С самого начала российское правительство заботилось не только о том, чтобы интегрировать евреев, но и о том, чтобы защитить от них другие национальности. Когда в 1791 году московские купцы обратились с просьбой оградить их от конкурентов, правительство ответило постановлением о запрещении евреям селиться в столичных городах: так было положено начало созданию «черты оседлости», которая ограничивала проживание евреев — за редким исключением — территориями Польши, Украины и Новороссии.
И все же на протяжении XIX века российские власти пытались найти способ интеграции евреев в общество. «Положение о евреях» 1804 года в некоторых отношениях отражал более просвещенный, европейский подход к решению проблемы. Например, евреи получали без каких-либо ограничений доступ к образованию на всех уровнях или — по желанию — могли посещать свои собственные школы, где, правда, обязательным являлось изучение русского, польского или немецкого языков. Было подтверждено право еврейского самоуправления через кагал, который должен был, однако, четко отделиться от раввината. Разрешалось открывать свои мастерские и фабрики, покупать или брать в аренду землю в Новороссии и некоторых других провинциях. С другой стороны, даже там были установлены ограничения: запрещалось вести торговлю спиртным, что составляло важнейшую статью доходов от торговли в Польше. Также евреи не могли поступить на военную службу и взамен вынуждены были платить особый налог. Сохранилась для них и «черта оседлости».
На практике ассимиляционные аспекты «Статута» так и остались на бумаге, тогда как ограничительно-запретительные применялись в полную силу. Русских школ было так мало, что практически евреи не могли реализовать свое право на образование. Но и те, кто все же получал образование, не могли впоследствии использовать свои знания. Когда некто Симон Вульф закончил юридический факультет Дерптского университета, то был принят на работу в министерство юстиции, но вскоре уволен на том основании, что не мог вести дела, связанные с церковным правом. Перспектива основания аграрных поселений в Новороссии оказалась химерой, ведь правительство отказалось финансировать эту программу. На уровне местного управления оказалось невозможным отделить светские функции КАГАЛа от религиозных функций раввината, как того требовал «Статут»: русские проводили подобное различие без труда, но еврейской традицией это воспринималось как нечто чуждое. В 1844 году КАГАЛ был официально запрещен, но на практике продолжал существовать, так как властям нечем было его заменить.
Больше всего евреи страдали от свойственной российскому правительству склонности обещать демократические реформы, которые оно впоследствии оказывалось не в состоянии осуществить. При Николае I ассимиляцию рассматривали не как окончательную цель, а как бюрократический критерий, использовавшийся в качестве инструмента политики «кнута и пряника». Обязательным условием являлось принятие православия: без этого евреи не могли пользоваться всеми правами российского подданного. Те же, кто оставался приверженцем иудаизма — а таких было подавляющее большинство, — испытали на себе усиление дискриминации. В 1827 году освобождение от воинской службы отменили, но это не просто означало, что с тех пор евреи несли те же обязательства, что и русские: многих еврейских мальчиков в двенадцатилетнем возрасте забирали для обязательной военной подготовки, после которой те оставались в армии на двадцать пять лет.
До середины XIX века евреи страдали от своего ненормального положения в империи, предрассудков и предубеждений населения и от неспособности правительства провести в жизнь свои благие устремления. Однако тогда не существовало никакой этнической или расовой доктрины, направленной против еврейской нации: таковая явилась продуктом эпохи более развитого национального сознания, когда публицисты начали искать объяснения все более углубляющейся пропасти между русским народом и Российской империей.
ПРИБАЛТИКА. Противоположное полякам и евреям положение занимала немецкая земельная знать балтийских провинций, отвоеванных Петром I у шведов в начале XVIII века. Немцы поступали на царскую службу по убеждениям и оставались, вероятно, самой преданной из всех этнических групп до самого конца империи, сохраняя верность даже тогда, когда вопрос национальной принадлежности стал ключевым в европейской политике.
На то были свои основания. Из всех имперских элит прибалтийские немецкие бароны являлись единственными, кому просто не с кем было потенциально формировать нацию. На принадлежащих им землях проживали эстонские и латышские крестьяне, которых, конечно, невозможно было идентифицировать с Германией. Далее, с самого начала балтийские бароны обладали такими привилегиями, которых так никогда и не добилась ни одна другая социальная или этническая группа в условиях самодержавия. Петр I подтвердил все корпоративные права и привилегии, которыми бароны пользовались под властью шведской короны, включая право на самоуправление, сохранение лютеранской церкви, германского права и германской судебной системы, а также использование в качестве официального немецкого языка. Они не растворились в российской знати, но сохранили национальное сознание, институты и установления. Последующие монархи подтверждали прежние договоренности, из них позднее позаимствовала некоторые принципы Екатерина Вторая, реформировавшая в 1785 году имперское дворянство (правда, осуществляя свои преобразования, Екатерина также лишила прибалтийскую знать институтов самоуправления, но уже через два десятка лет их восстановил Павел. Далее, на протяжении XIX века никто в эту область не вмешивался).
