А теперь оказывается, что эти учреждения, без коих школа, по признанию законодателя, станет мертвой буквой, стали сами мертвой буквой. Школьные кассы в целой половине школьных общин, вовсе не существуют; в остальных еле держатся и мало-помалу закрываются с тех пор, как правительство отказалось давать им из казны пособие. А об инспекционных комиссиях официально известно, что они совсем исчезли почти во всех общинах, кроме больших центров, за уклонением лиц, которые должны были входить в состав их.
Итак, за отсутствием инспекции, дети во множестве не ходят в школу, так что из записанных во многих местах свыше половины отсутствуют; а у тех, кто прошел эту школу, оказывается самое жалкое просвещение. В 1901 г. при испытании новобранцев 5-го корпуса оказалось, что из них три четверти не имели понятия о значении национального праздника, а две трети не слыхивали про войну 1870 г. Не знают, откуда брать учителей. Для приготовления их учреждены нормальные школы, и первоначально число кандидатов, желавших поступить в них, доходило до 6000, а теперь едва достигает 2000. В Бельгии один учитель приходится на 1900 душ населения, в Америке на 1800, в Пруссии на 2700, а во Франции едва на 4400. Учителя набираются, откуда попало, а те, которые есть, занимаются не школьным обучением, а политикой и пропагандой антимилитаризма и коллективизма.
Исследуя глубокие причины этого упадка, известный французский писатель Поль Бурже[1] находит их в установившемся с XVIII столетия преобладании над жизнью и природой отвлеченных искусственных начал. Начала эти – плод доведенного до крайности метафизического рассуждения, отрешенного от жизни: они получили, однако, значение какого-то догмата, не признающего жизни и не допускающего исходящих от жизни возражений. На нем, однако, утверждаются все рассуждения и предприятия школьной политики: итак, будучи основана на лжи, противной природе, сама она становится противоестественной ложью.
Вот уже около 30 лет, как повсюду в законодательстве поставлен в числе главных задач вопрос об устройстве и организации начального обучения. И стали строить его на основании двух положений, признаваемых непререкаемыми. Одно из этих положений такое: все люди с рождения своего приобретают равные права на полнейшее развитие своих способностей. А другое положение состоит в том, что главным орудием этого развития служит книжное обучение.
Каждое из этих положений содержит в себе истину, но истину, совершенно опутанную и извращенную абстрактною ложью. Правда в первом положении может быть такая: первый интерес и первая забота для каждой страны – в том, чтобы все дети воспитаны были для своего призвания быть деятельными членами общества.
Единицею общественного союза нельзя считать каждое лицо в отдельности от семьи и от целого общества, и когда говорят о праве на воспитание, надо разуметь интерес семейный и общественный. Поэтому нельзя признать, что все дети имеют равные права на воспитание, ибо семьи, к коим принадлежат они, неодинаково состоятельны, и дети родятся неодинаково способные. Нельзя говорить о праве каждого на полнейшее развитие своих способностей, потому что не может быть одинакового определенного мерила способностей и их восприимчивости.
Если же цель воспитания приготовить детей для того, чтобы они могли быть деятельными членами общества, это значит, что воспитание должно быть приноровлено к жизни, как она есть в действительности. Не пересоздать человека для какой-то идеальной жизни, но дать ему воспитание, которое помогло бы ему жить. Так врач лечит человека для того, чтобы он мог жить сообразно с природою жизни.
Но законодатель, поклонник догматов демократии, рассуждает так: все люди имеют равные права, следовательно, всем детям должна быть предоставлена одинаковая способность к жизни и деятельности. Итак, мы изготовим такую программу, которая приготовит их ко всякому роду жизни. Но эта программа не подлежит никакому контролю со стороны семьи, так как желание семьи стремится к какому-нибудь ограничению, к какой-нибудь специализации жизни. Земледелец может желать, чтобы сын его был земледельцем и так его воспитывать, торговый человек – тоже. Этого мы не допускаем. На отца подействуем честолюбием – он захочет своему сыну социального возвышения. А сына воспитание наше приведет к такому типу умственного развития, в котором не будет стремления к какой-нибудь профессии. В этом и состоит первоначальное обучение. Оно должно быть первою степенью, которая должна приводить и возбуждать к средней школе, а средняя к высшему образованию, так что и крестьянин, и рабочий могут проходить выше и выше.
Для выполнения такой задачи требуется создать в таком же духе корпорацию преподавателей. И они тоже должны быть систематически оторваны от природной среды своей, от своего края, от своей семьи, и они должны пройти через дрессировку, которая уравняет их всех в одинаковом настроении мысли, направленном к одинаковой цели.
