тивопоставить, посторонимся — по принципу дзюдо — и позволим им влезть и увязнуть, что ослабит давление на нас. Если соображения были таковы, то в них есть резон. Тем более что коридор внешнеполитических возможностей, имеющийся у Путина благодаря деятельности Горбачёва, Ельцина и шеварднадзевско-козыревской «дипломатии», той «геополитической катастрофе» (выражение В.В. Путина), в организации которой они сыграли огромную роль, крайне узок, — не развернёшься. В такой ситуации надо пользоваться тем, что есть, например, выдавливать американцев из Центральной Азии с помощью Китая. Другой вопрос, не получится ли так, что потом надо будет выдавливать Китай, а делать это будет нечем и не с кем.
И ещё один вопрос по поводу успехов РФ в Центральной Азии: это успехи государства или определённых корпораций, решающих свои проблемы под маскхалатом государства, успехи ЗАО «государство»? Над этим вопросом стоит подумать, оценивая результаты политики РФ в Центральной Азии. Но даже если признать это успехом государства, то общим фоном этого частичного успеха будет общее ослабление позиций РФ в постсоветской зоне по сравнению с 1990-ми годами. Не видно, чтобы у нынешней РФ была какая-то внятная, т. е. стратегически выверенная политика в ближнем зарубежье, очевидные следствия — проблемы с Украиной, Молдавией, Грузией и даже Белоруссией. Ситуация в отношениях с Латвией, Эстонией и Туркменией (при Туркменбаши), где третируют русских, а если говорить о прибалтийских карликах, то вовсю пытаются вытирать ноги и о саму РФ, свидетельствует о примате корпорационных и плутократических интересов по отношению к государственным и национальным, о наличии, помимо внешней политики РФ, внешних политиках корпораций, ведомств, кланов и иных структур (впрочем, то же мы имеем, например, в США).
Сегодня, как и при Ельцине, у России нет союзников в дальнем зарубежье; за последние восемь лет их практически не осталось в ближнем зарубежье. Более того, РФ далеко не всегда выступает в качестве арбитра на постсоветском пространстве. Возможно, СНГ и должно было отойти в мир иной, но произошло это именно в последние годы. Можно ли признать внешнеполитический баланс последних лет положительным? Сомневаюсь. Другой вопрос — мог ли этот баланс теоретически быть положительным? Тоже сомневаюсь. Не сомневаюсь в том, что в принципе не всё сделано, чтобы он стал положительным.
VII
Если от конкретики и статистики перейти на уровень теории, то очевидны три результата уходящего восьмилетия:
• деполитизация общества;
• десивилизация общества (ослабление и упадок гражданского общества);
• маркетизация политики — внутренней и в какой-то степени внешней, т. е. вытеснение политических и национально-государственных составляющих рыночными, бизнесом.
Вообще, деполитизация и десивилизация общества начали развиваться с октября 1993 г., и к концу 1990-х плутократия в значительной степени преуспела в подрыве как политической сферы, так и гражданского общества — и та, и другое были приватизированы «семьями» плутократов. В последние 7–8 лет этот процесс ускорился и углубился, и многое в курсе центральной власти работало и работает на такой результат, когда политика превращается в административно-рыночно-репрессивную деятельность, а исходно хилое гражданское общество почти протягивает спирохетозные ножки. И тем не менее нельзя сказать, что это на 100 % результат сознательного курса на сужение гражданской и политической сфер. Во многих отношениях это системный и объективный, не зависящий от злой или доброй воли процесс, у которого сильные русские и мировые корни.
Суть в том, что и политика, и гражданское общество — феномены, нехарактерные для русской истории и русского общества. Оба эти феномена возникли на Западе (политика — в XVI–XVII вв., гражданское общество — в XIX в.). Они — роскошь и одновременно орудие западной цивилизации для решения её проблем. Для решения русских проблем ни политика, ни гражданское общество не годятся, они у нас не работают. В отличие от западной, в истории русской они появляются как продукт и признак разложения системы, социального упадка. Очаги гражданского общества впервые появились в России в 1870-е годы и исчезли в 1917 г.; политика в строгом смысле слова возникла в 1905 г. и кончилась в 1917–1918 гг. (формально с «мятежом» левых эсеров, по сути — с разгоном «учредилки»). Подчеркну, что и гражданское общество, и политика в пореформенной России часто носили уродливо-ублюдочный, фарсово-карикатурный характер.
Второе пришествие политики и гражданского общества — ещё более фарсовое и уродливое — состоялось в конце 1980-х как результат разложения советского коммунизма. На этот раз они оказались ещё более слабыми и менее жизнеспособными.
