Военная артель, структурой напоминавшая сельскую общину, возникла под давлением обстоятельств. Она взяла на себя функции, которые в других армиях исполняют сержанты или интенданты. Тем не менее в артелях царила атмосфера сплоченности и взаимной солидарности. Возможно, именно в этом и кроется ключ к пониманию относительной эффективности русской армии. Как показали в своих исследованиях Джон Киган и Ричард Холмс, важным фактором, определяющим высокий боевой дух, служит чувство товарищества между солдатами, особенно если оно подкреплено умелым руководством и строгой дисциплиной. Российская армия воспитывала эти качества и чувства, хотя и неумышленно, но в силу необходимости.
Однако высокий боевой дух — следствие не только этой групповой солидарности. Петр I и его преемники целенаправленно внушали солдатам еще одно чувство — имперскую корпоративную гордость. Армия Петра первой из европейских носила единую форму, пусть даже солдатам самим приходилось чинить ее. Каждый полк носил имя какой-либо местности, так что у служивших в нем солдат поддерживалось ощущение связи с родиной. После победоносных сражений целые подразделения получали серебряные медали в признание заслуг: эту традицию Петр I ввел, когда в остальной Европе рядовые солдаты вообще никак не награждались.
Таким образом, служба в армии при всех тяготах и лишениях оставалась единственной сферой, где крепостные могли, наконец, почувствовать себя гражданами, членами некоей национальной общности, ощутить гордость и достоинство. Кроме того, призываясь на военную службу, они автоматически выходили из крепостного состояния (по этой причине многие потом не хотели возвращаться в родную деревню). В артели солдаты обладали, пусть и скромными, но все же правами на собственность. Офицеры, в отличие от помещиков, не могли позволить себе совсем бесцеремонного обращения со своими солдатами. Серьезные проступки иногда становились предметом судебного разбирательства, некоторые нарушители даже карались разжалованием в рядовые — об этом крепостные не могли и мечтать. И потом, была надежда на повышение, кое-кто даже дослуживался до офицерского звания.
Этими отличительными качествами русской армии умело пользовались хорошие командующие. Вероятно, самым лучшим являлся фельдмаршал Александр Суворов, который за тридцать лет службы, сражаясь против поляков, турок и французов, не проиграл ни одной битвы. Суворов ясно понимал, что при условии четкого руководства и крепкой дисциплины, даже средний русский полк гораздо сильнее нескольких полков противника. Используя это, он ввел смелую маневренную тактику: форсированные ночные марши, внезапные атаки. Именно так Суворову удалось взять штурмом турецкие крепости, считавшиеся практически неприступными: Очаков (1788) и Измаил (1790). Он позволял войскам заниматься фуражом, зная, что артельные не допустят ни дезертирства, ни падения дисциплины. В этом Александр Суворов предвосхитил Бонапарта, эксплуатировавшего подобный высокий моральный дух послереволюционных французских армий.
Маленький, жилистый, чудаковатый в поведении, Суворов не очень ладил со своим начальством, но придавал первостепенное значение поддержке близких контактов с солдатами. К ужасу дворянских офицеров, он мог внезапно появиться на полковом биваке, поесть из полкового котла, обсудить с солдатами ход прошедшей битвы и порасспросить, довольны ли они питанием, обмундированием и оснащением. Фельдмаршал знал, как, пользуясь религиозными церемониями, перекинуть мостик от офицера к солдатам. Несмотря на приверженность строгой дисциплине (а может быть, именно поэтому), Суворов умел, как редкий командир, вызвать доверие подчиненных.
Удачливыми офицерами становились те, которые добивались от солдат осмысленного выполнения приказов начальства. Даже самые жестокие командиры могли добиться верности и преданности своих солдат, хотя социальные различия между ними оставались очень значительными. Важную роль в этом отношении играли религиозные ритуалы, ведь именно в этой сфере встречались и сходились культуры разных сословий: именно в религии и те и другие находили утешение перед началом сражения. Некий наблюдатель после битвы при Цюрихе в 1799 году сообщал, что «не было ни одного смертельно раненного русского, который, прежде чем испустить дух, не поднес бы к губам висевший на шее образок».
В общем, русская армия стала главной социальной базой имперского сознания, почти не имевшего опоры в деревне. Вот почему многие русские цари чувствовали себя в армии как дома и уделяли ей так много внимания.
В XIX веке армия столкнулась с новыми проблемами и оказалась недостаточно подготовленной к их решению. После Наполеона в европейских странах перешли к массовому призыву в армию, которая стала la nation en armes,[5] армией граждан, достичь чего Россия не сумела. Усложнилась техника, развивалась промышленность, средства сообщения, строились железные дороги, появилось пароходное сообщение. К началу Крымской войны русские солдаты имели на вооружении кремневые мушкеты с дальностью стрельбы 200 ярдов, тогда как англичане и французы стреляли из винтовок на 1000 ярдов.
Новая техника требовала более высокого уровня образования и подготовки, причем не только от офицеров, но и от сержантов и даже рядовых солдат. В XVIII веке назначения на высшие военные должности производились исходя из дворцовых интересов, и таким способом получались вполне способные офицеры, но во второй половине XIX века от командующих требовался совсем иной уровень профессионализма, позволяющий решать сложный комплекс новых проблем. При большей рассредоточенности современной пехоты даже от рядовых ожидали проявления личной инициативы и восприятия целостной картины боя. Компактные, вымуштрованные формирования, столь любимые всеми царями от Павла до Николая II, стали хороши лишь для парадных смотров и уже не являлись гарантией эффективности в боевых условиях.
Возможно, самым большим недостатком армии являлись высокие расходы на ее содержание. В связи с тем, что солдаты оставались в строю до тех пор, пока уже по возрасту не могли исполнять свои прямые обязанности, резервы практически отсутствовали, в случае необходимости приходилось мобилизовать пополнения второпях, полагаясь, скорее, на импровизацию, чем на четкую программу. Призывать добровольцев считалось опасным, ведь это могло вызвать необоснованные ожидания, что произошло уже после войны с Наполеоном. Вследствие этого в мирное время приходилось содержать такую же огромную армию, которая была необходима для войны. В худшие годы XVIII века военные нужды поглощали 60–70 % всех расходов государства (в отсутствие консолидированного бюджета точные расчеты невозможны), тогда как во время войны 1812 года они все еще составляли 50–60 %.
В целях уменьшения постоянных военных расходов и облегчения снабжения армии Александр I решился на эксперимент с переводом ее части на самообеспечение, учредив так называемые «военные поселения», ставшие затем частью большого проекта социального переустройства. Первое поселение устроили в Могилевской губернии вскоре после наполеоновского вторжения, впоследствии масштабы опыта расширились. Цель Александра состояла в том, чтобы «покрыть Россию настоящей сетью… деревень, которые армия сделает чистыми, аккуратными и ухоженными, как поместье Аракчеева». Такой представлялась императору организованная, некогда хаотичная Россия. Но привлекала его не только чистота и аккуратность. Гораздо более важным являлось то, что части, расквартированные в поселениях, стали бы взаимно самообеспечивающимися, а это ослабило бы нагрузку на казну и избавило население от малоприятной обязанности по размещению солдат. Такие смешанные аграрно-военные учреждения были не новы для России: они существовали на южной степной границе и в некоторых частях Сибири уже в XVII и XVIII веках.
Однако поселения, задуманные Александром, отличались от прежних, так как создавались в целях социальной реформы, в духе активного светского государства. Отобранные полки приписывались лично императору, который передавал их под командование Аракчеева. Все женатые солдаты, отслужившие по шесть и более лет, образовывали особый, «оседлый» батальон, получали землю, скот и орудия труда в постоянное пользование с тем, чтобы, занимаясь сельским хозяйством, содержать другие части, «действующие» батальоны. Солдаты последних должны были проводить много времени на маневрах и при опасности войны быть всегда готовыми к отправке на фронт; в мирное время они квартировали рядом с «оседлыми» и помогали в работе. Женам позволялось жить в колониях, а дети мужского пола, известные как «кантонисты», проходили специальную военную подготовку, чтобы впоследствии тоже стать солдатами. Таким образом, по замыслу, крестьян можно будет постепенно освобождать; в будущем предполагалось совсем отменить ее.
Замыслы Александра шли дальше военной реформы. Он надеялся, что поселения позволят испытать и затем перенять современные методы ведения хозяйства и опробовать программы социального обеспечения, чтобы распространить их повсеместно. Царь пытался по-своему реинтегрировать армию в сельское общество, а крестьян — в имперскую Россию, создав базу как для национальной армии, так и для класса мелких собственников.
Вот комментарий историка: «Если солдаты становились крестьянами, а крестьяне солдатами, почему нельзя решить все социальные и геополитические проблемы России одним ударом?»
Каждое поселение устраивалось по стандартной формуле: шестьдесят четыре квадратных деревянных строения, выкрашенных в один цвет и расположенных восемью симметричными рядами, дом для штаба, часовня и пожарная станция в середине. Для увеличения урожая вводились новые технологии севооборота. Большое внимание уделялось социальным вопросам. Предусматривались начальные школы для мальчиков и девочек в возрасте от семи до двенадцати лет, а также для неграмотных взрослых; больницы с палатами для матерей, бани и общественные уборные. В духе Просвещения решались и вопросы управления, по крайней мере на бумаге: каждая рота избирала свой комитет, солдаты были представлены и в дисциплинарных судах. На иностранцев, посещавших военные поселения, все увиденное производило большое впечатление.