Но во всем этом нет правды, нет реальной действительности, нет правого понятия об истинном благе страны и общества. Единицею общественного союза служит семья, и воспитание ребенка, для того чтобы послужило на пользу общества, должно служить на пользу семье. Семья есть единица общественного союза, имеющая цельное бытие, и бытие не одной настоящей минуты, ибо семья соединяет в себе и настоящее, и прошедшее, и будущее. Ее настоящее утверждается на прошедшем и прозирает в будущее.
Итак, не отрывать следует ребенка от среды, в коей он родился, а развивать его в этой среде и для нее: тогда развитие его будет происходить в здоровой атмосфере, без искусственных стремлений к выходу из среды своей. Первое воспитательное влияние должно быть предоставлено семье, а когда государство предпринимает на первых шагах взять воспитание ребенка в свои руки, отрывая его от семьи, от этого не польза, а вред и семье, и обществу. Интерес государства в том, чтобы дети не оставались без элементарного обучения – грамоте, письму, счету; но лучший для того учитель должен быть агентом семьи, а не агентом правительства, не ремесленным чиновником, от государственной власти поставленным, не искателем карьеры и отличий, но человеком, преданным делу воспитания, с любовью к своему делу, с сердечной заботой о детях и о детской душе.
Вот почему надобно было дорожить добровольною по призванию деятельностью церковных учительниц корпораций, для первоначального обучения детей. Но эту самую организацию, самую простую и не обременительную для казны, государство разрушило и заменило ее искусственною организацией, создавая дрессированный полк учителей, стоящих громадных сумм и оказывающихся неспособными к своему делу, лишенными всякого к нему призвания и приводящими начальную школу в полное расстройство.
Другое положение законодателя, будто книга служит главным орудием просвещения, заключает в себе также ложь, противную природе. Предполагается, что на душе каждого ребенка, как на листе белой бумаги, учитель пишет все то, что установлено на ней, и насаждает в ней, по букве учебной книги, те идеи, которые должны образовать в нем гражданина для всякой деятельности. Даже самодеятельности ученика нет места в этой системе – вся работа принадлежит учителю. Этим путем приобретаются будто бы знания, которые сами собою усвояются уму, став в самом начале натверженными будто бы сознательно.
На этом основании главным орудием обучения становятся учебники, по общему плану составленные, так что и нравственные понятия служат предметом обучения по учебнику морали. И ученик отпускается из школы с запасом натверженных идей, которые составят для него руководство в жизни.
Но всякая идея, для того чтобы принести плод, должна быть осмыслена, осмыслена жизнью, то есть делом жизни; иначе в соприкосновении с жизнью, она только оболживит жизнь и деятельность. Школа делает лживое дело, когда ученик выносит из нее только правила и абстрактные положения, а не ощущения; рассуждения, а не добрые навыки; уроки, а не добрые примеры. Все это доброе ребенок должен прежде всего выносить из семьи своей и из той среды, в коей родился, то есть из области бессознательной, которая есть сама жизнь. Но от этой самой жизни отрывает его демократическая школа, отрывая его обязательно и от семьи, и от среды его.
Мысль без действия стынет и замирает. Только мысль в действии и чрез действие становится плодотворною. Всякому случалось встречать простых, малограмотных людей, поражающих умом и способностями. Иной крестьянин, едва умеющий читать и писать, обладает в среде своей достоинством и умением; вся деревня его уважает, и точно вся природа, посреди коей он вырос, ему известна и его слушает, а в своей семье он домашний гений и руководитель. Иной городской рабочий, едва научившийся читать и писать в своей школе, полюбив и осмыслив технику ремесла своего, и отдаваясь ей исключительно, становился в ней мастером, у которого ученому технику есть чему поучиться. Он не проходил начальной школы рационализма и критики, и может быть, благодаря тому поднялась в нем и развилась природная творческая способность. Он вырос и образовался в природе, а только повинуясь природе можно овладеть ею.
Итак, может ли процветать школа, когда она ни в деревне, ни в городе не выросла сама собою, как школа своя, родная; когда она извне организована, извне придумана, извне навязана. Нет ей дела ни до желания и положения родителей, ни до природы и промыслов края. Естественно, что родители и семьи относятся к ней равнодушно, если не враждебно, не следят за исправностью детей; и в детях нечего искать любознательности в учении и любви к школе. Школа пустеет и падает. И учитель не имеет душевной связи со школою и с ее краем, и он извне в нее прислан из полка дрессированных учителей, приставлен к ней, как чиновник, и думает не об ней, а о том, как угодить начальству, и о своей карьере. А государство образует из них какое-то особое двуснасное сословие своих агентов, без духовного призвания, точно без роду без племени, без твердого знания, без твердого образования, без опыта, без нравственных убеждений. И потому все они, хотя вышли из невежества, но все лишь полуобразованы; но когда из невежества выводится человек в полуобразование, мы приводи