Однако все это не имело большого значения. Впервые были выработаны четкие правила относительно того, как должно осуществляться руководство армией в период военных действий. Большинство установленных М.Б. Барклаем принципов хорошо сработали в 1812–1814 гг. Там, где это требовалось, правила могли быть легко изменены сообразно реальным условиям. Например, в начале 1812 г., шесть недель спустя после издания закона об армии стало очевидно, что предстоящая война с самого начала будет вестись внутри России. Что касается продовольственного и прочих видов снабжения, сразу же была опубликована поправка, гласившая, что закон вступал в силу на территории любой губернии, которая будет объявлена императором на военном положении. Тем самым все губернское чиновничество оказывалось в подчинении у генерал-интенданта армии, имевшего право по своему усмотрению проводить реквизиции продовольствия, фуража и транспортных средств в обмен на расписки. Таким образом, закон проясняет, как российское казначейство сумело вести кампанию 1812 г. при столь малых официальных расходах — по крайней мере на начальном этапе боевых действий. Проводившееся в законе четкое разграничение полномочий и должностных обязанностей между военными и гражданскими лицами также заложило основу для плодотворного в целом сотрудничества армии и губернской администрации в 1812 г.[173]
Другим важным законодательным актом, принятым накануне войны, вносились изменения в организацию российской Внутренней стражи. В какой-то мере новое положение о Внутренней страже, изданное в июле 1811 г., являлось побочным результатом усилий, направленных на привлечение максимального числа военнослужащих из тыловых частей в ряды действующей армии. Прежде всего это означало отбор людей, годных к действительной службе, из так называемых гарнизонных полков, которые были крайне неравномерно расквартированы по городам и крепостям империи. Тем самым численность полевой армии пополнилась на 40 тыс. человек, из которых было сформировано тринадцать новых полков, причем для этого не потребовалось проводить дополнительный набор рекрутов. Большая часть солдат, прибывших из гарнизонных подразделений, в целом были хорошо обучены. Однако что касается большинства офицеров ситуация была обратной, поскольку приписка к гарнизонным полкам (за исключением тех, которые находились в расположенных на первой линии крепостях прибалтийского побережья) означала, что офицер либо был физически не годен к строевой службе, либо имел плохой послужной список[174].
Около 17 тыс. человек из гарнизонных полков были признаны не годными к службе в полевой армии. Им предстояло стать ядром вновь образованной Внутренней стражи: в каждом губернском центре империи предполагалось разместить по полбатальона (две роты) таких войск. Они объединялись с небольшими полицейскими подразделениями, которые уже существовали в губерниях на тот момент, и с более многочисленными, но менее подвижными ротами ветеранов (инвалидные роты), обычно расквартированными в менее крупных губернских городах. Все эти подразделения отныне становились единой структурой, действовавшей на территории всей европейской части России. Возможно, было бы логично передать подразделения Внутренней стражи под начало А.Д. Балашова, который, как глава полицейского ведомства, был главным ответственным за поддержание общественного порядка внутри России. Но Александр I относился с недоверием к усилению власти своего шефа полиции и не желал расширять влияние последнего за счет присоединения к ней Внутренней стражи. Поэтому он придал ей статус независимого формирования, находившегося под командованием его личного генерал-адъютанта графа Е.Ф. Комаровского, который рапортовал напрямую императору[175].
Внутренняя стража несла охрану общественных зданий, а также помогала приводить в исполнение судебные решения и поддерживать общественный порядок, хотя в случае широкомасштабных волнений им потребовалось бы поддержка регулярных частей армии. Однако действительно важным в 1812–1814 гг. было то, что именно эти подразделения отвечали за охрану военнопленных и, что еще важнее, за подготовку рекрутов и эскортирование их до лагерей, где формировались резервы армии. Как и следовало ожидать многие офицеры Внутренней стражи, командовавшие этими эскортами, отличались плохой подготовкой. Князь Д.И. Лобанов-Ростовский, командовавший Резервной армией в 1813–1814 гг., непрестанно на них жаловался, и нет сомнений в том, что многие рекруты страдали от их действий. Однако с точки зрения мобилизации военного потенциала России, вновь образованная Внутренняя стража была настоящей находкой. До 1811 г. полкам предписывалось командировать офицеров и рядовых в губернии с целью набора и эскортирования новых рекрутов. Даже в мирное время это отвлекало много сил. В 1812–1814 гг., учитывая наличие значительно более крупной армии, действовавшей вдали от внутренних районов империи, рассредоточение сил было бы губительно[176].
