Общественные классы, религия и культура императорской России
Глава 1Дворянство
Государственная служба
Большую часть XVIII и XIX веков дворянство являлось главной опорой империи, единственным социальным слоем, воплощавшим ее дух, ответственным за ее защиту и управление. Дворянство доминировало при дворе и в канцеляриях, в армии, салонах и на балах, в театрах и лекционных залах, носило одежду империи и говорило на ее языке. В определенном смысле империя была его родным домом: «Отечество нам — Царское Село», — писал Пушкин.
Но в то же время положение дворян было двусмысленным, ведь реформы Петра Великого подготовили для них две несовместимые роли: азиатских сатрапов и культурных европейских джентльменов. До Петра единого сословия знати не было, существовало несколько категорий «служилых людей», одни происходили от древних княжеских и боярских семей, предки других возникли из низов, благодаря службе первым царям. Петр смешал эти категории, создав единое сословие, обязанное состоять на государственной службе, и в то же время создал базу для того, чтобы дворянство стало наследственно-привилегированным сословием, первым в российской истории.
Для большинства семей, даже княжеского происхождения, государственная служба всегда была желаемой, так как гарантировала сохранение статуса, доступ к власти и влиянию, без чего при существовавшей тогда традиции деления земельной собственности между всеми наследниками мужского пола главное богатство дворянских семей попросту исчезало бы. До конца XVII века, однако, существовала система, обеспечивающая особое положение аристократических семей и защищавшая их от конкуренции поднявшихся из низов выскочек, исполнявших все требования службы. Известная как местничество, подобная система позволяла членам определенного рода при поступлении на службу занимать посты не ниже тех, которые занимали предыдущие главы семьи — своеобразная попытка уравновесить прерогативы самодержца с притязаниями старинных родов.
Конечно, столь неуклюжая и громоздкая система не способствовала оптимальному использованию талантов. Время от времени царь нарушал правила ради того, чтобы назначить на государственную службу способных людей, но это рассматривалось лишь как исключение, а не регулярная практика. Тем не менее к середине XVII века такие назначения стали обычным делом, особенно в армии, когда речь шла о полках «нового строя». В 1682 году местничество отменили.
Целью «Табели о рангах», введенной Петром I в 1722 году, было заменить семейный статус критерием заслуг, определяемых образованием, достижениями и опытом. В знак нового подхода к делу Петр начал выплачивать чиновникам жалованье. Похожие системы, регламентирующие прохождение гражданской службы, существовали во многих странах Европы, но ни в одной не охватывали всей гражданской, военной и судебной иерархии, ни в одной с такой полнотой не определяли социальный и официальный статус. По достижении восьмого из четырнадцати рангов, ранга «коллежского асессора» или эквивалентного ему, семья чиновника «в вечные времена лучшему старшему дворянству во всяких достоинствах и авантажах равно почтены быть имеют, хотя бы они низкой породы были».
Ранг определял стиль одежды, способ передвижения, численность прислуги, форму обращения. Человек, проезжавший по Невскому проспекту в слишком роскошной карете, должен был ответить за свою дерзость перед геральд-мейстером.
Первым результатом реформ Петра на самом высоком уровне стало укрепление представителей старинных, богатых семей на самых престижных должностях, так как они могли обеспечить своим сыновьям хорошее образование и связи, необходимые для применения полученной квалификации с максимальной выгодой. Цель Петра состояла не в том, чтобы подорвать положение существующих элит, а в их обновлении посредством подготовки, зарубежного примера и опыта работы. Отсюда и требование, чтобы сыновья знати посещали школы, поступали в ученичество, проходили смотры и начинали службу с низших ступеней. На практике эти требования часто игнорировались — с помощью влиятельных покровителей младенцев записывали в какой-нибудь полк, где те числились проходящими службу: так, Андрей Болотов записался в свой будущий полк в десять лет, а уже через месяц, благодаря дружбе отца с фельдмаршалом, стал капралом. Таким образом, попадание в гвардейский полк обеспечивало высокий пожизненный статус, ведь гвардейские офицеры стояли на два ранга выше обычных, но конечно, без высокого покровителя в самом полку или при дворе сделать это было невозможно. Герой повести Пушкина «Капитанская дочка» попал в Семеновский полк, еще находясь во чреве матери, и сумел «выйти в отставку» до окончания учебы.
На низшем уровне знати петровские реформы открыли путь к увеличению и растворению сословия за счет представителей более низких слоев. И все же поначалу результат оказался довольно ограниченный. В 1755 году из 189 чиновников восьмого и выше рангов 157 принадлежали к знати, и лишь ниже этого пункта выходцев из неблагородных сословий оказалось больше. Возможно, по этой причине, во избежание чрезмерного размывания благородного положения, шкалу, требуемую для его достижения, в 1845 году повысили до пятого ранга, а в 1856-м — до четвертого.
Образование и культура
В определении социального статуса как высших, так и низших рангов решающее значение имело образование. Первоначально Петр I подходил к образованию с чисто утилитарных позиций: так появились специальные навигационные, артиллерийские, медицинские, инженерные и другие школы, а также «цифирные школы», обучавшие грамотности и дававшие основы других знаний с уклоном в сторону математики. Но, несмотря на грозные указы Петра, знать некоторое время относилась к этим учреждениям с презрением.
Сопротивление стало ослабевать лишь после 1732 года, когда открылись кадетские корпуса, представлявшие собой прототип новой школы. В задачи этих заведений входила подготовка армейских офицеров и государственных чиновников, а выпускники автоматически начинали службу с первой ступени «Табели о рангах». Но подготовка не ограничивалась только военным профилем. В учредительной грамоте говорилось: ученики получат общее образование с теоретическими и практическими знаниями, необходимыми для гражданской или военной карьеры, а также овладеют этикетом и манерами, позволяющими не чувствовать себя чужаками в обществе европейской аристократии. Некоторые из выпускников впоследствии отличились в культурной, административной и военной сферах: например, группа Александра Сумарокова основала при дворе императрицы Елизаветы первый русский театр и ставила пьесы Расина, Мольера и Шекспира.
Со временем реформы Петра в области образования знать начала воспринимать как нечто необходимое. Знания, ученость, манеры поведения стали определяющим критерием отличия дворян от неблагородных сословий и от неучей собственного класса. В Россию XVIII века знания проникали главным образом из Германии, манеры заимствовались из Франции. В аристократические дома эти знания вносили нанятые за границей учителя, часть молодежи получала образование в иностранных университетах. Таким образом, для закрепления своего положения знати приходилось приобщаться к чужой культуре. Более того, к культуре, поносимой многими соотечественниками как плод работы Антихриста.
К концу XVIII века многие дворянские семьи говорили на французском языке не только в обществе, но и дома, оставляя русский для общения со слугами, крепостными и совсем маленькими детьми. Конечно, русский оставался официальным языком, языком высокой литературы и (в славянском варианте) церковных служб, поэтому опасности вытеснения его из культуры и общения не существовало, но фактом остается и то, что в общественной и личной жизни дворянство восприняло образ жизни и язык, отдалившие его от большинства русских.
