно жмут, дает терпкое вино со вкусом косточек. Судьи должны избегать грубых выводов и натянутых заключений: самая жестокая пытка – пытка над законом; особенно в законе уголовном должно смотреть, чтобы цель устрашения не обращалась в цель жестокости, и чтоб законы не поражали народ дождем и огня и жупела, о коем говорит Писание (Псал. X, 6), а натяжка уголовного закона поражает народ таким дождем.
Желательно, чтобы мудрый судья мог смягчать в действии уголовный закон, когда он долго остается в забвении или устарел для настоящего времени. Долг судьи принимать в соображение не один голый факт, но и обстоятельства каждого случая (ut res, ita tempora rerum). Там, где дело идет о жизни и смерти, судья должен (насколько позволяет закон), совершая правосудие, помнить о милосердии; строгим оком взирать на пример, но на человека милостивым оком.
Об отношении к адвокатам и защитникам. Терпение и добросовестная внимательность в выслушивании сторон – это существенная принадлежность правосудия, а пространные речи судьи подобны плохо настроенному инструменту. Не пригодно судье заранее составлять себе мнение о том, чего он еще не выслушал в прениях; или предупреждая ход прений, перерывать свидетеля или защитника, либо сбивать их вопросами, хотя бы относящимися к делу. Дело судьи, в выслушивании прений, следующее: 1) направлять ход исследования; 2) умерять в речах излишнюю плодовитость, устранять повторения или нахальства; 3) излагать в извлечении весь материал, собранный во время допросов и прений и 4) объявить свое постановление или решение.
Что свыше этого, то излишнее, и происходит либо из желания выказаться или от словоохотливости, от нетерпеливости, или от недостатка памяти, от недостатка ровной внимательности. Странно видеть, что нахальство адвокатов действует иногда на судей, тогда как судьи должны бы делать дело Божие, сидя на седалище Его, и помнить, что Он смиряет высоконравственных и смиренным дает благодать; но еще более странно, что судьи имеют иногда ведомых любимцев, кои умножают поборы и чинят пролазы в правосудие.
Со стороны судьи ожидается благоволительная оценка адвокатской деятельности и похвала, когда адвокат искусно ведет дело и совершает защиту, – особливо со стороны, не успевшей выиграть дело: это поддерживает в глазах клиента репутацию адвоката и побуждает его усомниться в правоте своей. Но также общество ожидает от судьи, чтоб он выражал приличным образом и порицание адвокату, когда замечает в нем кляузные придирки, большую небрежность, недостаточное знакомство с делом, пристрастие в нападках или нахальство в защите. И не должен адвокат на суде входить в пререкание с судьей, или вступаться снова в суждения о деле, после того как судья объявил приговор свой; но с другой стороны не должен и судья прерывать ход дела своим рассуждением, и не должен давать стороне повод к жалобе на то, что адвокат ее не был выслушан и не заявлены ее доводы.