Фельдфебели и вахмистры, напротив, в большинстве случаев владели грамотой, хотя иногда, особенно в военное время, некоторые неграмотные унтер-офицеры, проявившие отвагу и командирские способности, могли быть повышены до звания фельдфебеля или вахмистра. Многие из них были детьми священников, прежде всего дьяконов и других низших слоев церковнослужителей, выполнявших вспомогательные функции при совершении православной службы. Большая часть поповских детей владела грамотой, а поскольку в церковной иерархии не было места для каждого из них, именно они заполняли собой основную брешь в кадровом составе российской армии, становясь унтер-офицерами. Однако крупнейшим источником формирования унтер-офицерского корпуса были солдатские дети, считавшиеся наследственными членами военного сословия. В государстве для этих мальчиков имелись специальные школы, посещение которых являлось обязательным: в 1800 г. в них обучалось почти 17 тыс. воспитанников. Только в 1805 г. на службу в армию поступило 1893 солдатских сына. В школах давалось лишь начальное образование и поддерживалась суровая дисциплина, но именно здесь для армии готовились многочисленные кадры барабанщиков и других музыкантов, а также некоторое количество полковых писарей. Кроме того, школы выпускали грамотных старших унтер-офицеров, с малолетства усвоивших военную дисциплину и соответствующую систему ценностей. Как и подобает старшему унтер-офицеру старейшего полка российской армии, Федор Карнеев, в 1807 г. бывший старшим унтер-офицером Преображенского полка, являлся образцовым профессиональным солдатом: солдатский сын с 24-летним стажем службы в полку, незапятнанным послужным списком и георгиевским крестом за отвагу, проявленную на поле боя[67].
Хотя основополагающие элементы российской армии были чрезвычайно прочны, ее слабым звеном были недочеты, допущенные при проведении тактической и прочей подготовки войск в 1805 г. За исключением легкой кавалерии, по всем остальным параметрам российская армия в целом уступала французской. Основная причина этого заключалась в том, что французская армия в 1792–1805 гг. вела практически непрерывные боевые действия против вооруженных сил других великих держав. За исключением индийского и швейцарского походов 1799–1800 гг., в которых была задействована лишь малая часть ее полков, российская армия не имела сколько-нибудь сопоставимого боевого опыта. В его отсутствие военная муштра на плацу преобладала над настоящей военной подготовкой, а педантизм и безудержное рвение порой достигали абсурдных размеров. Отчасти поэтому ружья и навык ведения перестрелки у русских были хуже, чем у французов. Применение тактики массовой штыковой атаки с целью обращения в бегство французских стрелков в цепи стоило российской армии больших потерь и было неэффективным. В 1805–1806 гг. батареи российской артиллерии часто оказывались плохо прикрытыми от ружейного огня неприятельских стрелков[68].
Самые больные вопросы российской армии были связаны с координацией действий на уровне выше полкового. В 1805 г. полк являлся самой крупной тактической единицей. При Аустерлице собранные вместе в последний момент колонны российской и австрийской армий действовали гораздо менее эффективно, чем постоянные дивизии французской армии. В 1806 г. русские сформировали собственные дивизии, но согласованность их действий на поле боя все еще оставалась слабым звеном. Пришлось бы приложить очень много усилий, чтобы российская кавалерия сработала так же, как кавалерия Мюрата во время своего массированного наступления при Прёйсиш-Эйлау. И уж конечно, российская артиллерия не могла концентрироваться и маневрировать так же хорошо, как это делали батареи французского генерала А.А. Сенармона в битве под Фридландом.
Однако самое большое значение имела слабость верховного командования армии, прежде всего высшего генералитета и верховных главнокомандующих. В этом русские неизбежно уступали французам. Никто не мог сравниться с императором, одновременно являвшимся военным гением. Правда, надо отметить, что хотя успехам российской армии мешало соперничество между отдельными ее генералами, французские маршалы в отсутствие Наполеона также действовали не лучшим образом. Когда накануне Аустерлица Александр I взял из рук Кутузова бразды эффективного управления армией, это окончилось катастрофой. Жестоко поплатившись за свою инициативу, Александр в 1806–1807 гг. держался в стороне от военных действий. Это решило одну проблему, но породило другую. В отсутствие монарха верховный главнокомандующий должен был являться фигурой, способной добиваться повиновения как своим личным авторитетом, так и положением в армейской иерархии, в которой он должен был стоять определенно выше любого другого генерала. К концу 1806 г., однако, все великие полководцы екатерининской эпохи отошли в мир иной. М.И. Кутузов был лучшим из тех, кто на тот момент оставался в живых, но со времени Аустерлица он находился в немилости. Поэтому Александр назначил верховным главнокомандующим генерал-фельдмаршала М.Ф. Каменского, полагаясь на его высокий чин, опыт и относительно неплохой послужной список. Оказавшись в армии, Каменский вскоре ужаснул подчиненных своими сбивающими с толку и просто-напросто старческими выходками. Один молодой генерал, граф И.А. Ливен, накануне первых крупных сражений с французами как-то спросил: «Неужели этот сумасшедший поведет нас против Наполеона?»[69]
Каменский вскоре покинул армию и удалился в тыл. Он получил от Александра I приказ выйти в отставку и отправиться в свое поместье, где некоторое время спустя был убит собственными крестьянами. В отсутствие Каменского Л.Л. Беннигсен, более молодой из двух командиров корпуса, в большей или меньшей степени добился контроля над армией, укрепив свои позиции тем, что в донесениях императору преувеличил успехи российских войск в арьергардных боях при Голымине и Пултуске. Друзья Беннигсена в Петербурге нашептывали Александру о его способностях и достижениях. В ответ Александр, невзирая на участие Беннигсена в убийстве его венценосного отца, назначил его на пост главнокомандующего, наградил орденами и пожаловал некоторую сумму денег. В оправдание Беннигсена следует сказать, что он, несомненно, являлся лучшей заменой Каменскому, к тому же кто-то должен был быстро взять ситуацию под контроль. Доверие также вызывали его действия, направленные на вывод армии из затруднительного положения, в котором она оказалась в начале кампании. Но и это не привело к прекращению интриг в среде высшего генералитета. Другой командир корпуса, И.Ф. Буксгевден, ненавидел Беннигсена, отказывался сотрудничать с ним и вызывал его на дуэль. Сам Александр послал генерала Б.Ф. Кнорринга присматривать за своим главнокомандующим.
Особенно острые противоречия возникли в начале весенней кампании 1807 г. между Беннигсеном и его старшим командиром дивизии, генерал-лейтенантом бароном Ф.В. Остен-Сакеном — еще одним прибалтийским немцем. Борьба, развернувшаяся между этими двумя людьми, достойна внимания не только потому, что являлась симптомом серьезной и имевшей давнюю историю болезни высшего армейского командования, но и потому, что упомянутым лицам суждено было сыграть ключевую роль в событиях 1812–1814 гг.
Подобно многим высокопоставленным военачальникам российской армии, Остен-Сакен был жестким, завистливым, упрямым, честолюбивым и гордым человеком. Обаятельный и остроумный в обществе, он мог быть совсем иным в обращении с офицерами и солдатами, находившимися под его командованием. Возможно, на его личность повлияли чувства несправедливости и горечи, окончательно покинувшие его только тогда, когда он стяжал славу и всеобщее признание в 1813–1814 гг. В 1740 г. его отец Вильгельм был адъютантом генерал-фельдмаршала Б. X. Миниха — ключевой фигуры в правящих кругах и армии России во времена царствования императрицы Анны Иоанновны. Если бы императрице и ее племяннику Иоанну VI удалось удержаться у власти, Вильгельм мог бы рассчитывать на блестящую карьеру. Его сын Фабиан был бы с рождения записан в полк лейб-гвардии и к моменту своего двадцатипятилетия получил бы чин полковника и стал адъютантом императора. Однако Иоанн VI был свергнут, Миних отправлен в ссылку, а Вильгельм Остен-Сакен выслан в один из гарнизонных полков, где прослужил последние годы своей долгой карьеры, так и не получив повышения. Его сын Фабиан провел детство в бедности и продвигался по военной службе с большим трудом, начав карьеру в рядах линейной пехоты и добиваясь каждого нового повышения собственным мужеством и трудолюбием. Его карьера пошла в гору, когда он был произведен в чин прапорщика (первый обер-офицерский чин) за храбрость, проявленную в военных действиях против турок в 1769 г.[70]
Остен-Сакен питал отвращение к Беннигсену. Его дневники за 1806–1807 гг. представляют собой список жалоб на своего командира, которого он обвинял в неправильном управлении медицинской и интендантской частями армии, в том, что тот упустил шансы на победу в сражении при Прёйсиш-Эйлау, а также в том (вероятно, это обвинение было самым серьезным), что Беннигсен всякий раз пренебрегал возможностью консультаций со своим заместителем, т. е. с Остен-Сакеном, на предмет того, как следовало вести кампанию. В начале кампании 1807 г. Беннигсен планировал провести неожиданный маневр и посредством согласованных ударов российских дивизий, шедших с разных направлений, загнать в ловушку отдельный корпус маршал Нея. Остен-Сакен продвигался медленно, и Нею удалось вырваться из западни. Беннигсен обвинил Остен-Сакена в намеренном саботировании своих планов с целью его дискредитации и получения контроля над армией. Остен-Сакен заявил, что приказы имели противоречивый характер. Первоначальное расследование не дало результатов: как и следовало ожидать, Беннигсена и Остен-Сакена поддерживали группировки их «друзей». Затем процесс растянулся на месяцы, и только в 1808 г. трибунал вынес решение не в пользу Остен-Сакена