На Западе это многим представляется вполне естественным, но в России выглядит очень странным. Ни в одной другой европейской империи не было столь полной ассимиляции чужой культуры правящей элитой; такого не случилось даже в Османской империи, в XIX веке предпринявшей ряд реформ, во многом столь же радикальных, как и преобразования Петра в России. Можно считать, что барьером на пути глубокого проникновения другой культуры в этом случае явился ислам. Увлечение русских западноевропейской культурой сравнимо разве что с тем, что происходило с колониальными элитами в XIX веке, когда люди, получившие образование в метрополии, возвращались на родину и еще долго тосковали по той насыщенной и интеллектуальной жизни, которую узнали там.
Но Россия не была колонией, она сама входила в число сильнейших европейских держав. Отсюда неуместное положение дворянства и как результат — раскол внутри русской культуры.
Возможно, лучшим объяснением неумеренных заимствований на Западе служит то, что Россия все же разделяла с Европой общую христианскую традицию, хотя и имевшую значительные отличия, но ослабленную расколом XVII века и церковными реформами Петра I. Тот факт, что Россия являлась частью европейской дипломатической сети, тоже ориентировал элиту на Запад. Эти факторы подкреплялись желанием знати оградить себя от соперничества выходцев снизу. В то время, когда значение происхождения уменьшалось, а количество претендентов на дворянский статус увеличивалось, европейское образование и культура предлагали для этого самый надежный путь. Честолюбивые личности получали возможность блистать в высшем обществе или при дворе и таким образом могли рассчитывать на престижный брак или награду в виде земли и крепостных.
Дворянские собрания
В 1762 году Петр III освободил дворян от обязанности нести государственную службу, что дало им возможность осесть в своих поместьях. Это важная стадия в процессе превращения знати в праздную и образованную элиту. Реформа местного самоуправления, проведенная Екатериной, и Жалованная грамота дворянству завершили процесс формирования нового привилегированного сословия, предоставив право на собственные сообщества и закрепив функции на местах.
Жалованная грамота определяла дворянство как «наследственное отличие, происходящее из качеств и добродетелей выдающихся людей прошлого, которые отличились своими делами и которые, сделав свою службу достойной чести, обрели благородный титул для своих потомков».
Принадлежность к сословию закреплялась дворянским собранием каждой губернии. Собрания не вполне контролировали членство в своих рядах, так как дворянином мог стать любой человек, достигший установленного служебного ранга и имевший минимум земли и крепостных. Лишение дворянского статуса и земли осуществлялось лишь по решению сословного суда за преступление, несовместимое с дворянской честью. Таким образом, дворяне обладали определенными защищенными правами, включая право частной собственности на землю. Это была беспрецедентная ситуация в российском обществе, и при отсутствии такой же грамоты для крестьян, на практике закрепляла право дворян покупать и продавать крепостных, живших на этой земле, так, словно те являлись частной собственностью.
Реформы Екатерины стали первым шагом на пути к созданию в России гражданского общества, но при этом углубили разрыв между дворянством и крестьянством как в юридической, так и в политической и культурной сферах. В глазах хозяев крепостные стали не более чем движимым имуществом, которое можно проиграть в карты, отдать за долги, продать для поправки экономического положения или предъявить как козырь для вступления в брак. На практике крепостных часто продавали без земли, к которой они теоретически были прикреплены, и даже отдельно от других членов семьи.
Помещики имели не только экономическую власть, но также судебную, полицейскую, а значит, могли наказывать крестьян так, как считали нужным: выпороть кнутом, отправить в армию или сослать на каторгу в Сибирь. Теоретически дворянам запрещалось убивать крепостных, но на практике запрет можно было обойти. Нельзя сказать, что большинство помещиков отличалось такой жестокостью и такой расточительностью, но безнаказанность за злодеяния, конечно, лишала многих чувства ответственности за последствия своих действий. Петр I использовал для «потехи» настоящие полки, состоящие из живых людей, и этот дух «потехи», дух игры судьбами людей передался общественной элите, взращенной императором.
После реформ Екатерины дворяне начали создавать и собственные образовательные заведения: благородные пансионы, благородные земские институты и новые — кадетские корпуса. Государство также открыло несколько школ, которые, по причине высокой платы за обучение или политики ограниченного доступа, предназначались только для детей аристократии или фаворитов, отобранных лично императором: Пажеский корпус, Школа гвардейских подпрапорщиков, Александровский лицей в Царском Селе. Выпускники этих заведений пользовались особыми преимуществами и освобождались от необходимости шагать по ступеням «Табели о рангах».
Распространение образования и культуры среди сыновей и дочерей обеспеченных семей означало, что в начале XIX века российское дворянство, по крайней мере его высший эшелон, шло по пути превращения в одно из самых развитых сословий Европы. Придя к европейской цивилизации с опозданием, оно жадно ухватилось за нее, отчасти ради тех преимуществ, которые сулила цивилизация, отчасти ради самих себя. В то время, как дворяне других стран чувствовали себя ограниченными родными горизонтами, русская знать с равным энтузиазмом впитывала английскую, французскую, немецкую и итальянскую культуру: русские дворяне были «паневропейцами» и считали всю Европу частью их духовно разросшейся отчизны. Да и какая другая европейская знать могла похвастаться подобным культурным пластом: Пушкин, Лермонтов. Тютчев, Тургенев, Толстой, Глинка, Мусоргский, Рахманинов!
Марк Раэфф высказал предположение, что опыт путешествий по Европе и образование «денационализировали» русское дворянство и сделали его «чуждым к своей родине». Такая точка зрения подтверждает то, что уже давно выразил Ключевский, когда писал о дворянине: «Чужой между своими, он старался стать своим между чужими и, разумеется, не стал».
Подобный вывод ставится под сомнение Майклом Конфино, указывающим, что все же дворяне долгое время служили в самых разных российских институтах, что, уходя на покой, они посвящали себя сельскому хозяйству и местному самоуправлению и часто сохраняли самые глубокие и нежные воспоминания о деревенском детстве, когда росли бок о бок с детьми крепостных.
Конфино прав. Русские дворяне не были непатриотами, в некотором смысле они являлись, пожалуй, первыми сознательно патриотически настроенными россиянами. Но есть доля правды и в замечаниях Раэффа и Ключевского, ведь российская знать по многим критериям в корне отличалась от российских крестьян, как, впрочем, и от купечества, и духовенства. Для дворянства Россия определялась прежде всего империей, элитными школами, гвардейскими полками и царским двором. Даже поместья знати были островками европейской культуры в океане — как тогда считалось — полуварварства. Да, «русскость» была важна для нее, с ней связаны детские воспоминания, но это нечто совершенно другое.
Различие между двумя Россиями заметно и в воспоминаниях анархиста князя Петра Кропоткина, придавшего ему некий моральный смысл, получивший решающее значение в генезисе русского социализма.
«Воспитанный в помещичьей семье, я, как все молодые люди моего времени, вступил в жизнь с искренним убеждением, что можно командовать, отдавать приказания, наказывать и т. д. Но как только мне пришлось взяться за ответственное дело и, таким образом, вступить в отношения с другими людьми… я понял разницу между поведением на основе дисциплины и поведением на основе взаимопонимания… между официальным подходом к делу и общественным или мирским».
