Новый хозяин земли Русской, Александр Павлович, не решился судить вершителей кровавого дела, поскольку, хоть и косвенно, был вовлечен в заговор сам. Бунтовщики уверяли наследника, что его взбалмошного, непредсказуемого отца возьмут под стражу и объявят безумным, после чего цесаревич начнет исполнять при нем роль регента. Молодой человек, изведенный болезненно подозрительным императором, дал на это согласие; однако на деле капризного венценосца цинично удушили шарфом, сделав его первенца в некотором смысле соучастником преступления, практически отцеубийцей. Неудивительно, что Александра зримо тяготило любое общение с участниками мартовского переворота.
Беннигсен не являлся исключением, но круг, из которого государь мог выбирать вождя для армии, был, мягко говоря, узок. Багратиона, известного своей горячностью, Александр даже не рассматривал, а Кутузов, недавно разбитый при Аустерлице, на время утратил высочайшее доверие. Первоначально же назначенный командующим русской Заграничной армией шестидесятивосьмилетний фельдмаршал Михаил Федотович Каменский с самого начала похода повел себя как безумец. Этот старик, которого в столице помпезно именовали «последним мечом Екатерины», отдавал взаимоисключающие приказы, жаловался на всевозможные болезни, молил императора об отставке и в конце концов просто бросил войска, предписав им возвращаться к русским границам, при необходимости оставляя неприятелю обозы и артиллерию! Такое «командование» грозило русским небывалой катастрофой, а Наполеону, наоборот, предвещало триумф, по сравнению с которым «Солнце Аустерлица» могло показаться малоразличимой звездочкой в ночном небе.
Но тут шестидесятиоднолетний генерал Беннигсен, состоявший под началом Каменского, своенравно не подчинился ему, справедливо посчитав, что «сей последний сошел с ума». 26 декабря 1806 года он на свой страх и риск вступил в бой при Пултуске с маршалом Ланном.
Ганноверский барон нежданно показал себя крепким орешком, не дав звезде французского маршалитета разгромить русские силы. Более того, русский генерал имел все основания считать, что у него похитили победу, и вовсе не французы: буквально в пятнадцати верстах от Беннигсена находились войска под началом его сослуживца Федора Буксгевдена которому сдал дела бежавший Каменский. Они, слыша грохот канонады, не двинулись на помощь своим, формально исполняя эксцентрический приказ надломленного старца. В чем тут было дело? В беспрекословном подчинении неадекватному командованию? Неверной оценке ситуации? Или, как шептались в армейских кругах, в ревности Буксгевдена, не желавшего лишней славы сопернику, метившему на место заржавевшего «екатерининского меча»?
Если верно последнее, то расчет с треском провалился: Беннигсен хоть и не разбил Ланна, но сражался с честью и войско свое сохранил. Удержав Пултуск 26 декабря, генерал все же отступил на следующий день, разумно опасаясь, что к неприятелю подойдут подкрепления и позиция русских станет уязвимой. Однако в Петербург полетела победная и, как водится, преувеличенная реляция, которая стала бальзамом для измученного сердца императора. В Беннигсене Александр увидел решительность, смелость и в конце концов полководческое дарование, как будто бы способное переломить военную удачу Наполеона. Царь ни на секунду не забывал о том, что автор донесения совершил когда-то в Михайловском замке, но теперь этот соучастник цареубийства подарил Александру надежду в ситуации, которая казалась отчаянно безнадежной. В столице шумно отпраздновали «победу» при Пултуске, Беннигсен получил орден Святого Георгия II степени и был немедленно назначен главнокомандующим, а пассивного Буксгевдена из Пруссии отозвали. Тот пришел в бешенство, но что делать? Фортуна любит дерзких; к тем, кто переминается с ноги на ногу, она равнодушна.
Столь внезапный и блестящий взлет Леонтия Леонтьевича, конечно, был авансом, и генерал понимал это как никто. Он жаждал случая упрочить свою славу. И вскоре возможность такая представилась.
В сражении при Прейсиш-Эйлау в известной степени виноват французский маршал Мишель Ней. Недовольный зимними квартирами, он без ведома Наполеона двинул свои войска восточнее. Беннигсен интерпретировал эти действия как начало масштабного наступления неприятеля на Кенигсберг, который был тылом русских и пруссаков. Помимо чисто военных соображений, диктовавших необходимость активных действий, имелись еще и психологические: после падения Берлина город, где традиционно присягали прусские монархи, оставался символом независимости королевства. В общем, защищать «прусскую Москву» было обязательно. Беннигсен составил амбициозный план отрезать Нея и Бернадота, далеко отстоящих от основной французской армии, и молниеносно покончить с ними. Его хороший замысел, однако, был скверно исполнен: сказалась и нерасторопность исполнителей, и отвратительные погодные условия. Пока русские по-черепашьи пытались что-то сделать с французскими корпусами, в дело вмешался лично Бонапарт.
