Что касается офицерского корпуса, то здесь и у Кутузова было много конкурентов-ненавистников. Но для борьбы с ними Михаил Илларионович обладал навыками, которых не имел прямодушный Барклай: Кутузова можно смело назвать гроссмейстером аппаратных игр, ловким политиком, царедворцем и даже интриганом. Благодаря исключительной хитрости и лукавству главнокомандующий установил в армии единоначалие, кого-то попросту из нее удалив, как желчного Беннигсена, а кого-то отрешив от реального управления войсками. В число последних попал и Барклай, для которого подобное положение было попросту унизительным и нетерпимым. В Бородинском сражении приниженный генерал устремлялся в самые опасные места, ища смерти, но она миновала его. После оставления Москвы, попросив увольнения под предлогом поправки здоровья, Михаил Богданович покинул войска. Кутузов ответственность за потерю древней русской столицы возложил на неудачное управление войсками на первом этапе войны. То есть на Барклая. Пока удрученный полководец ехал в свое лифляндское имение, толпы народа выкрикивали проклятия ему вслед и называли изменником. От будущего Михаил Богданович не ожидал ничего хорошего. Жене он написал: «Готовься к уединенному и скудному образу жизни, продай все, что ты сочтешь излишним, но сохрани только мою библиотеку, собрание карт и рукописи в моем бюро».
Желая все же оправдать себя в глазах царя, Барклай направил ему несколько посланий и внезапно получил довольно любезный и ободряющий ответ. С одной стороны, царь указывал на ошибки генерала, ключевой из которых в глазах Александра было оставление Смоленска. По версии царя, именно этот первый на пути врага «истинно русский город» должен был стать пределом отступления. С другой стороны, император ясно давал понять Барклаю, что высочайшее доверие им не утрачено, и осуждал его отъезд из войска.
«Я предполагал, что вы будете довольны остаться при армии и заслужить своими воинскими доблестями, что вы и сделали при Бородине, уважение даже ваших хулителей. Вы бы непременно достигли этой цели, в чем я не имею ни малейшего сомнения, если бы оставались при армии, и потому, питая к вам неизменное расположение, я с чувством глубокого сожаления узнал о вашем отъезде. Несмотря на столь угнетавшие вас неприятности, вам следовало оставаться, потому что бывают случаи, когда нужно ставить себя выше обстоятельств… Я никогда не забуду существенных услуг, которые вы оказали Отечеству и мне, и я хочу верить, что вы окажете еще более выдающиеся. Хотя настоящие обстоятельства самые для нас благоприятные ввиду положения, в которое поставлен неприятель, но борьба еще не окончена, и вам поэтому представляется возможность выдвинуть ваши воинские доблести, которым начинают отдавать справедливость».
Поддержанный императором, Барклай возвратился на поле брани и в Заграничных походах возглавил объединенную русско-прусскую армию. В 1814 году он командовал войсками империи в битве у стен Парижа и за взятие французской столицы получил чин генерал-фельдмаршала. Казалось бы, его репутация полностью очищена перед современниками и потомством. И все же это не совсем так. Его роль в победе 1812 года замалчивалась, о ней попросту не вспоминали. Позже было решено поставить перед Казанским собором в Петербурге памятники Кутузову и Барклаю. Пушкин прочитает это символическое действие так: «Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов». Но Николай I ставил скульптору Борису Орловскому задачу прямо противоположным образом: отразить, что победой 1812 года Россия была обязана Кутузову, а окончательным разгромом Наполеона – Барклаю. На тот же замысел, по наблюдению прекрасного ученого Андрея Тартаковского, намекают изображения полководцев в Военной галерее Зимнего дворца. Кутузов там предстает на фоне заснеженных полей Родины, а за спиной Барклая ясно различим Париж.
Только много позже публицистика, мемуаристика и литература XIX века очертили реальную роль Барклая в Отечественной войне. Наиболее громкой его апологией стало стихотворение Пушкина «Полководец».
И долго, укреплен могущим убежденьем,
Ты был неколебим пред общим заблужденьем;
И на полупути был должен наконец
Безмолвно уступить и лавровый венец,
И власть, и замысел, обдуманный глубоко, –
И в полковых рядах сокрыться одиноко.
– О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!
Пушкин знал, о чем говорил, ведь он и сам пережил нечто подобное.
Новый всплеск неприличного, уже посмертного поношения Барклая начался в СССР после 1947 года, когда Иосиф Виссарионович Сталин опубликовал в журнале «Большевик» ответ на письмо преподавателя военной истории полковника Разина. Вождь разбирал тезисы, изложенные в послании советского офицера, про то, насколько «ленинским» является учение Карла Клаузевица о войне и военном искусстве. Там совершенно мимоходом Сталин дал оценку и Барклаю-де-Толли. Во всем советском и постсоветском барклаеведении это замечание вырывается из контекста, но мы воспользуемся случаем и дадим его полностью, чтобы пояснить, по какому поводу Сталин обратился к фигуре полководца.