Из всех групп дворян одна воплощала принципы светского государства более полно, чем любая другая — прибалтийские немцы. Когда в ходе Северной войны их территория была включена в состав России, Петр Великий гарантировал им сохранение прежних привилегий и свобод, на которые уже начала посягать шведская корона. Петр оставил дворянские собрания как органы местного управления в Прибалтике, гарантировал право исповедовать лютеранскую веру, пользоваться немецким языком в официальных делах и жить по немецким законам. Почти наверняка можно утверждать: Петр пошел на это, потому что знал, что прибалтийские землевладельцы будут ему полезны. Их долгий опыт общественной жизни и местного самоуправления был уникален для Российской империи, а немецкое воспитание означало, что прибалтийские немцы гораздо лучше могли осуществить на практике новые административные принципы императора, чем большинство русских.
Так и оказалось. В XVIII и начале XIX века прибалтийские немцы занимали множество важных руководящих постов. Особенно заметным их присутствие было на дипломатической и военной службе, где всегда в избытке присутствовали Ливены, Палены, Бекендорфы, Клейнмихели, Мейендорфы, Нейдгарды, Врангели и Ренненкампфы. Одной из самых характерных фигур являлся граф Нессельроде, который на протяжении двадцати лет представлял интересы России, с трудом говоря по-русски. В середине XIX века Третье Отделение, тайную полицию Николая I, называли не иначе, как «немецким отделением». Рассказывают, что когда Александр I предложил наградить генерала Ермолова, героя Кавказской войны и основателя города Грозного, тот ответил: «Я хотел бы быть выдвинутым в ранг немца».
Прибалтийские дворяне отвечали на подобное отношение ревностным служением империи или, по крайней мере, императору. Это вполне понятно, принимая во внимание их положение. Проживая среди враждебно настроенных эстонских и латышских крестьян, прибалтийские немцы при другом правителе вряд ли могли рассчитывать на сохранение не только привилегий, но и самих поместий. Отказ от единства с Германией, личная преданность царю и самоотверженное служение многонациональной империи дали им уверенность и стабильность. Российская империя привлекала немцев не только из Прибалтики, но даже из самой Германии, так как давала гораздо больше возможностей проявить свои умения и таланты в области управления, чем любое мелкое германское княжество. В некотором смысле, для прибалтийских немцев Россия стала чем-то вроде обширного полигона для авантюр. По крайней мере, так считали многие русские… и им это не нравилось.
Возможно, именно по этой причине, когда русские пытаются определить свой национальный характер, то выражают его в характеристиках, прямо противоположных немецким. Русские считают себя теплыми, гуманными, непринужденными, несобранными, но способными к делам, требующим духа общности, единства; немцы же в их представлении выглядят равнодушными, безликими, сдержанными, дисциплинированными и приверженцами бюрократических методов. В действительности, как это понял Кропоткин, контраст заключен в самих русских и отражает противоречие между мирской и государственной концепциями общества и поведения, между неформальным мирским сходом и рационалистским светским государством.
Один из ранних случаев антинемецкой реакции произошел в конце правления императрицы Анны. В то время, согласно данным исследователей, около 30 % старших офицеров являлись нерусскими. Особенно заметны были фигуры немцев Остермана, Миниха и Бирона. Их отстранение от власти и высылка, происшедшие в 1741 году при императрице Елизавете, вызвали волну национального ликования. Архимандрит Кирилл заявил: «Святой Дух явил нам дух Великого Петра в его дочери: он помог ей вырвать отцовский скипетр из рук чужестранцев и освободить дворян и народ от беззаконий, которые они претерпели от их германских господ».
Здесь мы видим весьма важный момент, связанный с новой формулировкой русского национального самосознания: ее символом становится тот самый император Петр I, который всячески боролся с тем, что прежде считалось святым и обязательным для каждого русского, в том числе делал это с помощью немцев. В этом смысле Елизавету по праву можно считать его дочерью: выслав самых одиозных немцев, она продолжала назначать других своими советниками, полагая, что среди коренных русских столь компетентных просто нет. Подобная ситуация, когда неприязнь к немцам сочеталась с опорой на них, сохранялась, по меньшей мере, до середины XIX века.
Экономическое положение
Экономическое положение дворянства отражало двусмысленность их социального положения. На протяжении XVIII века многие дворяне получили землю и крепостных крестьян от монархов, нуждавшихся в их помощи и службе государству. Ресурсы, находившиеся в распоряжении дворян, теоретически позволяли многим стать крупными предпринимателями и приступить к важнейшей для страны задаче мобилизации природных богатств. Однако официальные обязанности и зависимость от отсталых крестьянских хозяйств не предоставляли шанса воспользоваться этими преимуществами.
Во второй половине XVIII века, благодаря аннексии огромных и плодородных территорий на юге, российская экономика развивалась динамично. Зерно экспортировали через Черное море; новые возможности давало выращивание таких культур, как табак и сахарная свекла. Значительная часть земель была отдана в распоряжение дворян с правом переселять на них крестьян; кроме того, дворянство получило незаселенные степи и леса, принадлежавшие государству. Отмена в 1753 году внутренних пошлин способствовала большей региональной специализации, в результате чего на севере получила развитие несельскохозяйственная деятельность, а на юге выросла торговля продовольствием, в связи с чем на севере помещики стремились перевести своих крестьян на оброк, а на юге предпочитали барщину.
Однако экономическая структура помещичьих хозяйств изменилась незначительно и недостаточно для того, чтобы воспользоваться новой экономической ситуацией. Поместье могло быть большим, но техника обработки земли оставалась прежней, отсталой, крестьянской. Помещик обычно был новым человеком для деревни, а его земля перемежалась с крестьянскими полосками. Такая «чересполосица» отражала разное качество земли: если бы помещик собрал все свои владения в единый участок, то получил бы или очень плохую землю, или очень хорошую, что вызвало бы упадок крестьянских хозяйств, от которых он зависел.
Поэтому помещик вел совершенно крестьянское хозяйство, характеризующееся тем же севооборотом, тем же пастбищным циклом, теми же орудиями труда и той же технологией. Если крестьяне работали на барщине, хозяин даже не предоставлял им инструменты и семена. В таком положении ожидать каких-то изменений или нововведений не приходилось. Все дела с крестьянами помещик вел через своих представителей, приказчика или управляющего, которые, в свою очередь, обращались к старостам, избранным самими крестьянами. От их отношений зависело многое. Некоторым помещикам удавалось регулярно добиваться избрания своих кандидатов, но во многих деревнях сельские жители проводили собственных избранников, и управляющие обычно не противодействовали им: «Их, конечно, можно заменить, но смысла в этом нет». И помещик, и управляющий настолько зависели от влияния общинных властей, что предпочитали иметь избранным человека, пользующегося доверием крестьян.
Таким образом, крестьяне имели своеобразное право вето на нововведения. Кроме того, помещики обычно ничего не понимали в бухгалтерии и не могли отличить производительные расходы от непроизводительных, как не могли определить те аспекты хозяйства, которые могли бы обеспечить получение прибыли. Чаще всего их интересовал лишь доход, а это далеко не всегда равнозначно прибыли. Помещикам было легче увеличить давление на крестьян, продать часть владений или взять в банке заем.
