Потенциальным источником охлаждения отношений в «дуумвирате» являлась и разработка программы Коминтерна, вступившая накануне созыва его Шестого конгресса (17 июля — 1 сентября 1928 года) в заключительную стадию. Понимая это, лидеры ВКП(б) фактически изолировали национальные секции от подготовки этого документа. 12 января 1928 года Политбюро опросом приняло решение о создании внутренней программной комиссии в составе Сталина, Рыкова, Молотова, Варги и Бухарина. Лишь через месяц было принято специальное решение сеньорен-конвента Девятого пленума ИККИ, поручавшее членам делегации ВКП(б) представить новый вариант проекта программы.
3 апреля Бухарин направил Сталину, Молотову и Рыкову подготовленный им и его помощниками документ. В сопроводительном письме отмечалось, что предложения по проекту поступили только от Сталина[933]. Это не было случайностью — «хозяин партии» ревниво следил за успехами «любимца партии» на теоретическом фронте. Отдавая себе отчет в том, что программа Коминтерна станет не только политическим, но и культовым документом, Сталин стремился укрепить свои позиции и на этом фронте. В июле 1928 г. Бухарин в разговоре с Каменевым бросил в сердцах: «Программу мне во многих местах испортил Сталин… его съедает жажда стать признанным теоретиком. Он считает, что ему только этого не хватает»[934].
Сталинская схема построения программы значительно усиливала ее «русский» акцент. Даже во вводной части, где предполагалось дать анализ современного империализма, кульминацией выступало «наличие СССР — органический кризис мировой капиталистической системы»[935]. В разделе о переходном периоде Сталин предложил дать его следующие этапы: военный коммунизм, нэп, социалистическое строительство. Таким образом, еще до фактической отмены нэпа генеральный секретарь ЦК ВКП(б) не скрывал, что собирается «въехать в социализм» без помощи рыночных механизмов. Если у Бухарина еще оставались надежды на мировую пролетарскую революцию в ее классическом понимании, то Сталину был нужен документ «для внутреннего пользования», призванный лишний раз подчеркнуть особенности преобразований в СССР.
7 мая Политбюро одобрило переработанный проект программы, который следовало внести в ИККИ за подписями Сталина и Бухарина[936]. Хотя в содержательном плане проекты не отличались радикально, внесенные за месяц коррективы позволяют сделать определенные выводы о расстановке сил в руководстве ВКП(б) накануне «великого перелома».
Так, из майского проекта исчезло типичное для Бухарина «европоцентристское» расписание маршрута мировой революции. Вместо этого появилась более эластичная формулировка о федеративной связи советских республик мира, которая подчеркивала присоединение к ним «освобождающихся от ига империализма колоний». Но главные различия апрельского и майского проектов касались изложения «основ экономической политики пролетарской диктатуры» — фактически речь шла о том или ином толковании «русского опыта» и конкретно новой экономической политики. «Победоносный пролетариат должен взять правильную пропорцию между теми производственными сферами, которые поддаются централизованному и планомерному руководству, и теми сферами, которые могли бы оказаться лишь балластом в его руках. Последние должны быть предоставлены частной инициативе»[937], — утверждалось в апрельском проекте программы.
Естественно, в условиях «левого поворота» не только в Коминтерне, но и во внутренней политике СССР весной 1928 года такие положения все больше расходились с практикой. Сталин готовился к новой классовой войне в деревне, и ему нужно было обоснование тезиса о ее неизбежном обострении по мере социалистического строительства. У Бухарина же можно было прочитать нечто прямо противоположное: «В период пролетарской диктатуры классовая борьба принимает в значительной мере характер экономической борьбы конкурирующих между собой хозяйственных форм, которые в известный период могут расти параллельно». Все эти положения исчезли из проекта программы, направленного в ИККИ.
Напротив, в нем нашел свое отражение тезис о том, что западные державы все активнее вмешиваются в классовую борьбу в СССР. Одним из примеров такого вмешательства Сталин назвал «шахтинское дело». «Мы имеем здесь дело с экономической интервенцией западноевропейских антисоветских капиталистических организаций в дела нашей промышленности»[938]. Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) чувствовал силу своего аппарата и был готов пойти на открытый конфликт в Политбюро, в то время как его пока еще соратник Бухарин шаг за шагом отступал. При обсуждении вопроса о программе Коминтерна на июльском пленуме ЦК 1928 года оба вождя в последний раз продемонстрировали свое единство.
Разворачивавшаяся борьба с «правым уклоном» в ВКП(б) не могла не затронуть и Коминтерн. Итоги его Шестого конгресса символизировали сохранение зыбкого равновесия в «дуумвирате». Не выступая на конгрессе открыто, а используя преданные кадры, прежде всего в руководстве германской компартии, Сталин сумел добиться фактического дезавуирования политических тезисов Исполкома Коминтерна, подготовленных Бухариным и одобренных Политбюро[939].
