Подобная методичность возобновляемых поручений анализа ситуации в стране с перспективой вероятного введения чрезвычайного положения едва ли была случайной. Она достигала, по крайней мере, трех результатов. Во-первых, Горбачев приучал советское руководство к мысли о чрезвычайном положении, о возможности наступления момента, когда потребуется его ввести. То была своеобразная психологическая обработка и, надо признать, Горбачев вел ее расчетливо и умело, обращая помыслы будущих гэкачепистов к чрезвычайщине как спасательному средству. Во-вторых, неоднократная и потому в итоге, можно сказать, исчерпывающая разработка мер, связанных с чрезвычайным положением, обнажала механизм их осуществления, что, в свою очередь, позволяло выработать соответствующие контрмеры. Не отсюда ли у демократов задолго до «путча» целый ворох его сценариев и возможных «контракций», о чем писал Г. Х. Попов? В-третьих, введение чрезвычайного положения требует определения круга людей, обеспечивающих применение чрезвычайных мер. Во всяком случае, ключевые фигуры здесь, как нам кажется, должны быть обозначены. Надо полагать, «заготовки», о которых рассказывает В. А. Крючков, включали их имена. Не отсюда ли «тонкие переговоры» Ельцина с представителями армии, госбезопасности и аппаратчиками, обеспечившие победу демократам, о чем говорил тот же Г. Х. Попов?
Весьма примечательно, что перед своим отъездом на юг в начале августа 1991 года Горбачев поручил В. А. Крючкову, Б. К. Пуго и Д. Т. Язову «еще раз проанализировать обстановку, посмотреть, в каком направлении может развиваться ситуация, и готовить меры на случай, если придется пойти на чрезвычайное положение»[969]. В. А. Крючков объясняет данное поручение следующим образом: «Горбачев боялся исключительно за себя, боялся, что с ним могут рассчитаться те, кому он когда-то, как он выразился, «насолил», имея в виду прежде всего Ельцина. В последнем разговоре со мной, перед отъездом в отпуск, он многозначительно заметил: «Надо смотреть в оба. Все может случиться. Если будет прямая угроза, то придется действовать»[970]. Не отвергая личный момент в поручении Горбачева, все же следует сказать, что главная, на наш взгляд, цель этого поручения состояла в том, чтобы подтолкнуть силовых министров к мысли о введении чрезвычайного положения в стране.
Сразу после вылета Горбачева в Крым «силовики» энергично принялись за дело. Состоялась встреча Крючкова с Язовым, и они «договорились изучить обстановку, подготовить предложения, полностью отдавая себе отчет в том, что ситуация ухудшается с каждым днем»[971]. Министр обороны и председатель КГБ привлекли к работе своих сотрудников (в том числе… генерала Грачева), которые подготовили предложения, содержащие «перечень мероприятий в политической, экономической, военной областях, а также по линии государственной безопасности»[972]. Это были предложения, связанные с введением чрезвычайного положения[973]. О них решено было доложить Горбачеву. Цель — «спасение Отечества»[974]. Тогда, в августе 1991 года, эти слова звучали для кого-то, быть может, ненатурально и выспренно. Но теперь, когда мы видим нашу Родину в руинах, они наполняются набатным звоном, призывающим всех нас стать за Россию на последних ее рубежах. Отступать дальше нельзя, да и некуда: позади «мерзость запустения» и «мрак небытия»…
Достоверность рассказа Крючкова о работе представителей Министерства обороны и Комитета государственной безопасности проверяется «Записками» Ельцина, который сообщает, как 6 августа председатель КГБ привлек экспертов из своего ведомства «к работе над прогнозом о последствиях ввода в стране чрезвычайного положения. Это была не просто абстрактная разработка той или иной стратегической ситуации, которую аналитики КГБ, учитывая, конечно, вкусы и запросы начальства, периодически составляли по заказу свыше[975]. Это был конкретный приказ — обосновать проблемную базу, подготовить главные документы, основные направления будущего переворота. Риск разглашения конфиденциальной информации был велик, тем более что шеф безопасности привлек эксперта и из другой структуры, Министерства обороны СССР. Этим экспертом был Павел Грачев, будущий министр обороны России…»[976]Ельцин, как видим, без всякого стеснения говорит о том, через кого шла утечка «конфиденциальной информации»[977]. Располагая этой информацией, он мог не бояться «путча».