Государство, не желавшее видеть своих служителей банкротами, с готовностью предоставляло помощь. Именно для этой цели в 1754 году были учреждены Дворянские Заемные Банки, а впоследствии придумано много других способов получения помещиками кредита. Учитывая, что знать все больше приобщалась к предметам роскоши, импортированным с Запада и служившим показателями их общественного статуса — пища, вина, одежда, мебель, внутреннее и внешнее убранство домов, — дворяне вынуждены были все чаще просить займов у государства. Результатом являлись огромные и все увеличивающиеся долги. К 1820 году одна пятая часть всех крепостных были заложены кредитным учреждениям, предпочитавшим крестьян земле. К 1842 году этот показатель составил половину, а к 1859 году — две трети от общего количества крепостных.
В целом зависимость дворянства от примитивного общинного крестьянского хозяйства приводила к тому, что и дворянское, и крестьянское хозяйства как бы застывали на архаичном и косном уровне, препятствовавшем экономическому и гражданскому развитию.
Масонство
Петр Великий, как мы уже знаем, все рассматривал преимущественно с точки зрения эффективности функционирования. Субъективные и духовные потребности людей, обслуживающих государственные механизмы управления, его мало интересовали. Однако, несмотря на то, что на протяжении двух поколений знать вполне восприняла этику службы, результаты оказались вовсе не такими, как ожидал Петр. Во второй половине XVIII века русское дворянство принялось за поиски веры, которая удовлетворяла бы его больше, чем архаичная, замкнутая культура православной церкви.
Течением, привлекшим многих, оказалось масонство, которое предлагало не только некую форму общинной жизни, но и ритуал, подкрепляющий этику службы в светском государстве. То подобие религиозного мироощущения, которое Петр Великий поддерживал и пытался привить своим приближенным — деизм, vita activa, идея применения людьми своих талантов ради искупления, — лучше согласовалось с масонством, чем с православной церковью. Кроме того, масонские ложи являлись еще одним заимствованием из Европы.
В присущей XVIII веку форме масонство появилось в Англии, откуда распространилось по Европе среди общественных элит, искавших такую форму религиозной общности, ритуала и стремления к самосовершенствованию, которая была бы совместима с рационализмом и деизмом. Масонство стало тем каналом, по которому молодежь, жаждавшая высоких должностей или положения в обществе, могла приобрести необходимые знакомства и покровителей среди своего начальства: в России таким способом человек обретал возможность более легкого и приятного подъема по ступеням «Табели о рангах», а это, как мы уже видели, во многом зависело от связей. Масонство хорошо подходило иерархическому обществу, строившемуся на личных взаимоотношениях.
Первые российские ложи возникли в 1730-х годах. К 1750 году в Санкт-Петербурге была одна ложа, состоявшая в основном из офицеров, окончивших Кадетский корпус, вместе с Александром Сумароковым с его коллегами из театра. Через десяток лет, хотя цифры не точны, примерно треть столичных высших чиновников и офицеров (выше восьмого ранга), скорее всего, являлись масонами.
Тип масонства, укоренившийся в России, отличался усложненной иерархией и ритуалами, возможно, из-за того, что государство приучило русских к пышным церемониям, а может быть, из-за скрытой тоски по великолепным обрядам православной церкви. Екатерина II, в целом, относилась к масонству доброжелательно, по крайней мере вначале, потому что это течение обещало реализовать некоторые заявленные государством цели в области благотворительности, правосудия, образования и культуры. И лишь постепенно императрица стала недоверчиво относиться к тайным обществам с целями, которые можно было толковать как еритические.
Для некоторых дворян масонство стало дорогой к чему-то, схожему с «протестантской этикой». В этом отношении характерен пример с Николаем Новиковым. Сам будучи дворянином и владея поместьем недалеко от Москвы, Новиков явился пионером российского «среднего класса», основанного не на богатстве, торговле или промышленности, а на культуре, знаниях и идее служения. Еще молодым человеком он был избран Екатериной секретарем того подкомитета Уложенной комиссии, чьей задачей было формирование среднего класса. В период работы Новиков имел возможность близко наблюдать представителей всех сословий (за исключением духовенства и крепостных) и размышлять с имеющейся в его распоряжении информацией об их нуждах и желаниях.
Приостановив работу Уложенной комиссии, Екатерина избрала другой путь к формированию «общественного мнения»: императрица начала издавать журнал «Всякая всячина», взяв для образца нравоучительно-сатирические английские журналы, и пригласила общественность последовать своему примеру. Никто не откликнулся на призыв с большей страстностью, чем Новиков, выпустивший в 1770-е годы серию журналов, замечательных своей нравственной искренностью и убежденностью в том, что благородное сословие России должно отличаться не только рождением, богатством и рангом, но и «благородством» в нравственном смысле слова, служением обществу и распространением просвещения. Первый журнал, «Трутень», рисует в лице своего редактора бедного молодого дворянина, живущего и делающего карьеру за счет честного труда и добродетели. Отказавшись от службы в коррумпированном бюрократическом учреждении и отвергнув предложение благожелательного дяди облегчить путь к высоким должностям, он посвящает себя полезному делу, используя возможности, предоставляемые жизнью, для добродушной сатиры. Короче говоря, он являет собой пример тех качеств и ценностей, которые российские правители желали бы видеть у дворянства и которые сделали бы ненужным назойливое присутствие фискалов.
Статьи Новикова предполагали существование независимой общественной жизни, центрами которой являлись салоны и клубы, где обсуждались новые идеи и культивировалось учтивое поведение. В действительности такая жизнь в России едва ли существовала за пределами узкого придворного круга. Первыми людьми, попытавшимися создать ее, были масоны, и можно сказать, Новиков также старался претворить на практике то, о чем писал в журналах.
Клятва, принесенная им при вступлении в ложу Ивана Елагина, показывает, что именно привлекало его в масонстве:
«Я клянусь своей честью перед Высшим Создателем мира, что, вступая по моему искреннему желанию в добродетельное общество масонов, всегда буду оставаться честным и скромным человеком, добрым, послушным и миролюбивым членом его, непоколебимым свидетелем мудрости и величия моего Высшего Создателя, верным подданным моего милостивого Государя, достойным сыном моей дорогой Отчизны, добропорядочным гражданином. В этот момент я изгоняю из моего сердца не только месть, но и негодование против тех, кто оскорбляет и презирает меня в моей жизни. Я клянусь, что своей властью и своей собственностью всегда буду пытаться помочь бедным, утешить несчастных, защитить угнетаемых и не только среди моих братьев, но и среди достойных людей любого рода занятий».
В этой клятве нет ни единого слова, которое не одобрил бы Петр Великий как выражение его идеала государственного служащего, идеала, который он пытался насадить с помощью фискалов. Но, как открыли для себя его преемники, воплощенный на практике активными, патриотически настроенными, искренними гражданами, этот идеал представлял собой нечто совсем иное, чем предусматривали правители, нечто, представляющее угрозу для душевного покоя монархов.
Новиков, по крайней мере, воспринял его со всей серьезностью. Опираясь на масонские связи, он получил доступ к печатному станку Московского университета и разработал широкую программу издания и распространения книг самой различной тематики, включая документы по истории России и труды историков, переводы иностранных мыслителей и писателей, учебники, религиозные трактаты и масонские обрядовые тексты. С одобрения (поначалу) императрицы Новиков в одиночку приступил к просвещению общественности.
Не довольствуясь только этим, на доходы от издательской деятельности он открыл благотворительные школы, в которых дети должны были «воспитываться в благочестии и готовиться к дальнейшей учебе ради себя самих и Отечества».