«Нельзя двигаться вперед и двигать вперед науку без того, чтобы не подвергнуть критическому разбору устаревшие положения и высказывания известных авторов. Это относится не только к авторитетам военного дела, но и к классикам марксизма. Энгельс говорил как-то, что из русских полководцев периода 1812 года генерал Барклай-де-Толли является единственным полководцем, заслуживающим внимания. Энгельс, конечно, ошибался, ибо Кутузов как полководец был бесспорно двумя головами выше Барклая-де-Толли. А ведь могут найтись в наше время люди, которые с пеною у рта будут отстаивать это ошибочное высказывание Энгельса».
Итак, Барклай у Сталина появился походя, в заочном споре с Энгельсом, который (уточним: совместно с Марксом) вознес Барклая надо всем русским генералитетом. Можно упрекнуть главу Советского государства в полемическом преувеличении, но, собственно, из его слов отнюдь не следует, что Барклай был ничтожеством, бездарностью или придворным лизоблюдом, то есть обладал всеми теми негативными качествами, которыми позже наделяла его угодливая историография, пытаясь быть святее папы римского. Строго говоря, Сталин скорее возвышал Кутузова, чем принижал Барклая.
Главным довоенным консультантом вождя по вопросам Наполеоновских войн был академик Евгений Викторович Тарле, опубликовавший накануне и во время Великой Отечественной войны несколько работ, посвященных 1812 году. Основным героем этих текстов, безусловно, является Кутузов, но и Барклай выглядит в них вполне достойно. Так, в брошюре 1938 года «Освобождение России от нашествия Наполеона» говорится:
«Главнокомандующий Барклай де Толли понимал, что Наполеон стремится к битве в первой части войны, чтобы устроить новый Аустерлиц, разгромить русских и на этом закончить дело, выиграть войну. Барклай хорошо усвоил правило Наполеона: “Никогда не делать того, что хочет от тебя противник”. Значит – отступление».
В монографии «Нашествие Наполеона на Россию» Тарле рассуждал более развернуто:
«Великая заслуга Барклая не в том, что он перед войной и в начале войны говорил о заманивании неприятеля в глубь страны. Многие говорили об этом задолго до начала войны… У Барклая оказалось достаточно силы воли и твердости духа, чтобы при невозможном моральном положении, когда его собственный штаб во главе с Ермоловым тайно агитировал против него в его же армии и когда командующий другой армией, авторитетнейший из всех русских военачальников, Багратион, обвинял его довольно открыто в измене, – все-таки систематически делать то, что ему повелевала совесть для спасения войска…»
В 1943 году на экраны Советского Союза вышел художественный фильм «Кутузов», консультантом которого был Тарле и где образ Барклая выписан вполне сочувственно. В картине показано несправедливое отношение к генералу со стороны других офицеров и солдат во время отступления. Так, рядовой в исполнении чудесного Михаила Пуговкина, не понимая, что перед ним находится сам командующий, простодушно признается ему, как он рад удалению из армии ненавистного «немца». В ответ Михаил Богданович горько произносит: «Он не немец, он шотландец». Демонстрируется в фильме и храбрость Барклая, проявленная в Бородинском сражении. Однако экранный Кутузов превосходит его пониманием, что идет не обычная, а народная, отечественная война.
Картину Сталин не просто смотрел – он подарил пленку с ней Уинстону Черчиллю: английский премьер позже написал советскому лидеру, что это один из лучших фильмов, которые он когда-либо видел. Очевидно, Иосиф Виссарионович не имел ничего против трактовки образа Барклая в этом кинопроизведении. Его лояльность к военачальнику доказывается также и тем, что 8 сентября 1945 года по инициативе наркомата обороны, который возглавлял сам вождь, было принято постановление Совнаркома о двухсотлетии со дня рождения Кутузова: в рамках празднования даты правительство решило установить на Бородинском поле памятники «соратникам» юбиляра: Багратиону и Барклаю-де-Толли. Бюсты двух генералов отлили в 1949 году.
Стало быть, нет никаких оснований полагать, будто сталинское мимолетное замечание в «Ответе товарищу Разину» намекает на подлость, глупость, бездарность военачальника. Однако именно так оно было воспринято некоторыми конъюнктурщиками от истории, и в целом ряде послевоенных сочинений на несчастного Барклая повторно возводили немыслимые поклепы. Особенно в этом отношении преуспел популяризатор военной истории Николай Гарнич, под пером которого Михаил Богданович предстал «клеветником», «посредственным полководцем», «сварливым и ограниченным лицемером». Впрочем, было бы ошибкой считать поливание Барклая помоями каноном историографии конца 1940-х – начала 1950-х. За полководца, хотя и с оговорками, заступались даже столпы официальной науки. Так, профессор Военной академии имени Фрунзе Любомир Бескровный в рецензии на книгу Гарнича писал: