азиатская держава.
Во-вторых, переговоры проходили в разгар так называемого Танжерского кризиса, когда Франция и Германия стояли на пороге войны из-за того, чьей колонией будет султанат Марокко. И это на фоне их старого территориального спора об Эльзасе и Лотарингии, спорных областях, которые Германия забрала себе по результатам Франко-прусской войны 1870–1871 годов. Париж переживал эту потерю тяжело, и разговоры о реванше то и дело заходили в высоких французских кабинетах. У России при этом уже был оборонительный союз с Францией, предписывающий ей прийти на помощь союзнику, если он подвергнется агрессии. Таким образом, формально после заключения Бьеркского договора Петербург должен был вступить в войну на стороне Франции, если на нее нападет Германия, или на стороне Германии, если ее атакует Франция. На бумаге это выглядело более или менее совместимо, но в реальной политической практике все происходит отнюдь не явно: в дебюте конфликта каждая сторона пытается представить себя жертвой, как это ярко покажет начало Первой мировой. Таким образом, теперь Россия рисковала попасть в дурацкое положение, когда в случае франко-германской войны ей пришлось бы выбирать из двух государств, одинаково апеллирующих к ее союзническому долгу.
В-третьих, оскорбителен для Парижа был сам факт кулуарности подписания такого договора. Традиции союзничества подразумевали, что если уж Николай II пришел к идее о возможности альянса трех континентальных держав, то он должен был бы провести переговоры о нем одновременно и с Германией, и с Францией, а не тайно подписывать договор с кайзером, отделываясь пустым замечанием, что он, мол, позже попытается привлечь к соглашению и Париж. Французские политические круги неминуемо должны были воспринять это как недружественный акт, нарушающий их доверие к Петербургу. Если учесть, что в этот момент русская сторона вела переговоры о займах с французскими банкирами, то подобная политика со стороны царя выглядит как минимум опрометчиво.
Видимо, Николай и сам понимал неоднозначность Бьеркского договора. Поэтому он пятнадцать дней ничего не говорил о нем своему министру иностранных дел Ламсдорфу, а текст показал ему и того позже. Вероятно, потому же он предписал председателю комитета министров Сергею Юльевичу Витте, едущему из США после заключения Портсмутского мира с Японией, посетить кайзера, вероятно надеясь на убедительность и красноречие германского родственника. Встреча русского политика с немецким императором произошла в Восточной Пруссии, в имении Роминтен, куда Вильгельм часто приезжал на охоту. Ныне это поселок Краснолесье Нестеровского района Калининградской области.
«Роминтен – охотничий замок, – писал Витте в своих воспоминаниях. – Он представляет из себя простой двухэтажный деревенский дом, против которого находится другой дом, тоже двухэтажный, еще более простой конструкции. Вторые этажи обоих домов соединяются крытою галереею. Большой дом и часть второго этажа меньшого дома занимают Их Величества, а остальное помещение – свита и приезжающие….Вблизи деревня, вокруг леса, где ежедневно во время пребывания в Роминтене охотится Император. Он и вся свита, как и гости, носят охотничьи костюмы. Император ведь особый охотник до форм. Вся жизнь весьма проста; комнаты также весьма просты, но, как всегда у немцев, все держится в большом порядке и чистоте».
Любопытна судьба флигеля кайзеровского дома: в отличие от центральной постройки он сохранился, хотя и был перевезен в другое место. Сегодня его можно лицезреть в Центральном парке Калининграда, там заседает дирекция.
Что же обсуждалось в этом живописном месте двумя искушенными государственными мужами? Разумеется, Вильгельм пытался перекрестить Витте в свою веру и убедить его в правильности Бьеркского договора. Остается открытым вопрос, что отвечал ему Сергей Юльевич. В мемуарах русский министр заявляет, что кайзер велеречиво рассуждал о континентальном союзе, но не стал показывать гостю текст соглашения с царем. Император, наоборот, уверял, что представил Витте договор и тот радостно воскликнул: «Хвала Господу! Благодарение Господу! Наконец-то мы избавились от отвратительного кошмара, который нас окружал». Кто здесь лукавит? Рискнем предположить, что министр. Кайзеру не имело особого смысла утаивать от гостя документ: иначе в чем для него вообще был смысл этой встречи? А вот Витте, обладавший чертами хитрого царедворца, вполне мог изобразить восторг, дабы укрепить свои карьерные позиции. Выдвиженец предыдущего царя, Сергей Юльевич прекрасно знал, что сын Александра III не питает к нему большой симпатии, хоть и прибегает вынужденно к его услугам. Витте вовсе не хотел неосторожным словом испортить выгодное впечатление о себе, произведенное на государя заключением удачного для России Портсмутского мира. Поскольку Бьеркский договор был подписан лично Николаем, а кайзер явно обладал некоторым влиянием на русского коллегу, министр демонстративно соглашался с обоими. Косвенным образом это доказывает то, что кайзер буквально обласкал своего визитера, надев на него в Роминтене цепь Красного орла – высшую награду Германии, обычно вручаемую лишь членам правящих домов, подарил Сергею Юльевичу свой портрет и написал царю письмо с благосклонными отзывами о Витте.