Чувствуя себя в западне, Бухарин настоял на оглашении перед зарубежными делегациями специального заявления о единстве политической линии руководства партии. Тем не менее Сталину удалось включить в решения конгресса тезис о «правом уклоне» как главной опасности именно в той редакции, которая позволяла незамедлительно начать изгнание сторонников Бухарина из аппарата Коминтерна. Кроме того, в Политсекретариат ИККИ был введен Молотов — верный исполнитель воли вождя, которому в дальнейшем суждено будет сыграть значительную роль в сталинизации зарубежных компартий.
Главной мишенью кадровой чистки, проходившей под флагом борьбы с «правым уклоном», оказывались те деятели компартий, которые сохраняли верность принципам социалистической солидарности и стремились сохранить в Коминтерне атмосферу его первых лет — острых теоретических дискуссий и твердой воли в борьбе с капиталистическим строем. Бухарин так и не решился пойти на открытый конфликт, хотя и солидаризировался с будущими «правыми» на конгрессе — сказалось преклонение перед монолитным единством партии, а также печальный опыт «объединенной оппозиции» в ВКП(б), легко рассыпавшейся под нажимом сталинского аппарата.
Толчок к решающему столкновению на коминтерновском фронте пришел извне. Сразу же после завершения конгресса в одной из крупнейших заграничных секций — КПГ — была обнаружена растрата партийных денег одним из функционеров, приближенных к Тельману. «Афера Витторфа» не только вскрыла единичный случай коррупции в партийном руководстве, но и показала его глубокие причины: затухание внутрипартийной демократии, тенденции «назначенчества», насаждение лично преданных кадров, господство административных методов в партийном строительстве. Начал размываться образ коммуниста как кристально честного человека, беззаветно преданного идее и чуждого всем «буржуазным ценностям». Поскольку главную ответственность за сокрытие факта коррупции нес Тельман, заседание ЦК КПГ 26 сентября постановило лишить его полномочий председателя партии до выяснения обстоятельств дела в руководстве Коминтерна.
Было бы неверным видеть в этом решении лишь акт морального очищения партии. Не меньшую роль сыграла и острая внутрипартийная борьба в ЦК КПГ, стремление «правых» использовать «аферу Витторфа» для политического реванша. В таких условиях решение от 26 сентября, опубликованное в партийной прессе, по сути дела явилось пощечиной Сталину, делавшему ставку на Тельмана. Уверенность последнего в своих силах не была безосновательной: в течение осени 1928 года нарастало незримое давление Сталина на представителей ВКП(б) в Коминтерне, в результате чего они все больше переходили на жесткие «административные» позиции по отношению к КПГ. На заседании Президиума ИККИ 19 декабря закулисные маневры сменило открытое противоборство — впервые после избрания на Шестом конгрессе Коминтерна в работе этого органа приняли участие Сталин и Молотов.
Хотя на повестке дня заседания стоял вопрос о «правом уклоне» в КПГ, для посвященных был очевиден и его российский, и международный подтекст. Аналогичная кампания разворачивалась в компартиях Чехословакии, США, Великобритании и Франции. Ссылаясь на этот факт и на письмо швейцарской компартии, Клара Цеткин высказалась 19 декабря за созыв экстренного пленума ИККИ, но не была поддержана участниками заседания[940].
В речи Сталина был сформулирован альтернативный взгляд на структуру и функции коммунистического движения — во главу угла ставилась «железная дисциплина», любые уклоны следовало искоренять, а не поощрять разворачиванием дискуссий. Очевидно, прошедший период острой внутрипартийной борьбы вождь ВКП(б) делал все для того, чтобы не допустить его повторения в зарубежных компартиях. Решения Президиума ИККИ от 19 декабря 1928 года по германскому вопросу более походили на обвинительный акт, чем на политический документ. Лидер «правых» в КПГ А. Тальгеймер увязал их с «неспособностью современного руководства ВКП(б) выйти за рамки того этапа мировой революции, который для него олицетворяется русской революцией»[941].
С 1929 года очередная чистка Коминтерна стала проводиться преимущественно административными методами. Речь шла об искоренении «правого уклона» в тех компартиях, которые, как виделось из Москвы, были наиболее заражены бациллой демократии. Как правило, эти партии работали в наиболее благополучных странах — США, Швейцарии, Чехословакии, Австрии. Там же, где коммунисты были уже достаточно дисциплинированны, от них требовали выйти из реформистских профсоюзов, отказаться от любого сотрудничества с социал-демократией, в том числе и на парламентской сцене.