Позднее, во время неурожая 1787 года, Новиков собрал средства для распределения зерна в сотне голодающих деревень и таким образом использовал масонскую сеть для основания первых благотворительных ассоциаций, не находящихся под эгидой церкви.
К середине 1780-х годов отношение Екатерины к деятельности Новикова изменилось, отчасти из-за того, что при всем светском мировосприятии императрица считала православную веру одним из столпов общественного порядка. Она приняла решение запретить публикацию не одобренных церковью религиозных трудов. Еще более важным стало то, что к тому времени Новиков превратился в главную фигуру среди московских розенкрейцеров, известных связями с прусским двором, состоявшим во враждебных отношениях с Россией, и пытавшихся завербовать в свои ряды Великого князя Павла.
Во всех обществах секретность и элитный характер масонов вызывали недовольство и подозрения, что в действительности те представляют собой лишь организацию, помогающую своим членам попасть на высокие должности. В России все это дополнялось и неодобрительным отношением к их зарубежным связям, особенно после Французской революции 1789 года, в причастности к которой обвиняли розенкрейцеров. Да и сама Екатерина, возведенная на трон благодаря заговору и боявшаяся потерять власть таким же образом, видела в их деятельности потенциальную угрозу своему положению. Как говорят русские: у страха глаза велики.
Екатерина подозревала Павла в организации заговора, вдохновляемого прусским двором, с целью ее свержения, и подозрения императрицы как бы подтверждались фактом участия Павла в деятельности хорошо финансируемого тайного общества, имеющего связи с Пруссией и занимающегося оккультизмом. Жертвой подозрений императрицы стал Новиков: его обвинили в ереси и изменнических отношениях с враждебными России иностранцами и без суда приговорили к пятнадцати годам заключения в Шлиссельбургской крепости. От столь горькой участи Новикова спас только приход к власти Павла.
Этот случай стал проверкой способности имперской России построить собственное гражданское общество. Стремление Новикова к знаниям и культуре, к благосостоянию простых людей отражало официально провозглашенную цель Российского государства. Его сатира, несомненно, больно задевающая некоторых чиновников, не противоречила собственному желанию императрицы управлять честно и эффективно. Даже в религиозных трудах Новикова можно усмотреть попытку по-новому интерпретировать православное учение, сделав его приемлемым для современной аудитории, воспитанной на интеллектуальном наследии Просветительства, — кстати, он страстно выступал против французских атеистов. Но попытка воплотить официальные идеи неофициальными методами, через независимое книгоиздание и использование существующих общественных институтов в конце концов навлекла на него подозрения и государства, и церкви. Фискалы снова взяли верх над теми идеалами, которым, как предполагалось, были призваны содействовать.
Другим дворянином, слишком серьезно воспринявшим официально провозглашенные ценности и навлекшим на себя неприятности, стал Александр Радищев, получивший образование в Пажеском корпусе, где научился не только изысканным манерам, но и приобрел настоящие знания. Молодым человеком Радищев был отобран Екатериной для продолжения учебы в Лейпцигском университете, где — согласно инструкции императрицы — должен был изучить «латынь, немецкий и, если возможно, славянские языки… философию, историю и особенно естественное и всеобщее право и законы Российской империи».
По-настоящему же Радищев впитал в себя немецкую, пиетистскую форму европейского Просветительства, снабдившую его теоретической и духовной основой для гражданской этики.
Там же Радищев получил наглядный урок того, что в Российском государстве такая этика не соблюдалась: надзиратель, сопровождавший группу, присвоил деньги, предназначенные для содержания студентов, и, пользуясь своим положением, подавил все жалобы. Таким образом, Радищев получил двойное образование, позитивное и негативное, и имел возможность сравнить идеалы и реальность российского государства.
Этот урок получил подтверждение уже в ближайшее время по возвращении домой, когда его назначили в Сенат для расследования случаев злоупотребления властью (Радищев имел связи с масонскими ложами, но сам, насколько известно, не являлся членом ни одной из них). Постепенно он пришел к такому заключению: хотя монархическое правление оправданно, его следует умерить разделением властей и главенством закона. Свой взгляд на гражданское общество и патриотизм Радищев изложил в статье «Что есть сын Отечества». Рабы, категорично утверждал он, не могут быть «сынами Отечества». В праве на это звание Радищев отказал и тем, кто пользуется высоким положением в корыстных целях и подавляет подчиненных. Настоящий патриот являет пример аристократических добродетелей — честности, благородства и честолюбия, — сочетающихся с неаристократическими — благонравием и любовью к ближним.
Наиболее важное произведение Радищева, «Путешествие из Петербурга в Москву», было издано в 1790 году анонимно. «Сентиментальное путешествие» становится обвинительным актом порокам российского общества: рекрутской системе, коррупции, пьянству, проституции, суевериям и крепостному праву, как нравственному злу и тормозу экономики. Нападки на самодержавие содержатся в прилагаемой «Оде вольности». В ней Радищев предупреждает об опасности как тирании, так и крестьянского бунта, когда «ударит набат» и «разрушительные силы зверства вырвутся на волю с ужасной быстротой».
Радищев вовсе не защищал крестьянское восстание, а только предупреждал о нем, что вполне понятно (после восстания Пугачева прошло всего лишь два десятилетия). Идеал Радищева не революция, а правовое общество, «Путешествие» не только предупреждение, но и призыв. Радищев расходился с Екатериной во взглядах на естественное право. Императрица считала источником права высшую власть, а он считал его присущим природе вещей. В этом Радищев следовал традиции, которая на Западе зародилась еще в Римской империи, но в России только-только начинала.
Необычная и оригинальная книга сразу же стала известна всей столице. Екатерина, встревоженная Французской революцией, была не в том настроении, чтобы сдержанно отреагировать на ее появление, и приказала найти анонимного автора. Радищева арестовали, заточили в Петропавловскую крепость, лишили дворянства, обвинили в подстрекательстве к бунту и приговорили к смертной казни. Позднее приговор изменили на десятилетнюю ссылку в Сибирь, из которой Радищева вернул Павел.
Новиков и Радищев были относительно изолированными фигурами, но культурные и образовательные инициативы Елизаветы и Екатерины II постепенно привели к появлению слоя грамотных, начитанных и праздных людей, причем эта тенденция охватила не только столичные города, но и провинциальные центры.
Показательно в этом отношении положение в Московском университете. После открытия в 1755 году, в течение первого полувека университет завоевал репутацию не только центра учености, но и места, где учение как бы узаконивало общение представителей разных социальных групп и где молодые люди могли провести несколько лет с пользой для себя. В 1804 году Александр I даровал университету новую грамоту, расширявшую права самоуправления. Но еще более важным, чем новые программы и курсы, являлось то, что в стенах университета появились ученые общества и студенческие братства, как, например, Общество истории и российских древностей, Общество любителей литературы, Общество естествоиспытателей, свидетельствовавшие о росте интереса к самым различным аспектам общественной жизни.
В таких обществах отпрыски дворянских семей встречались с сыновьями купцов, священников и рядовых горожан. Молодых людей объединяло то, что они готовились к служению государству или церкви, образовывая нечто вроде бессословной общины начинающих интеллигентов. Они обсуждали христианство, атеизм и деизм, идеи Просветительства и, как их результат, Французскую революцию. В это время стал выходить первый ежемесячный толстый журнал, «Вестник Европы», в котором поэзия, драма и проза соседствовали с книжными обозрениями и серьезными статьями по истории, литературе, философии, религии и науке, представлявшими прекрасную пищу для дебатов. Студенты читали и обсуждали последние произведения российских и зарубежных авторов, включая и запрещенные, которые переходили из рук в руки. Узнавали о таких трудах как через личные связи (например, отец молодого Николая Тургенева являлся близким другом Новикова), так и через общих знакомых. Университетские власти либо не знали о том, что происходит, либо закрывали на это глаза, чтобы не прибегать к помощи полиции.
Декабристы
Наполеоновские войны еще более изменили мировоззрение молодого поколения. Победа родины и личный опыт от пребывания за границей стали решающим элементом образования молодежи: они в огромной степени обострили осознание того, что значит быть русским, и способствовали укреплению товарищества тех, кто вместе прошел испытания и опасности. «Связи, сплетенные на биваках, на поле битвы, при делении одинаковых трудов и опасностей, бывают сильнее и живее», — говорил на следствии декабрист Сергей Трубецкой.
Узы боевого товарищества скрепляло и общее понимание того, что объединяло союзников и противников и чего недоставало России: народных патриотических движений и представительных институтов. Как свидетельствовал позднее Николай Бестужев: «Бытность моя в Голландии 1815 года в продолжение пяти месяцев, когда там устанавливалось конституционное правление, дала мне первое понятие о пользе законов и прав гражданских; после того двукратное посещение Франции, вояж в Англию и Испанию утвердили сей образ мыслей».
Может быть, еще более важным было то, что война расширила потенциальную социальную базу русского патриотизма. Впервые дворяне ощутили общность своей судьбы с судьбой крепостных. Иван Якушкин, молодой смоленский помещик, сражавшийся под Бородино в составе Семеновского гвардейского полка, отметил, что крестьяне способны проявлять патриотизм независимо от приказов сверху: «Война 1812 года пробудила народ русский к жизни… Все распоряжения и усилия правительства были бы недостаточны, чтобы изгнать вторгнувшихся в Россию галлов и с ними двунадесять языцы, если бы народ по-прежнему остался в оцепенении. Не по распоряжению начальства жители при приближении французов удалялись в леса и болота, оставляя жилища на сожжение».
Тем не менее после войны эти же самые крестьяне, изгнавшие Наполеона и спасшие родину, снова оказались под ярмом крепостного права. Некоторые добровольцами вступили в ополчение, надеясь, что служба Отечеству принесет освобождение от рабства. «Первыми стали жаловаться солдаты, вернувшиеся домой», — как сказал потом на следствии Николаю I декабрист Александр Бестужев. «Мы проливали кровь, — говорили они, — а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа».
Опыт войны и западноевропейской жизни не только усилил русский патриотизм, но и позволил сформулировать для него новую, более широкую основу в форме нации граждан, свободных от рабства и содействующих через своих свободно избранных представителей созданию законов, которые управляли бы этой нацией.
Молодые армейские офицеры, желавшие видеть русскую нацию именно такой, имели основания полагать, что могут рассчитывать на поддержку императора. В конце концов, именно сам император поддерживал подобные предложения в первые годы царствования. Некоторые хотели открыто обратиться к нему, но затем — под влиянием масонства и антинаполеоновских движений в Европе — все сошлись на мнении, что наилучшим средством достижения цели станет секретное общество. Вскоре группа высокопоставленных офицеров создала «Союз спасения», позже переименованный в «Общество истинных и верных сынов Отечества».
Так возникла первая организация «декабристов». В некотором смысле можно считать неудачным, что они вошли в историю под этим именем, так как это имя направляет внимание на их буйный и бесславный конец, словно именно такое направление имела вся их созидательная деятельность. Это далеко не так — вначале их скромное, благородное патриотическое движение не содержало и намека на столь позорный исход.
Первоначально концепция, предложенная «Союзу спасения», ограничивалась заявлением о сопротивлении немецкому влиянию на государственной службе, но «Союз» вскоре поставил другую, более широкую, но весьма расплывчатую цель — добиваться «блага России». На ранней стадии создания все члены общества решили, что для достижения цели необходимо отменить крепостное право и превратить самодержавие в конституционную монархию. Как именно это сделать, решено не было, но, похоже, все сошлись на том, что при следующей смене императора следует отказаться приносить присягу на верность, пока новый монарх не поклянется даровать стране конституцию. Членами «Союза» были несколько гвардейских офицеров, и подобная тактика вполне укладывалась в рамки вековой традиции гвардейского влияния на процесс престолонаследия: предполагалось, следующая попытка будет более мирной и порядочной, чем предыдущие.
Организационно «Союз» строился по образцу масонских лож. Тщательный подбор членов с особым учетом моральных качеств: степени посвященности, через которые должен пройти каждый новый рекрут, использование личных связей для получения доступа к высоким постам и продвижение через них к цели общества — приемы, характерные для масонов, были адаптированы заговорщиками для достижения далеко идущих целей. Некоторые члены «Союза» также являлись членами масонских лож, хотя ни одна из них, похоже, не вступила в тайное общество.
С самого начала «Союз спасения» был сознательно националистической ассоциацией, исключив из своего состава иностранцев и стараясь ослабить их влияние внутри Российского государства. Члены «Союза» изменили и свое отношение к Александру, прежде всего потому, что почувствовали изменение его политики в пользу реакции. Как язвительно комментировал Александр Муравьев: «Польша получила конституцию, а Россия, в награду за 1812 год, получила военные поселения!» Кое-кто даже подозревал, что Александр примеряет себя к роли императора Европы. Как явствует из замечания Муравьева, дарование конституции Польше было воспринято не как шаг к введению конституционного правления во всей империи, а как оскорбление, и вызвало волну уязвленного патриотизма. Тогда же появившиеся слухи о намерении императора вернуть Польше восточные провинции, аннексированные Россией во время разделов XVIII века, даже спровоцировали первые мысли о цареубийстве.
Конечно, тайные общества имеют неизбежные ограничения, когда дело доходит до воздействия на общественное мнение, и членам «Союза» не потребовалось много времени, чтобы почувствовать — их modus operandi лишает их желаемой широты влияния. Кроме того, общество начало раскалываться, и это имело самые роковые последствия. «Европа» не представляла собой монолитного образования и предлагала как несколько потенциальных моделей национального государства, так и разнообразные средства их создания. Меньшинство членов общества, руководимое Павлом Пестелем, адъютантом главнокомандующего русской армией, князя Витгенштейна, приняло якобинскую точку зрения: унитарное государство, без этнического деления, цель достигается захватом власти (при необходимости включая цареубийство) и установлением диктаторского переходного режима. Большинство склонялось к англо-американскому варианту: постепенность и умеренность действий, ставка на народное образование и расширение влияния политических деятелей, а не восстание, цель — федеративное государство, возглавляемое конституционным монархом.
Именно напряжение между этими двумя группировками послужило одной из причин роспуска «Союз спасения» в 1817 году, что, однако, не привело к прекращению споров. Его наследник, «Союз благоденствия», был учрежден как двухступенчатая организация. Для преодоления сектантской замкнутости «Союза спасения» создали общественную секцию с «Зеленой книгой», занимавшуюся просветительской деятельностью, тогда как политическую работу вела тайная секция. Цели и стратегия последней так и не были окончательно определены, и подобная неопределенность характеризовала всю организацию в целом.