Однако председатель комитета министров, как человек глубокий и опытный, не мог не понимать всех подводных камней договора в Бьерке. Поэтому по возвращении в Петербург он осторожно солидаризировался с главой МИДа Ламсдорфом, который был откровенным противником этого документа. За спиной настойчивых дипломатов Сергей Юльевич продолжал соглашаться с буквой пакта, но предлагал Николаю II внести одно только маленькое (на самом деле ключевое) изменение: не гипотетически, а реально присоединить к нему Францию и лишь потом окончательно ратифицировать. Русский император сдался. Париж, и так напуганный непонятными для него инициативами царя, ответил категорическим отказом, зато вновь посулил займы. Николай скрепя сердце написал Вильгельму о невозможности ввести в действие договор без присоединения к нему французов. Вильгельм был в ярости, но все его попытки переиграть ситуацию оказались тщетны. Отныне Германия и Россия пошли разными курсами, и это сделало их противниками в грядущей мировой войне.
Война эта, как известно, началась 1 августа 1914 года. Страны Антанты – Россия, Франция, Англия – сошлись с другой коалицией, которая пока что состояла из двух противников – Германии и Австро-Венгрии (позже к ней присоединятся Турция и Болгария). Стратегия Берлина в этом столкновении первоначально базировалась на плане Шлиффена, смысл которого сводился к разумной идее – бить своих противников на востоке и на западе поодиночке. Ничего нового: разделяй и властвуй. Сначала надо обрушиться на Францию и разгромить ее в кратчайшие сроки, ведь Россия страна большая и, пока она ведет мобилизацию, разворачивая свои силы, война на западе уже будет закончена. Таким образом, синхронные действия русских и французов будут сорваны и держава Николая II останется один на один против германо-австрийских войск. Что касается Англии, то у нее нет сухопутной армии, и если ее союзники на континенте будут сметены, то Лондон сам запросит мира. Хитрый и перспективный план, хотя и немного авантюрный. Однако русские оказались гораздо расторопнее, чем казалось Вильгельму II.
Восточная Пруссия играла большую роль в царских замыслах войны, одобренных еще до ее начала. Предполагалось, что две наши армии стремительно войдут в немецкую провинцию с юга и с востока и возьмут обороняющиеся немецкие войска в клещи. Этот план и стал воплощаться 4 августа, когда 1-я русская армия под командованием Павла Карловича фон Ренненкампфа вступила на территорию Восточной Пруссии возле современного города Нестеров, тогда называвшегося Шталлупенен. Перед ней ставилась задача нанести поражение 8-й армии немцев, отрезать ее от Кенигсберга и принудить к отступлению за Вислу; 2-я армия же под началом генерала Александра Васильевича Самсонова должна была перерезать германцам пути отхода.
С самого начала в действиях русских войск сказывались спешка и несогласованность. Разные соединения переходили границу неравномерно, ставя себя в угрожающее положение. Так, самый первый бой этой войны 3-й армейский корпус генерала Епанчина принял у Шталлупенена внезапно и понес большие потери. Тем не менее он вынудил 1-й армейский корпус немецкого генерала Германа фон Франсуа отойти на соединение с основными силами 8-й армии к городу Гумбиннену.
Преследуя противника, конная группа Хана Нахичеванского приняла тяжелый бой при Каушене (ныне поселок Междуречье Гусевского района Калининградской области). Хан не был сколько бы то ни было способным полководцем, потому его основным методом были лобовые спешенные атаки на артиллерийскую батарею противника. Исход дела решил ротмистр Петр Врангель, будущий лидер Белого движения на последнем этапе Гражданской войны, знаменитый «черный барон», который благодаря этим событиям стал одним из первых георгиевских кавалеров Первой мировой. После нескольких неудач командование бросило вперед эскадрон кавалеристов Врангеля, который, умело используя холмисто-лесистую местность, скрытно подошел на небольшое расстояние от позиций противника и внезапно вылетел на врага из-за каушенской мельницы. Неожиданная атака была дерзкой и рискованной. Командир во главе своих солдат с шашкой наголо ворвался на германскую батарею и захватил ее. Будь немцы точнее в тот день, антигероем легендарной песни братьев Покрасс про Красную Армию, которая всех сильней, стал бы кто-то другой.
Интересно, что Врангель воевал под началом генерал-майора Павла Петровича Скоропадского, тоже отмеченного «Георгием» за бой при Каушене. Никто тогда не мог предугадать в этом командире будущего гетмана независимой Украины, который в 1918 году будет еле-еле держаться у власти на штыках тех самых немцев, которым он нанес поражение в первый месяц войны.
Взятие Каушена улучшило положение русских, они уверенно наступали на Гумбиннен. В 1946 году этот город был переименован в Гусев – в честь Героя Советского Союза Сергея Гусева, смертельно раненного 18 января 1945 года. Маршал Василевский вспоминал о нем: