В XVIII — начале XIX века интерес публики к русскому театру только предстояло разбудить: для начала вообще надо было приучить к русскому языку и русским сюжетам на сцене! Понятно, никакой речи об «окупаемости» в таких обстоятельствах идти не могло — выручали казенные дотации.
В дальнейшем театры, расширяя аудитории «вглубь», за счет неаристократических сословий, одновременно пытались совместить просветительскую миссию с экономикой[21].
Проблему доступности театра радикально решила советская власть: она просто игнорировала коммерческую составляющую. Что в ее логике было естественно: культура в целом и театр в частности считались инструментом пропаганды коммунистических ценностей и воспитания граждан в их духе. Мало того, именно в советскую эпоху наша страна стала первой в мировой истории, где всестороннее совершенствование человека декларировалось как приоритетная задача государства и даже смысл его существования.
Соответственно, гарантия равного и обязательного (именно!) доступа к произведениям искусства была тоже заботой государства. Отсюда агрессивный и эффективный «маркетинг» в сфере культуры во всех его проявлениях: и «навязывание моды» на культурно насыщенный досуг, и масштабное продвижение культурных учреждений и произведений искусства, и доступные цены на билеты, и обязательные культпоходы в рамках программы школьного образования и воспитания.
Сегодня мы думаем, как сделать востребованный театр более доступным: кое-где цена билета доходит до 25 тыс. рублей (хотя это, конечно, прецеденты эксклюзивные), а это, по сути, вводит «имущественный ценз». Но простого ответа на этот вопрос нет. И госфинансирование пока недостаточное, и проблема спекулянтов маячит на горизонте, и мотивацию театров больше зарабатывать самим, выпуская интересные и востребованные спектакли, нельзя понижать… Сложная тема.
Если следовать «логике рынка», то государство по отношению к культурной отрасли выступает в качестве инвестора. И, следовательно, имеет право как минимум придирчиво оценивать качество «товара», который произведен на его деньги. Это было бы понятным, но слишком упрощенным ответом тем, кто не приемлет даже самого тактичного влияния государства на тематику и содержание оплаченного казной культурного продукта.
Но культура, по моему глубокому убеждению, в основе своей — это не «объект рынка». Логикой «кто девушку ужинает…» здесь ограничиваться было бы ошибочно. Культура — это пространство, в котором задаются и поддерживаются важнейшие для общества нравственные координаты. И в этом пространстве государство представляет интересы избирателя, налогоплательщика, «потребителя культурной продукции» — то есть народа России. Следовательно, требования к содержанию творческого продукта — это не право государства, а его обязанность, делегированная обществом.
И до 1917 года, и после государственные интересы вообще не обсуждались: они воспринимались деятелями культуры как естественные. Никто никогда не покушался на тезис, что в императорском театре творчество — это главное. Но с ним уживалась официальная госмонополия в области сценического искусства как система контроля, охраняющая интересы государства[22].
Я не собираюсь рисовать пасторальную картинку ни «пользы цензуры» (этой пользы нет и быть не может), ни трогательного единения чиновника и художника. Напротив, постоянная дискуссия художника и власти есть непременное свойство живого развития культуры.
Но, во-первых, из этой дискуссии должны быть исключены элементы самодурства с обеих сторон. Мы помним, как дискуссия власти и художника в СССР подменялась догматическим диктатом. И, напротив, мы видим, как в сегодняшней России чуть ли не «признаком хорошего тона» в творческой среде считается отрицание каких бы то ни было обязательств художника перед обществом.
Во-вторых, вестись такая дискуссия должна строго в поле признания общих ценностей — общих и для художника, и для власти, и для общества. Какие ценности мы имеем в виду?
Ценность созидательного труда.
Развитие личности как залог общего процветания.
Служение Отечеству.
Единство и преемственность тысячелетней истории России.
Историческое единство судеб народов России и дружественных народов, многие из которых ранее входили в состав Российской империи или СССР.
Ценности семьи и человеческого общежития, одинаково трактуемые и православием, и всеми традиционными для России религиями — начиная от уважения к старшим поколениям и заканчивая принципами воспитания детей.
Мы должны поощрять и инициировать творческую деятельность в поле именно этих бесспорных и естественных ценностей. А в той части художественного творчества, которую государство прямо субсидирует, мы на этих ценностях настаиваем.
То есть государство в творчестве ничего не запрещает. Но не всё оплачивает. Подчеркну, исповедование общих ценностей не имеет никакого отношения к тупому верноподданничеству.
В свое время П. Чаадаев недоумевал: как мог Николай I смеяться на представлении «Ревизора» на сцене Александринского театра в 1836-м, когда ему показывают столь тяжелые «пороки русской жизни»? На это ему ответит критик Н. Страхов: русскому царю не могло и в голову прийти бояться того, что глупость и подлость, встречающиеся у нас повсеместно, всенародно казнятся на сцене.
Отказавшись от цензуры, государство сняло с себя бремя «единственно верной» инстанции. Ответственность за развитие культуры, таким образом, перераспределена между властью, творческим сообществом и гражданским обществом. И именно на этом основан сложный созидательный симбиоз всех участников культурной деятельности. И именно общество задает приверженность безусловным и естественным ценностям (рейтинг В. В. Путина, собственно, и есть проявление такой приверженности). И это подавляющее нормальное большинство очень расстраивается, когда сталкивается с публичным неуважением к тому, что для него важно и даже священно.
Поэтому не стоит удивляться красноречивым результатам исследования фонда «Общественное мнение» (май 2015):
• 81 % считает, что «развитие культуры относится к вопросам первостепенной значимости для страны»;
• 82 % из них считают, что «государство должно контролировать содержание художественных произведений»;
• зато цензуру признаёт как раз меньшинство — 19 %, а право государства «следить за политической направленностью художественных произведений» и того меньше — 3 %.
По-моему, в этих цифрах заложено предельно четкое понимание того, как должны сочетаться свобода и ответственность всех участников культурной жизни: политическая цензура отделяется от ценностного содержания.
Именно гражданское общество возмутилось постановкой оперы «Тангейзер» в Новосибирском академическом (!) театре. И ошибка министерства не в том, что мы уволили директора, который не счел нужным вступить в диалог с общественностью. Ошибка в том, что мы с этим решением затянули. Вообще по-хорошему такая постановка должна была быть отвергнута директором еще на уровне идеи.
В мае 2015 года фонд «Искусство без границ» организовал в Москве выставку «На дне», посвященную скандальным театральным постановкам последнего времени. Каждый «экспонат» заботливо снабжен табличкой с указанием сумм, выделенных из бюджетов данному театру.
Я воспринимаю такого рода активность гражданского общества как принуждение государства к исполнению своих обязанностей в культурной политике. Мы не можем и не будем тоталитарно игнорировать мнение большинства наших сограждан.
Если вы заболели и пришли в районную поликлинику — вы захотите подвергнуться вдруг «нетрадиционному» лечению? Вы хотите, чтобы на вас испытали новый чудо-препарат — экспериментальный? Вряд ли. Система здравоохранения в любой стране мира построена на стандартизации методов лечения, многократно апробированных и гарантированных наукой и государством. В исключительных случаях возникает необходимость применить что-то нестандартное как последний шанс — но вас об этом сто раз предупредят и предложат сделать осознанный выбор с пониманием всех возможных последствий. Для любителей же альтернативы существует нетрадиционная медицина. Негосударственная.
То же самое и в искусстве. С той только разницей, что «нетрадиционный» художник ставит эксперименты не над телом одного пациента, а над душами тысяч и тысяч.
В то же время мы должны понимать, что в авангарде культурного развития все-таки творческое меньшинство. Мы должны понимать, что без новаторства не бывает искусства. Мы должны понимать, что многое из классики когда-то было экспериментом: да, классикой становится один эксперимент из десяти тысяч, но изводить «единого слова ради тысячи тонн словесной руды» — есть непреложный закон творчества.
История отечественного театра еще в XIX веке дала четкий ответ на вопрос, как в рамках государственной культурной политики сочетаются традиция и новаторство: государство системно поддерживает «недостижимые образцы», но никому не запрещается экспериментировать на специальных экспериментальных площадках, на частной сцене и в иных «творческих лабораториях»[23].
Сегодня мы уже и не помним, что классический «психологический театр» МХТ как раз в те годы считался частным творческим экспериментом. А вот «р-р-революционные» сценические безумства с обилием обнаженной женской натуры, скабрезными фантазиями о жизни царей и разнузданным богохульством так и остались постыдным недоразумением. Таким же недоразумением, уверен, останутся и многие «вторичные продукты» нынешнего актуального искусства.
Главный урок нашего исторического опыта: чиновник не должен руководить творчеством. Обеспечивать соблюдение административных, финансовых и ценностных правил — должен. А решать, какими образами «должен» мыслить художник, — не имеет права.