Влияние нового законодательства на состояние полевой армии и Внутренней стражи оценить относительно легко. Сложнее сделать однозначные выводы о результатах предпринятых М.Б. Барклаем усилий по улучшению военной подготовки личного состава армии. На удалении сотен, а порой и тысяч километров от Петербурга даже самые разумные и благонамеренные циркуляры могли оказаться неэффективными. Правда, в 1808–1812 гг. молодые и талантливые армейские офицеры командировались в тренировочные лагеря лейб-гвардии, находившиеся за пределами Петербурга: ожидалось, что впоследствии они начнут применять полученные тактические навыки в собственных полках и смогут обучить им своих солдат. Большинство дивизионных генералов в те годы также делали все возможное, чтобы должным образом обучить своих солдат. Однако в течение большей части года даже пехотная дивизия, не уже говоря о кавалерийской, была расквартирована на обширной территории. Поэтому многое зависело от полковых командиров[177]. Некоторые военачальники были жестоки и педантичны. Изредка они подвергались наказанию за свою жестокость, если вышестоящие чины считали, что она ставила под угрозу боеспособность армии. Командир Кексгольмского пехотного полка, например, был действительно отдан под военный суд и уволен со службы в 1810 г. за столь плохое обращение с солдатами, что чуть было не вызвало мятеж[178].
Большая часть командиров, однако, вовсе не была жестокой, а некоторые из них были просто превосходны. Граф М.С. Воронцов, например, в это время возглавлял Нарвский пехотный полк. Подобно Барклаю он также выступал против телесных наказаний в целях обучения войск и укрепления среди них дисциплины. М.С. Воронцов как-то заметил, что дисциплина была гораздо лучше в Нарвском полку, чем в находившемся по соседству 6-м егерском, командир которого полковник А.С. Глебов полагал, что русские войска можно держать в повиновении только розгами. Как и ряд других полковых командиров, Воронцов издавал инструкции для своих офицеров, в которых намечал в общих чертах, как тем следовало действовать на поле боя. П.И. Багратион считал эти инструкции образцовыми и переиздал их для всей своей армии.
М.С. Воронцов особенно подчеркивал то обстоятельство, что офицер должен был быть образцом для подражания. В некоторых полках, говорил он, есть офицеры, которые строги и требовательны в мирное время, а на войне оказываются слабыми и нерешительными: «Нет ничего хуже таких офицеров». Образцовое выступление на парадах было бесполезно. Значение имели только действия на поле боя. Офицеры, своим достойным поведением добивавшиеся доверия подчиненных в мирное время, могли воспользоваться им в пылу сражения. Умелое руководство являлось основой всего. В Нарвском полку не было место офицеру, который дал хотя бы малейший повод усомниться в своей храбрости. Во время наступления полка командиры рот должны были идти впереди своих людей, подавая пример. Но офицер должен был сочетать храбрость с невозмутимостью и верным расчетом. Когда враг во время атаки полка обращался в бегство это было ожидаемо, поскольку, по словам Воронцова, русские всегда были и всегда будут гораздо храбрее своего неприятеля — следовало сохранять спокойствие и собирать войска вокруг себя. Для преследования отступавшего противника выделялась лишь часть третьей шеренги. Командуя стрелками в цепи, офицер должен был попытаться использовать рельеф местности для прикрытия своих солдат, но сам он при этом должен был непрестанно показываться на линии стрельбы, подбадривая солдат и осматривая местность на предмет непредвиденной опасности.
Под огнем артиллерии полк должен был стоять на ногах. Любая попытка пригнуться была бы сразу замечена противником и вселила в него уверенность. Если в непосредственной близости имелось лучшее укрытие, разрешалось туда переместиться, но ни при каких обстоятельствах полк не должен был отступать. Перед началом сражения у каждого солдата должно иметься в исправном виде два запасных кремня и шестьдесят патронов. Здоровому солдату не следовало сопровождать раненного товарища до пункта оказания помощи в тылу. Если полк атаковал противника, занявшего оборону в деревне или на пересеченной местности, ключом к успеху являлась штыковая атака, поскольку при перестрелке все преимущества были бы на стороне обороняющихся. Ведя огонь по противнику, солдат должен был тщательно прицеливаться, памятуя о том, как их учили правильно выбирать дистанцию и не стрелять поверх выбранной цели.
В 1806–1807 гг. боевой строй войск нередко нарушался под влиянием панических криков, что противник атакует во фланг или в тыл. Теперь же подобные действия должны были сурово караться. Видя попытки противника обойти полк с фланга, офицер должен был спокойно доложить об эт