Наполеон, хотя и недовольный самоволием Нея, решил действовать по своему старому принципу: «Сначала ввяжемся, а потом посмотрим». Видя, что русские пришли в движение, он предписал Бернадоту отступать на запад, заманивая Беннигсена и растягивая коммуникации неприятеля, а сам начал готовить ловкий маневр, намереваясь обойти русскую армию с юга, отрезать ее от путей снабжения из Кенигсберга и в итоге разгромить.
Все зависело от того, удастся ли сохранить приготовления французов в тайне. Но тут Бонапарта постигла неудача: что у русских было налажено образцово, так это слежка за дорогами. Курьер, скакавший от французского начальника штаба Бертье к Бернадоту, попался в ласковые объятия гусарского разъезда из авангарда, в командование которым только что вступил Петр Иванович Багратион. Чуть позже казаки перехватили еще несколько неприятельских депеш, и план Бонапарта предстал перед Богом Рати во всей полноте. Он имитировал дальнейшее наступление на Бернадота и заставил его продолжать движение на запад в то время, как сам начал отступление. Это исключительно успешная военная хитрость привела к тому, что корпус наполеоновского маршала оказался «выключен» из дальнейших событий. Тем временем Беннигсен, получивший донесение Багратиона, организовал перестроение войск, чтобы заслонить Наполеону путь.
Император французов вскоре понял, что его первоначальный план сорван, и погнался за русской армией. Беннигсен, впрочем, не робел перед Наполеоном и находился в поисках выгодной позиции для генеральной битвы, которую он в итоге и найдет возле городка Прейсиш-Эйлау. Саму же возможность такого поиска командующему героически обеспечивал именно Багратион, авангард которого внезапно превратился в арьергард.
К тому времени Петр Иванович уже имел репутацию короля арьергардных боев – пожарной команды или кареты скорой помощи, надежно прикрывающей отступление. Встав стеной и отбивая французские атаки, ветеран суворовских походов не дал Бонапарту добраться до армии Беннигсена. 26 января она организованно прошла через Прейсиш-Эйлау и расположилась за городом, готовясь к будущей битве. «В этой защите арьергардной более всех участвовал и заслужил всеобщую похвалу командующий… 3-м егерским полком генерал-майор Барклай-де-Толли, который в этом сражении и был ранен», – вспоминал Сергей Волконский, в ту пору – адъютант Беннигсена. Так на авансцене русской истории появился еще один будущий герой Отечественной войны 1812 года.
Вечером под натиском неприятеля войска Багратиона отошли и присоединились к основной армии, однако Беннигсен внезапно отдал приказ выбить французов из Эйлау. Солдаты были измучены и нуждались в отдыхе, однако тут Петр Иванович буквально выдал мастер-класс по мотивации.
«Багратион безмолвно слез с лошади, стал впереди передовой колонны и повел ее обратно, – вспоминал Денис Давыдов. – Все другие колонны пошли за ним спокойно и без шума. Но при вступлении в улицы все заревело “ура!”, ударило в штыки, и мы снова овладели Эйлау. Ночь прекратила битву. Город остался за нами».
Увы, чуть позже Эйлау все же перешел в руки французов. Почему так случилось, сказать однозначно нельзя. Беннигсен приписывал внезапный отход своему хитрому плану – заставить Наполеона атаковать из города и бить по хорошо укрепленному центру его позиции, что действительно привело к тяжелым последствиям для французской армии на следующий день. Однако остается вопрос, зачем в таком случае он ранее отдавал приказ возвратить Эйлау. В мемуарах Леонтий Леонтьевич ответил так:
«Чтобы неприятель не имел возможности занять днем местность, находящуюся между городом и нашей позицией (что совершенно напрасно могло беспокоить наши войска постоянными тревогами в течение ночи)».
Другие участники событий – например, тот же Денис Давыдов – приписывали потерю города ошибкам оставшегося там после отъезда Багратиона генерала Сомова и внезапной контратаке французов. По словам известного гусара и поэта, благодаря этому несчастному происшествию французы, точнее, их часть, разместились на теплых квартирах, в то время как русские были вынуждены ночевать под открытым небом при минусовой температуре. Однако последующие события продемонстрировали, что неудобства не сказались фатальным образом на боевом духе русской армии.
Основная фаза сражения при Прейсиш-Эйлау разыгралась 27 января 1807 года. Как соотносились армии противников?
Современные историки установили, что они были примерно равны: по семьдесят тысяч человек с той и с другой стороны при двукратном преимуществе русских в артиллерийских орудиях. Однако все могло измениться. Бонапарт ждал подхода корпусов Даву и Нея; Беннигсен же уповал на прибытие прусского корпуса Антона Вильгельма фон Лестока, частично укомплектованного русскими полками.
Битва началась около восьми утра с ожесточенной артиллерийской дуэли. Русские готовились к обороне, французы медлили, ожидая подхода корпуса Даву. Лишь к десяти часам Бонапарт получил ободряющие новости о том, что подкрепление приближается. Передовая дивизия Даву вместе с дивизией из корпуса маршала Сульта энергично атаковала левый фланг русских, которым командовал генерал Остерман. Чтобы сдержа