Столь необычную линию поведения в отношении прибалтийских баронов Петр избрал потому, что видел в них идеальных слуг, которые требовались для проведения задуманных реформ. Бароны обладали длительным опытом корпоративного самоуправления, созданного по западному образцу. Они легко поступали в германские университеты, где лучше, чем где бы то ни было, обучали администриративной науке. Ценным качеством являлась лютеранская вера с ее упором на личную честность и верность государству. В общем, Петр предложил прибалтийским баронам соглашение: подтверждение привилегий в обмен на верную службу Российской империи.
Подобное соглашение не только сохранило привилегии. Молодые немцы, вдохновленные идеалами хорошего правления, сформированными в Йене и Геттингене, не видели возможности применения своих талантов в крошечных княжествах родины. Даже относительно крупная и просвещенная Пруссия уступала России в этом отношении. Россия была огромной и отсталой империей, правитель которой преисполнился решимости использовать ресурсы и мобилизовать население: только там и нигде больше можно было обрести свой шанс. Цари доверяли баронам Прибалтики высокие посты как в вооруженных силах, так и на гражданской службе. На протяжении XVIII и XIX веков из 2867 старших по чину должностных лиц имперской бюрократии 498 (17,4 %) были немецкого происхождения, а 355 — непосредственно из балтийских провинций. Во второй четверти XIX века, когда германское влияние достигло апогея, эти цифры стали еще выше.
Подобно английской аристократии XIX века, балтийская немецкая знать сочетала старинные установления с современным пониманием искусства государственного управления и обычно безжалостной эксплуатацией сельского населения, работавшего в их поместьях. Во всей Российской империи только они практиковали майоратное наследование, предпочитая не делить поместья после смерти владельца. Интерес к сельскому хозяйству сочетался у них с городским и космополитическим образом жизни: Рига и Ревель, центры международной торговли, обеспечивали контакты с Германией и другими странами и позволяли регулярно общаться с людьми самых разных профессий и занятий, говорившими на немецком языке.
ФИНЛЯНДИЯ. До последней декады XIX века Финляндия являлась самым крупным успехом имперской политики России. Отчасти это объяснялось теми обстоятельствами, при которых Финляндия вошла в состав империи. Провинция Швеции в начале XIX века, она была завоевана русскими во время войны со Швецией 1808–1809 годов.
Поражение шведской армии не означало автоматического согласия финнов на переход к новому хозяину: партизанские армии еще долго тревожили российскую администрацию. Пытаясь привлечь финнов на свою сторону, Александр I пообещал сохранить те свободы, которыми они пользовались под властью шведских королей, и созвал заседание финского сейма в Поорвоо в марте 1809 года. Согласно выработанным договоренностям, Финляндия имела право пользоваться собственными законами и институтами, ее возглавлял собственный правящий совет — сенат, независимый от российского правительства и ответственный перед царем как Великим князем Финляндским. Великому княжеству даже разрешалось содержать собственную небольшую армию. В данном случае уступки шли дальше обычной имперской практики уважения местных традиций и умиротворения местной элиты: Финляндии оставили собственное управление.
Александр почти полностью преуспел в своей политике: он добился лояльности финнов. При этом сложилась уникальная ситуация: Российская империя стала домом для маленького европейского государства с собственными традициями, законами и свободами, унаследованными от предков. Правда, в течение более полувека цари не созывали парламент, но в других отношениях соблюдали достигнутые договоренности. Финляндия отвечала взаимностью: в 1830-х годах финны не доставили имперскому правительству никаких проблем, несколько подразделений их армии даже участвовали в подавлении польского восстания. Финны извлекли из создавшегося положения немало выгод: их амбициозные соотечественники могли поступить на службу в российскую армию или выбрать гражданскую карьеру. Более того, российское правительство даже поддержало зародившееся в середине XIX века национальное движение, используя его в качестве противовеса культурно-языковому влиянию шведов. В конце 1880-х годов Финляндию можно было называть примером успешного осуществления российской имперской политики интеграции.