Россия была объектом этих «игр»-приготовлений, а не субъектом, поскольку «модель А-II» предполагает постепенную утрату субъектности в международных и мировых делах. Что еще хуже, в России начала XX в., условно говоря, на 1913 г. не было субъекта, способного изменить положение в стране и страны — в мире, не было субъекта стратегического действия (ССД), способного разрешить базовые, смертельно опасные, работавшие на разрыв державы противоречия. Противоречий было немало, но главных — три.
Российская империя в 1913 г.Противоречия
Первое противоречие заключалось в следующем. С середины XVI в. в России развивалась тенденция роста численности господствующих групп при уменьшении «объема» собственности, которой они располагали. Господствующие группы трех структур русской истории — боярство, дворянство, пореформенное чиновничество — были функциональными органами власти, причем каждый последующий слой-орган был многочисленнее предыдущего, а отдельный средний представитель каждого нового слоя обладал меньшей собственностью, чем таковой предшествующего. Иными словами, власть в лице своих функциональных органов охватывала все большую часть общества, становясь при этом, если так можно выразиться, менее собственнической. И это была тенденция.
Однако с третьей четверти XIX в. в России наряду с этой тенденцией начала развиваться противоположная. Формирование капиталистической собственности, своей и иностранной, причем определенные сегменты власти функционально подключались к этой собственности, противоречило тенденции, о которой речь шла выше. Налицо противоречие, которое могло (должно было) разрешиться либо победой собственности и капитала над властью и традиционными слоями, либо освобождением власти от собственности. Самодержавие не могло обеспечить ни одного из вариантов решения, по сути, консервировало ситуацию, способствуя выработке социального динамита; такой курс, который мог принести хоть какие-то результаты при Николае I, при Николае II становился катастрофическим. Позднее самодержавие не могло не только разрешить противоречие, о котором идет речь, но даже сделать определенный выбор как в силу своей исходной природы, так и в силу самоолигархизации, выразившейся, помимо прочего, в импотенции аппарата управления, готовности многих его представителей играть в игры с оппонентами режима — от революционеров до агентов западных спецслужб. Иными словами, позднее самодержавие не могло выступить субъектом изменений, которых требовало набиравшее остроту противоречие — в 1913 г. это было очевидно, и патриотический порыв 1914 г. приглушил остроту всего лишь на год.
Второе противоречие, связанное с первым, заключалось в следующем. Традиционное русское хозяйство, в основе которого лежало наше «рискованное земледелие», создавало небольшой, в отличие от западноевропейских и большей части азиатских обществ, по объему совокупный общественный продукт, к которому и примерялись потребности традиционных господствующих слоев, определявшиеся русской «системой работ». С XVIII в., особенно с екатерининских времен, ситуация стала меняться: русское дворянство усвоило западные потребности, определявшиеся раннекапиталистической, буржуазной «системой работ», а местная-то система работ осталась прежней. Эта проблема была «решена» усилением эксплуатации крестьянства — в три раза всего лишь за 30 лет. Дальше этот процесс шел по нарастающей, резко рванув в последней четверти XIX в. в связи с интеграцией России в мировую капсистему в качестве поставщика зерна и сырья.
«Западнизация» пореформенной России привела к тому, что наряду с прибавочным у населения стали отчуждать часть необходимого продукта. Запад, писал один из самых блестящих и умных русских публицистов рубежа XIX–XX вв. М. О. Меньшиков, «поразил воображение наших верхних классов и заставил перестроить всю нашу народную жизнь с величайшими жертвами и большою опасностью для нее. Подобно Индии, сделавшейся из когда-то богатой и еще недавно зажиточной страны совсем нищей, — Россия стала данницей Европы во множестве самых изнурительных отношений. Желая иметь все те предметы роскоши и комфорта, которые так обычны на Западе, мы вынуждены отдавать ему не только излишки хлеба, но, как Индия, необходимые его запасы. Народ наш хронически недоедает и клонится к вырождению, и все это для того только, чтобы поддержать блеск европеизма, дать возможность небольшому слою капиталистов идти нога в ногу с Европой. Девятнадцатый век следует считать столетием постепенного и в конце тревожно-быстрого упадка народного благосостояния в России. Из России текут реки золота на покупку западных фабрикантов, на содержание более чем сотни тысяч русских, живущих за границей, на погашение долгов и процентов по займам и пр., и неисчислимое количество усилий тратится на то, чтобы наперекор стихиям поддерживать в бедной стране богатое культурное обличье. Если не произойдет какой-нибудь смены энергий, если тягостный процесс подражания Европе разовьется дальше, то Россия рискует быть разоренной без выстрела…».
М. О. Меньшиков (25.09.1859–20.09.1918)
Иными словами, возникло противоречие между потребленческим вектором верхушки и жизненным вектором огромной массы населения, «моральную экономику» которой эта верхушка разрушала и как экономику, и как моральную. То, какой остроты достигло противоречие, продемонстрировала пугачевщина 1906–1907 и 1916–1917 гг. Разрешить и это противоречие, как показала столыпинская реформа, власть не могла — только обострить.
