А вот на Земландском полуострове немцы держались. Более того, 19 февраля начался внезапный удар противника с двух сторон, изнутри и снаружи окружения, по позициям советской 39-й армии. Вермахту удалось прорвать блокаду Кенигсберга и пробить коридор, соединяющий столицу области с Пиллау. Под вражеским контролем оказались шоссе и железнодорожная ветка. Вопрос о взятии Кенигсберга теперь мог решить только штурм, к которому советские войска вели планомерную подготовку.
Кого мы можем разглядеть среди советских бойцов, пришедших покончить с нацизмом в эту историческую область? Здесь много знакомых лиц. В 43-й армии 3-го Белорусского воюет командир тяжелого танка КВ с ясно различимой надписью «За Зою». Это младший брат знаменитой Зои Космодемьянской Александр. Увы, он погибнет в последние дни войны на Земландском полуострове.
В газете того же фронта под названием «Красногвардейская правда» трудится подполковник, сочиняющий последние главы поэмы, которую многие красноармейцы знают наизусть. Скоро появятся строки:
На околице войны –
В глубине Германии –
Баня! Что там Сандуны
С остальными банями…
Честь и слава помпохозу,
Снаряжавшему обоз,
Что советскую березу
Аж за Кенигсберг завез.
Это Александр Твардовский. Его замечательный «Василий Теркин» будет закончен в Тапиау, нынешнем Гвардейске.
В 50-й армии старшим лейтенантом служит Владимир Бушин, в будущем один из главных литературных критиков Советского Союза, о котором Сергей Михалков скажет: «Попал к Бушину на суд, адвокаты не спасут». Пока что он посылает в армейскую газету одно из первых своих стихотворений:
Все ближе заветная дата…
Я верю, что в этом году
Нелегкой походкой солдата
Я к двери твоей подойду.
Ты выйдешь навстречу, как прежде,
И, дверь не прикрыв за собой,
К моей пропыленной одежде
Внезапно прижмешься щекой.
За годы тоски и разлуки,
Что верности силу дают,
Твои драгоценные руки,
Как прежде, меня обовьют.
Редактор неожиданно отвечает: «Тов. Бушин, стихотворение Ваше получил. Оно настолько хорошо, что у некоторых товарищей в редакции возникло сомнение: действительно ли Вами написана эта вещь?…Прошу прислать другие Ваши стихи и указать Ваше воинское звание. Прошу не обижаться, если сомнение товарищей окажется неосновательным. К нам поступает много стихов известных поэтов, под которыми стоят подписи, не имеющие никакого отношения к этим стихам».
Автору лестно, что он заподозрен в плагиате… Он отправляет еще один текст – на этот раз по-военному суровый: про «логово Коха», разгром которого близок.
Готовит свой самолет к атаке на Кенигсберг летчик Владимир Гуляев, будущий актер, обаятельный милиционер-таксист Володя из «Бриллиантовой руки». Его «пассажир», Юрий Никулин, тоже неподалеку – в Курляндии, на территорию Восточной Пруссии он попадет уже вскоре после Победы, о чем напишет в мемуарах:
«В…одном небольшом городке наш дивизион разместился в здании бывшего немецкого танкового училища, на чердаке которого мы оборудовали клуб: сбили сцену, поставили скамейки. Здесь показывали кино, нашими силами устраивались концерты»[18].
Но это потом. Сейчас все ждут сигнала к штурму.
Несмотря на то что столица Восточной Пруссии не пала с наскока, близость Красной Армии деморализовала жителей города. Среди местного населения распространились панические слухи, что всех их убьют или отправят в Сибирь: начались самоубийства. Поведение Коха только усиливало опасения. По вечерам он выступал по радио, но говорил одно и то же. Шептались, что в эфир ставят пластинку, а сам гитлеровский наместник давно бежал. На самом деле это было не так. Гауляйтер лихорадочно пытался управлять своим разваливающимся владением. Он на чем свет стоит ругал коменданта крепости генерала Отто Ляша, утверждая, что он оправдывает свою фамилию: «ляш» (Lasch) по-немецки «вялый, безвольный». И Коху было отчего нервничать.
На землях Украины и юга России он прославился невиданными жестокостями и расправами, за которые шли спросить и с него, и с других сопричастных. Но и в Восточной Пруссии все годы войны совершались многочисленные преступления против человечности. Советские военнопленные целенаправленно содержались в ужасающих условиях, что предсказуемо приводило к огромной смертности. Так, возле нынешнего поселка Долгоруково Калининградской области частично располагался лагерь IA Штаблак. В позднейшем отчете СМЕРШа приведена ужасающая картина медленного истязания и в конечном счете уничтожения людей по национальному признаку:
«Лагерь… разбивался на участки военнопленных по национальностям… французы, поляки, бельгийцы и др. национальности, за исключением русских, беспрепятственно ходили по всему лагерю, а некоторые из них за пределами его…
Питание русских военнопленных в лагере было исключительно плохое… В связи с плохим питанием истощение советских военнопленных доходило до пределов. Вследствие этого военнопленные во избежание голодной смерти летом 1944 года взломали продуктовые склады лагеря, после чего участники взлома складов гестаповцами были подвергнуты жестокой расправе: 30 человек было расстреляно, 3 человека приговорены к смертной казни через повешение…»
Отчет говорит, что военнопленных косили тиф, туберкулез, дизентерия. Никакой медицинской помощи им не оказывалось: в больных эпидемическими заболеваниями нацисты видели живое покамест биологическое оружие. Их осознанно размещали в бараках со здоровыми, чтобы заразить и таким образом уничтожить других.