В. А. Крючков, В. К. Пуго и Д. Т. Язов, выполнив поручение Горбачева и уверившись в том, что момент ввода чрезвычайного положения назрел, решили оповестить об этом «форосского дачника». Они не питали больших иллюзий насчет Горбачева. И все же у них теплилась небольшая надежда, что он «должен понять и выполнить свой президентский долг, к которому его обязывала Конституция СССР, клятва, данная им при вступлении в должность Президента»[978]. Какая наивность! Она обернулась развалом и гибелью для СССР, а для самих этих людей, стоявших у кормила власти, — оглушительным падением. Как сказал бы древний летописец, «и погыбе память их с шюмом».
Отвергнув предложение о введении чрезвычайного положения, привезенное московскими посланцами в Форос, Горбачев повел себя двусмысленно, сбив приехавших к нему с толку. В. А. Крючков рассказывает: «Первое сообщение о характере и результатах встречи с Горбачевым я получил от выезжавших товарищей из машины на обратном пути следования из Фороса на аэродром Бельбек. Затем была связь с самолетом. Как и ожидалось, ответ был таков: и «да» и «нет». Рукопожатие на прощание, заключительные слова Горбачева: «Валяйте, действуйте!» По мнению Болдина, через несколько дней Горбачев однозначно должен склониться к положительному решению. Сейчас же он вроде решил выждать, посмотреть, как будет развиваться обстановка, чья возьмет. Короче говоря, напрашивался вывод: как только Горбачев убедится в успехе выступления и меры чрезвычайного характера дадут впервые положительные результаты, он открыто и самым активным образом поддержит их»[979].
Сходную картину форосской беседы Горбачева с московской делегацией воспроизводит А. И. Лукьянов: «Каким был разговор с президентом во второй половине дня 18 августа, мне трудно сказать определенно. Горбачев утверждает, что, в случае отказа от чрезвычайных мер, ему предлагалось уйти в отставку. Те же, кто был у него тогда, категорически это отрицают, заявляя, что разговор носил товарищеский, доверительный характер и Горбачев, прощаясь, пожал каждому руку. Но так или иначе предложение о чрезвычайных мерах президентом принято не было. Однако, отвергнув его, президент и пальцем не пошевелил, чтобы удержать тех, кто выступал за введение чрезвычайного положения. Оставшись на своей форосской даче, он своим бездействием в какой-то мере лишь стимулировал введение этих чрезвычайных мер»[980].
Бездействие Горбачева является подтверждением занятой им двусмысленной позиции: и «да», и «нет». А сама двусмысленность реакции Горбачева на предложение о введении чрезвычайного положения подтверждается, по нашему мнению, действиями ГКЧП, нерешительными, вялыми и странными, которые Д. Т. Язов имел все основания квалифицировать как бездействие[981]. Это — факты, не зависимые от противоречий в версиях форосского разговора, передаваемых Горбачевым и членами московской делегации. Нам становится ясно, что Горбачев сделал все, чтобы спровоцировать оставшихся в Москве руководителей на объявление чрезвычайного положения. Не случайно Ельцин в очередной раз, очевидно, проговорившись, назвал Горбачева «главным взрывателем путча»[982]. Самого себя он, вероятно, также мог бы причислить если не к «главным взрывателям», то по крайней мере к «главным делателям путча».
Итак, непосвященные, действовавшие в рамках ГКЧП или на его стороне, потерпели, как и следовало ожидать, поражение, сыграв «на руку» тем силам, которые вели Советскую Державу к гибели. Движимые благими намерениями, они своей неудачей сняли последние преграды на пути развала СССР.
К числу непосвященных в тайный смысл происходящего 19–21 августа 1991 года относились и собравшиеся у Дома Советов, а также те, кто в компании со Станкевичем бесчинствовали на Лубянке, свергая бронзовую статую «железного Феликса». В последнем случае народ, по мнению А. С. Панарина, посредством «революционного вандализма» разрядил свой гнев, чем было предотвращено насилие против номенклатуры на Старой площади[983]. Возникает вопрос: насколько правомерен здесь термин «народ?»
По оперативным данным, приводимым В. А. Крючковым, в разное время у стен Белого дома «находилось от 3–4 до 30–35 тысяч человек»[984]. Д. Т. Язов, давая показания на следствии по делу ГКЧП, говорил о 70 тысячах человек[985]. Взяв даже последнюю цифру, придется признать, что для многомиллионного города она незначительна. Правда, существует другая, на наш взгляд, причудливая методика подсчета участников противостояния ГКЧП. Так А. А. Бородатова и Л. А. Абрамян полагают, что «стабильное ядро» этих участников доходило приблизительно до 15 тысяч человек. «Однако, — считают исследователи, — общее «подвижное число» людей, в разное время приходивших к Дому правительства, несомненно, было в десятки раз выше. А если учитывать также людей, косвенно вовлеченных в события, даже мысленно поддерживающих защитников, то фактическая цифра участников становится огромной»