Третье противоречие я уже упоминал — между сырьевой специализацией экономики и великодержавным геополитическим статусом, который слабел сам по себе и сознательно подрывался Великобританией и Ротшильдами. И это противоречие самодержавие решить не могло. Более того, вступив в войну, оно усилило его — и не только его, но и два других. Усилило как внутренним напряжением, так и большей — война — открытостью внешнему миру, внешним силам. А в открытой, тем более плохо сбалансированной системе начинаются колебательные движения и хаотические процессы, которые внешние силы могут использовать, усиливать, направлять. Причем даже в том случае, если сначала колебания незначительны или выступают в качестве маловероятного явления, важно чтобы они произошли, стартовали, а далее, по теории Брумля, включается цепь явлений, которые с точки зрения данной системы маловероятны, но одно маловероятное явление тянет за собой или порождает другое (пример — деятельность тандема А. Яковлев — М. Горбачев), в результате угроза вторжения Чужого становится реальной и система либо разрушается (Россия-1917), либо захватывается Чужехищниками (СССР-1991).
Если самодержавие не смогло решить противоречия и расшиблось о них с внешней помощью, то Советский Союз — системный антикапитализм — возник и состоялся как решение, снятие именно этих противоречий. Его возникновение стало той самой «сменой энергий», на которую надеялся М. О. Меньшиков. Противоречие между властью и собственностью было решено в пользу власти; октябрь 1917 г. и тем более 1929 г. (отмена НЭПа) есть очищение власти от собственности (В. В. Крылов), «окончательное решение» властью собственнического вопроса. Конкретной формой решения стала номенклатура — господствующий слой без собственности. Противоречие, связанное с низким уровнем совокупного продукта и потреблением верхов было снято путем установления жесткого контроля над потреблением номенклатуры, введением иерархически ранжированного потребления. Противоречие между сырьевой ориентацией и великодержавным статусом было снято в пользу великодержавности. Основой снятия стало создание двух новых мировых промышленных комплексов — Донецко-Днепропетровского и Уральско-Кузбасского, обеспечивших к 1937 г. промышленную автаркию от капиталистического мира, и мощного военно-промышленного комплекса и армии, сломавших хребет вермахту. Да, пятилетки профинансировали нам Рокфеллеры, Гарриманы и другие хищники в своих экономических (прибыль) и геополитических (поднять СССР до такого уровня, чтобы он мог сцепиться с рейхом и в схватке взаимоуничтожиться) интересах. Но рабочие руки-то были наши, энтузиазм был наш (достаточно послушать музыку 1930-х), организация — наша, идеалы — наши.
Однако — внимание — все это осуществилось главным образом с конца 1920-х по конец 1930-х годов. А между 1917 и 1927/29 гг. — 10–12 лет интернационал-социалистической фазы революции в России — противоречия самодержавного режима не то что не решались, но отчасти решались медленно (мешали НЭП и курс на мировую революцию), отчасти было не до того, отчасти шли мощные помехи извне. Но если советский режим — по своим идеалам, интенции и потенции — принципиально мог решить противоречия, о которых идет речь, то самодержавная система не могла этого сделать принципиально, как и главный продукт ее разложения — белое движение. Это означало, что самодержавие не способно выступить субъектом стратегического действия (далее — ССД). Однако не только власть, не только верхушка правящей элиты, прогнившая изнутри, но и контрэлита, либералы и революционеры, погрязшие в склоках, не были ССД. Либеральные и революционные контрэлиты не имели веса и сил, достаточных для того, чтобы выступить в качестве ССД царской власти.
Ни власть, ни верхушка правящей элиты, ни контрэлита (либералы и революционеры, погрязшие в склоках) ССД не были. И, тем не менее, они сыграли, а точнее, их сыграли. Их сыграл реальный ССД, который находился за пределами России и частью которого либералы и революционеры стали, использовав как мощный мировой, глобалистский рычаг против евразийской империи. И субъект этот, который силами международных и российских революционеров завалил империю, окончательно оформился именно в 1913 г. и произошло это на мировом уровне, в США. Поэтому имеет смысл бросить азимовский взгляд с высоты на мир, каким он был в 1913 г. и прежде всего на США.
Мир-1913
США уже тогда были экономическим лидером, правда, не нисходящим, как сегодня, а восходящим: по объему производства в 1913 г. США превзошли Великобританию, Францию и Германию вместе взятых. Налицо была явная смена лидера, символическим подтверждением которой стала именно в 1913 г. первая в истории победа американских теннисистов над английскими в кубке Дэвиса, причем на территории противника — на Уимблдоне. За технический прогресс приходится платить: в 1913 г. в результате «автомобильных инцидентов» в США погибли 2488 человек. Но что такое 2,5 тыс. жизней для кузницы нового капиталистического будущего? А то, что оно создается именно в Штатах, у большинства современников сомнений не было.