Русская история показывает, что по мере формирования её новых структур социальное пространство политики и гражданского общества сжимается. Иными словами, в русской истории гражданское общество и политика суть показатели упадка и регресса системы, а не подъёма и прогресса. Русские проблемы, будь то снизу или сверху, не решаются ни политическим, ни гражданско-общественным способом. Это не хорошо и не плохо — это реальность.
Впрочем, и на современном Западе нарастает процесс если ещё не полного упадка, то стремительного ослабления-отступления нации-государства, политической сферы и гражданского общества. Связано это с неолиберальной трансформацией позднего капитализма, когда капитал перестаёт нуждаться во многих прежних своих институтах, структурах и сферах и начинает обеспечивать проблемы капиталистического накопления иными способами. В этом плане у деполитизации и десивилизации постсоветского социума — не только русские властные корни и причины, но и мировые неолиберальные: неолиберальному brave new world’у ни политика, ни гражданственность не нужны и легче всего они искореняются там, где никогда не были сильны.
С неолиберальной глобализацией связан и развернувшийся особенно активно в последние годы процесс маркетизации внутренней и отчасти внешней политики РФ. Вообще-то, этот процесс — процесс вытеснения политических интересов государства экономическими интересами различных групп и корпораций — идёт во всём мире. Идёт он и в РФ. Многие политические комбинации в РФ, политика РФ в СНГ и в «дальнем зарубежье» — всё это преследует экономические цели, причём нередко вовсе не государства, а отдельных кланов, компаний или групп лиц. И это далеко не только сегодняшняя русская тенденция, а частный случай проявления общемировой тенденции деполитизации посредством экономической приватизации и приватизации власти. Об этой тенденции немало говорят и пишут на Западе (например, Ч. Льюис — руководитель американского Центра общественной чистоты, и многие другие).
VIII
В завершение хочу отметить следующее. РФ в своём развитии подходит к очень важной развилке, точке бифуркации, выражаясь пригожинским языком. Проедание советского наследия подходит к концу и, по-видимому, будет завершено к середине следующего десятилетия (аккурат к 2017 г.?), а, возможно, и раньше. После этого дальнейшее развитие РФ может пойти одним из двух путей. Либо центральная власть будет решать общесистемные проблемы за счёт экспроприации и депривации населения, что чревато взрывом и распадом страны, либо за счёт экспроприации огромного паразитического слоя коррумпированных чиновников и плутократов; это чревато внутриэлитной войной с подключением к ней криминала и этнократий внутри страны и внешних сил. То есть оба варианта опасны и чреваты серьёзными последствиями. Попытка отказаться от выбора, потянуть время даёт ситуацию Николая II, Керенского, Горбачёва.
Вообще, судьбоносные повороты и моменты в русской истории, повороты, ведущие к формированию новых систем, происходили именно тогда, когда проедалось наследие (прежде всего, материальное) предыдущей эпохи и вставала задача большого передела с ленинским вопросом «кто — кого». Таких моментов было два — в 1560-е и в 1920-е годы.
В первом случае было проедено наследие удельно-ордынской Руси (прежде всего, исчерпан земельный фонд для раздачи поместий), и власть посредством опричнины создала самодержавие — новую, центрально («государственно») ориентированную форму власти, ограничивавшую аппетиты тогдашних «олигархов» из нескольких кланов Рюриковичей и Гедиминовичей.
Второй случай — это ликвидация группой Сталина уродливой рыночно-административной системы НЭПа (треугольник «комначальник — руководитель треста — нэпман в качестве барыги») в конце 1920-х годов, когда стало ясно, что дореволюционное наследие проедено и впереди — олигархизация комвласти на коррупционной основе, сырьевая ориентация экономики, финансовая и политическая зависимость от Запада — весь набор постсоветских прелестей. Выбор группы Иосифа Грозного, как и Ивана Грозного, совпал с общенациональными задачами страны.
Сегодня мы накануне третьего поворотного момента в русской истории — национальный или криминально-плутократический (с распадом, криминально-гражданскими войнами, неохазариями и неоордами и т. п.) варианты развития. По сути, этот выбор обозначился уже в 1999–2000 гг., однако при всех тенденциях к развитию во втором направлении, окончательный выбор за время президентства Путина, за первые восемь лет ХХI в. так и не был сделан, он остался в качестве наследия преемнику. Последний (даже если им вдруг окажется сам Путин — далеко не худший вариант) уже не сможет передать его дальше — нет времени, и это, пожалуй, первый «метафизический» итог восьмилетия — упущенное время. Конечно, Путину пришлось действовать в крайне неблагоприятных внутренних и внешних условиях, резко ограничивающих возможности политической субъектности. Но верно и то, что президент избрал неолиберальный экономический курс как средство преодоления этих условий и этот курс входит в острое противоречие с сохранением социальной и государственной целостности РФ. Чем-то придётся жертвовать. Сам императив выбора — ещё один «метафизический» результат президентства Путина.