Потрясающее свидетельство о страданиях советских военнопленных оставил еврейский житель Кенигсберга Михаэль Вик, тогда мальчик, а в будущем знаменитый скрипач, который в нацистском обществе сам находился на положении парии.
Однажды утром из окна своего дома он увидел двух изможденных русских солдат, которые под вооруженным конвоем должны были вывозить городской мусор. Пленные пытались найти в баках какие-то остатки еды, но надсмотрщики со страшной бранью не давали им это сделать.
«У двоих парней раны были обмотаны туалетной бумагой, – вспоминал Вик. – Все указывало на то, что этих людей мучили умышленно и для облегчения их положения не предпринималось ничего. Я обратил внимание отца на несчастных, и он рассказал о сотнях тысяч голодающих русских, которых содержали в строго охраняемых лагерях, где они не получали никакой помощи и гибли. Но этим, которые вывозили мусор, можно было помочь, и мы решили класть в баки хлеб и картофельные очистки – другой еды нам едва хватало самим».
Увы, вскоре конвоиры раскрыли благородную хитрость Виков.
Одна из самых ужасных страниц истории Восточной Пруссии – Пальмникенская бойня, произошедшая в ночь с 31 января на 1 февраля 1945 года. Советские войска, отрезающие Восточную Пруссию от остальной Германии, приближались к концлагерю Штуттгоф возле Данцига. В связи с этим лагерное руководство погнало несколько тысяч заключенных-евреев в поселок Пальмникен (ныне Янтарное), намереваясь замуровать их в одной из штолен янтарной шахты «Анна», а после затопить ее. Но это неминуемо сказалось бы на качестве питьевой воды в поселке, и от первоначального плана пришлось отказаться. Кроме того, убивать женщин и детей противился командир местного фольксштурма Ганс Фейерабенд. Его спешно отправили на фронт, а ополченцев заменили подростками из гитлерюгенда, которых предварительно накачали шнапсом. Несчастных, которые в это время ютились в местных фабричных мастерских, вновь выгнали на улицу, уверяя, что их на судах перевезут в Швецию. Колонна двигалась вдоль берега, как вдруг конвоиры, солдаты СС и коллаборационисты, отсекли группу из примерно пятисот человек и стали стрелять в них. Но патронов не хватало, поэтому ослабевших узников забивали прикладами или загоняли в ледяное море. Шедшие впереди поняли, что их ждет, и попытались оказать сопротивление, но тщетно. Спаслось только тринадцать человек.
Насилию и пыткам на территории Восточной Пруссии подвергались также принудительно угнанные советские граждане. Секретарь военного суда Екатерина Тутурова рассказала о процессе над местным бауэром, мучившим своих подневольных работников:
«…Он над ними там издевался, и насиловал, и кормил как свиней, в общем, было заведено на него уголовное дело. В его же имении мы его и судили. Свидетелей было очень много… Приговор был к лишению свободы на десять лет. Немцы этого боялись, Сибири они боялись больше расстрела. В этом имении мы пробыли с раннего утра до позднего вечера. Все это время шло судебное заседание».
Во время перерыва к Туторовой подошли две женщины остарбайтера, которые внезапно попросили… покормить бауэра. «Я говорю: “Так он ведь так издевался над вами, а вы заботитесь о том, чтобы его покормить”. Они говорят: “Да, конечно он издевался и всего претерпели мы, но все-таки он человек”. И вот они принесли ему миску каши и кусок хлеба. Он встал с этой миской около окна, а окно выходило в большой парк. И вот он ел эту кашу и смотрел в этот парк. А когда после этого продолжилось заседание суда, он встал на колени, и стал просить у всех прощения, за то, что он себя так вел, издевался и так далее, а русские женщины его пожалели».
Накануне советского штурма Кенигсберга местное нацистское руководство решилось на последнее злодеяние. Перед наступающими советскими войсками в столицу Восточной Пруссии согнали сотни немецких военнопленных и остарбайтеров. Их держали под открытым небом и практически не кормили. Вид несчастных умирающих деморализующе воздействовал на жителей города: они не могли не думать, что произойдет, если Красная армия возьмет Кенигсберг и увидит соотечественников, уморенных за считанные дни до ее прихода. В результате было принято решение массово расстрелять людей и спрятать их останки.