Общепризнанная цель «Союза благоденствия» состояла в содействии усилиям правительства по распространению просвещения и нравственности. В этом отношении «Союз» продолжал деятельность Екатерины II, и преамбула «Зеленой книги» содержала призыв к общественной поддержке в этих усилиях. Члены общества игнорировали сословное деление российского общества, исключив лишь крепостных. Существовали, правда, другие требования — допускались только русские христиане. Это условие предопределяло и предполагаемый состав будущего российского гражданства. Определение гласило: русские — это «те, кто родился в России и говорит по-русски»; толкование весьма широкое, включавшее большинство татар, грузин, прибалтийских немцев и других. С другой стороны, «иностранцы, покинувшие свою родную землю, чтобы служить чужому государству, вызывают недоверие и не могут считаться российскими гражданами. „Союз“ считает достойными этого звания только тех иностранцев, которые оказали выдающиеся услуги нашему Отечеству и горячо преданы ему».
Таким образом, национальная концепция «Союза» включала этнические, религиозные, политические и даже моральные элементы.
Большая часть «Зеленой книги» посвящена разъяснению гражданских качеств, необходимых членам «Союза», и вытекающих из них практических обязанностей. Каждый должен был заниматься определенным видом общественной деятельности — филантропией, образованием, правосудием или экономикой — и посвятить себя содействию достижений целей «Союза» личным примером, практической работой, устной и письменной пропагандой и разоблачением беззакония властей. Филантропия подразумевала открытие больниц, приютов, пристанищ для ветеранов войны и т. д. Членам общества следовало не уклоняться от занятия выборных постов в органах местного управления, что было обычным для дворянства, но активно добиваться их и использовать для достижения справедливости и честности в ведении общественных дел. В экономической области «Зеленая книга» пропагандировала так называемую «протестантскую этику», осуждая роскошь и праздность и поощряя любую «полезную экономическую деятельность», включая сельское хозяйство, промышленность и коммерцию, требуя при этом честного ведения дел.
Интересно, что в отношении крепостных «Зеленая книга» воздерживалась от рекомендации освобождать их, даже при том, что существовавшие законы позволяли это, но ограничивалась призывом к членам общества заботиться о нуждающихся, хорошо обращаться с крестьянами, не покупать и не продавать их на том основании, что «люди не суть товар и что простительно только народам, не просвещенным светом христианства, почитать подобных себе собственностью, участию коей каждый, имеющий оную, располагать может по произволению».
Попытку освободить своих крестьян предпринял Якушкин, но — что показательно — не обеспечил их землей. Якушкин намеревался сдать половину земли в аренду отпущенным крестьянам, а другую половину оставить себе, чтобы обрабатывать с помощью наемных работников. Министерство внутренних дел не дало разрешения на это, указав, что прецедент может стать основой для злоупотреблений со стороны менее сознательных членов общества. Крестьяне тоже не проявили энтузиазма, и когда хозяин объяснил, что они смогут арендовать землю для себя, ответили: «Ну что ж, батюшка, тогда пусть все остается как есть — мы твои, но и земля наша».
Значение «Зеленой книги» в том, что она установила образец гражданской активности и определила модель гражданства в будущем российском государстве. Члены «Союза» в повседневной жизни пытались следовать ее предписаниям. Как предположил Юрий Лотман, они стремились преодолеть двойственность, порожденную воспитанием в духе культуры Просветительства и реальностью придворной и поместной жизни, где отношения оставались иерархическими и доминантно-подчинительными; не столько отвергали этикет, сколько пытались придать ему искренность. В ответ на иерархичность и легкомыслие члены «Союза» практиковали откровенность и дружбу. Отражение этих тем легко найти в ранних стихах Пушкина, который был очень близок декабристам.
В 1821 году «Союз благоденствия» фиктивно распустился. Отчасти это объясняется угрозой разоблачения тайного общества властями, отчасти — ростом влияния Павла Пестеля, чья радикальная программа и неуступчивый характер породили опасения большинства коллег. Его не поставили в известность о собрании, на котором приняли решение о самороспуске, и Пестель впоследствии отказался принять его. Работу «Союза» он продолжил в Тульчине Черниговской губернии. Таким образом, самороспуск привел к фактическому расколу на две группировки, временно принявшие названия «Северного» и «Южного» обществ, с различными целями и стратегией. Пестель неоднократно пытался объединить группировки под своим руководством, но неудачно. Тем не менее своим радикализмом ему удалось заразить некоторых членов «Северного общества».
«Северное общество» при всей организационной слабости и тактической нерешительности, тем не менее пополняло свой численный состав в последующие годы. При том, что наибольшим влиянием по-прежнему пользовались гвардейские офицеры из аристократических и богатых семей, появились и новички из более низких слоев служилого дворянства, ключевой фигурой из которых являлся Кондратий Рылеев, сын обедневшего помещика, поэт-романтик, воспевавший гражданские добродетели древнеславянских героев. Вокруг него собрался небольшой кружок молодежи, вдохновленной как героическими фигурами древней истории, так и недавними примерами освободительной борьбы в Испании и Греции. У одного из молодых людей настольной книгой было издание писем Брута Цицерону — напоминание о том, что тираны должны быть уничтожены.
Различие между двумя обществами проявилось в двух документах, содержащих концепцию будущей России. В «Южном» его автором стал Пестель, работавший над своей программой несколько лет. Хотя на момент ареста труд не был завершен и содержал элементы как конституции, так и политического трактата, он все же дает представление о концепции автора относительно русской нации и ее отношения к государству. Пестель назвал работу «Русской правдой», сознательно напоминая о сборнике законов, составленном в XI веке Киевским князем Ярославом Мудрым. Пестель намеревался опубликовать свой труд как гарантию, что будущий переходный режим выполнит свой долг перед народом.
Подобно творцам американской конституции, Пестель считал — правительство существует для того, чтобы содействовать благосостоянию своих граждан. Только при выполнении этого условия правительство вправе требовать от них подчинения. Существующий режим этого не сделал, и «отсюда следуют две главные потребности для России: первая состоит в полном изменении порядка управления, а вторая — в выпуске совершенно нового Кодекса или сборника законов, который сохранит все полезное и уничтожит все вредное».
Если Американская и Французская революции создали национальные государства подобными средствами, то следование их примеру в России вовсе не гарантировало отсутствие проблем. Какой нации следует отдать предпочтение в многонациональной империи, во имя какой нации должно быть создано это государство? Пестель не сомневался в ответе: «Великороссы».
Он признавал существование нескольких категорий русских: малороссов, белорусов, украинцев, но относил их к донациональным формам, имеющим свои диалекты племенам, которые с возникновением гражданского национального государства растворятся естественным образом.
Что касается нерусских народов, им придется подчиниться основной потребности благоденствия, то есть безопасности. Государство должно иметь границы, которые оно способно защитить, и меньшим племенам и народностям в пределах границ ничего не остается, как признать приоритет того, что Пестель назвал «благоудобством» над «правом национальности». Таким образом, финны, латыши, грузины, татары и т. д. должны навсегда остаться в Российской империи, но это вовсе не означает сохранения их национального существования под защитой русских.
«Верховное Временное Правительство должно постоянно стремиться к превращению всех в одну нацию и растворению всех различий в общей массе, чтобы жители Российского государства по всей его территории были русскими».
Этого можно было достичь введением единых законов, отменой этнических имен и названий и повседневным распространением русского языка.
Возможность альтернативных решений Пестель предусмотрел только для поляков и евреев, признавая, что «невероятно тесные узы», скрепляющие еврейский народ, делают невозможной их русификацию. Решение Пестеля представляется крайне жестоким, как бы насильно загоняющим людей в сионизм: два миллиона человек подлежали изгнанию в Османскую империю. «Такое множество людей, ищущих себе страну, без труда преодолеют все препятствия, которые могут выставить на их пути турки; и миновав Европейскую Турцию, они смогут перейти в Азиатскую Турцию, где, захватив достаточную территорию, сумеют основать собственное еврейское государство».
Пестель также допускал, что Польша, исторически суверенное государство, может оказаться «неудобной» для России: в любом случае, было бы неловко предлагать полякам меньше, чем те получили от Александра I. Пестель предлагал даровать Польше независимость, но только при условии управления по «Русской правде» — следствием этого явилась отмена шляхты как столпа польской государственности, признание границ России и вечный мир. Другими словами, Польша попала бы в зависимость от России.
Россия становилась унитарным государством, с едиными законами и единой административной системой. Столица переносилась в Нижний Новгород, или по-новому. Владимир (в честь князя, принявшего христианство на Руси). Выбор весьма показателен: Нижний Новгород ассоциировался с торговлей и развитием ресурсов страны вдоль Волги и далее на восток. Это также был город, из которого началось возрождение России в Смутное время.
Крепостное право отменялось, как и все социальные деления: все граждане пользовались равными правами и имели представительство в законодательном собрании, «народном вече». Гарантировалась частная собственность на средства производства, включая землю, но для того, чтобы каждый имел достаточное количество земли для обеспечения своих прав, Пестель делил землю в каждой волости на две категории: ту, которая подлежит купле-продаже, и общественный земельный фонд, распределяемый властями для обеспечения каждому определенного минимума.
Из всех проектов оппозиционеров XIX века проект Пестеля представляет собой наиболее связное изложение взглядов на альтернативное государственное устройство России. Он ясно демонстрирует, каковы могли бы быть последствия попыток воплощения в жизнь принципа национального государства в его французском варианте. Программа Пестеля отметала все компромиссы и непоследовательности, которые позволяли себе цари, собиравшие империю по кусочкам, и устанавливала в качестве принципа этническое и гражданское единообразие.
Проект Никиты Муравьева, написанный для «Северного общества», показателен в том отношении, что, провозглашая принцип федерализма, он по существу мало чем отличался от унитарной модели Пестеля. В соответствии с ним Россия делилась на тринадцать государств, «держав», в каждом из которых существовали двухпалатные народные собрания, подчинявшиеся, однако, верховному «народному вече». Сами «державы» никак не отражали этнического состава населения и даже именовались по названиям рек. Несомненное влияние на Муравьева оказал опыт национально-государственного строительства в США (где, однако, почти все различные этнические группы были иммигрантами), как и доминирующее влияние там личной собственности: его двухпалатный законодательный орган сильно напоминает американский Конгресс. Муравьев разработал сложную схему имущественных цензов для избрания на общественные должности, исключавшую такую возможность для крестьян и почти всех горожан. Главным требованием при получении гражданства являлось владение русским языком, оно же давало право голоса. Как и «Русская правда», проект Муравьева предусматривал отмену крепостного права, но без наделения крестьян землей, что обрекало свободных сельских жителей на наемный труд или аренду.
Ни одна из программ не была рассчитана на привлечение солдат, вовлеченных, однако, в декабрьское восстание 1825 года. Тем не менее представляет интерес тот факт, что южане, по крайней мере, попытались честно обратиться к солдатам, чьими жизнями рисковали. Сергей Муравьев-Апостол написал православный катехизис, связывавший политические цели декабристов с верой рядовых людей. Вот несколько примеров:
ВОПРОС: С какой целью Бог создал человека?
ОТВЕТ: С той, чтобы он верил в Него, был свободен и счастлив.
ВОПРОС: Почему русская армия и народ несчастны?
ОТВЕТ: Потому что цари украли у них свободу.
ВОПРОС: Следовательно, цари действуют против воли Бога?
ОТВЕТ: Да, конечно. Бог сказал: «Но тот, кто великий среди вас, будет слугой вашим», тогда как цари только тиранят народ.
ВОПРОС: Должно ли повиноваться царям, когда они поступают против воли Божьей?
ОТВЕТ: Нет. Христос сказал: «Нельзя служить Богу и Мамоне». Русская армия и русский народ страдают потому, что подчиняются царям.
Попытка найти общий язык с солдатами напоминает памфлет «круглоголовых» во время гражданской войны в Англии в XVII веке: она свидетельствует, что представление о злом царе, нарушающем законы как Божии, так и людские, все еще было достаточно распространено во всех общественных классах. По крайней мере, попытка удалась, и солдаты поддержали своих офицеров, хотя при столкновении с правительственными гусарами и артиллерией были легко рассеяны.
Двойственность и почти комическая нерешительность, особенно ярко проявленные «Северным обществом», характерны для всего движения, так и не определившего ясную стратегию и не имевшего корней в народе. Участники восстания относились к элите империи, ее естественным лидерам. Лишенные свойственной им роли, они не смогли ни реализовать свои идеалы, ни отречься от них; вели себя почти как дети, играющие в солдатики и вдруг оказавшиеся в дыму и крови настоящего боя. Одни колебались, другие паниковали, третьи действовали с никому не нужной, безумной бравадой. Долго обсуждавшиеся планы оказались позабытыми, верх взяла импровизация.
Таким образом, то, что начиналось как попытка постепенного сдержанного введения некоторых институтов гражданского общества, закончилось неподготовленным и преждевременным восстанием. В стремлении по-настоящему послужить народу декабристы столкнулись с государством, требовавшим эту службу от них. То была подлинная трагедия, ведь многие уже готовы были принять те высшие в обществе изменения, которые были предусмотрены умеренными членами тайного общества, но только не ценой неповиновения и восстания. Такое отношение характерно, например, для Пушкина. Перспектива насилия заставила многих членов «Северного общества» выйти из него в последние годы, и таким образом общество попало под влияние хаотичной, но решительной группировки Рылеева. Когда дело дошло до кризиса, группа не получила ту поддержку, на которую рассчитывала.
Фиаско 25 декабря 1825 года сыграло решающую роль в провале усилий по строительству гражданского общества в России.
Паря в некоем безвоздушном пространстве между империей и народом, декабристы черпали свое мировоззрение из культуры, распространенной империей, но не смогли создать для него поклонников ни из народа, ни из властей.
Именно тогда, после столь сокрушительного поражения, стремление аристократической России к гражданскому обществу лишилось побудительной силы. В правление Николая I недовольные дворяне присоединялись к представителям других общественных сословий, а их общим отпрыском стало первое поколение российской интеллигенции, совершенно новый слой, создавший собственную концепцию национального Российского государства. Разрыв между элитой и народом дополнился новым, не менее роковым разрывом между режимом и значительной частью элиты.