«благоразумнейшими обывателями, членами всех присутственных мест, дворянством, купечеством и всеми мещанами», он, тщательно и не без труда (о чем откровенно пишет в мемуарах) «отделив суеверия и вымыслы от истинного положения дел», представил, по итогам командировки, свое «Мнение о евреях», суть которого сводилась к тому, что «жиды западного края суть народ дельный и бойкой, способный быть Государству весьма полезным, однако не в том жалком состоянии, которым угнетены ныне-», и получил от Павла I поручение подготовить подробные предложения. Доклад был подготовлен, но, в связи с пируэтами политики (гибель Павла, войны с французами), руки у СПб дошли у него только в 1804 году, когда был создан специальный Правительственный Комитет, сам состав которого (граф Чарторыжский, граф Потоцкий, граф Валериан Зубов, Гавриил Державин) красноречиво свидетельствует о значении, придаваемом властями этому вопросу. К работе комитета с правом совещательного голоса были приглашены и руководители крупнейших kahal`ов. В итоге все предложения Державина были приняты. Черта оседлости расширялась, включая теперь в себя Нижнее Поволжье и Кавказ, куда теперь разрешалось выселяться «всякому способному к трудам, без различия состояния», причем евреям предоставлялось «покровительством законов наравне со всеми другими русскими подданными». Однако иммиграция позволялась исключительно в индивидуальном порядке, без права создания «особенных поселений» с внутренним самоуправлением (то есть создания новых kahal`ов). Категорически запрещалось проживать в сельских местностях всем евреям, кроме тех, что «проявят склонность к хлебопашеству», а также содержать питейные заведения. Зато разрешалось приобретать «вольные земли для их обустройства-», а работников предписывалось использовать исключительно по найму. Однако на первом месте в «Положении о евреях» стояли статьи, поощряющие просвещение еврейской молодежи. Наряду с сохранением «особенных», kahal`ных (религиозных) школ, в программу которых предписано было ввести русский язык, констатировалось, что «все дети евреев могут быть принимаемы и обучаемы, без всякого различия от других детей, во всех российских народных училищах, гимназиях и университетах». Выезд за пределы черты оседлости для поступления в вузы был свободным, а факт зачисления автоматически означал получение временного вида на жительство, становившегося постоянным с получением диплома.
Таким образом, серию документов, привычно называемых «положениями о черте оседлости», следует признать фактически договором государства с новыми подданными, привыкшими к своему особому статусу. Договором разумным и взаимовыгодным, на всем протяжении XIX века регулировавшим отношения высоких договаривающихся сторон, а если и менявшимся, то в сторону улучшения. Например, законом 1844 года вместо существовавших в «черте оседлости» религиозных училищ были учреждены раввинские школы, приравненные к гимназиям. С другой стороны, правительством неуклонно принимались меры по «раздроблению» еврейской изолированности от социума. В 1827 году был отменен «искупительный» налог, и еврейскую молодежь начали призывать в армию (где они, между прочим, блистательно себя зарекомендовали). Что означало очередной шаг к равноправию евреев с христианами (не говоря уж о том, что солдат, ушедший в отставку, никаким ограничениям не подлежал). Равным образом, обязательное преподавание светских предметов в раввинских школах усиливало тягу молодежи к получению дальнейшего образования, а следовательно, и к выходу из общины в «большой мир». Примерно с того же времени правительство, сохраняя за лидерами kahal’ов религиозные функции, лишает их права взимать не предусмотренные законами Империи штрафы и подвергать их «внезаконным» наказаниям. В целом все перечисленное дает весьма позитивный результат, как социально-политический, так и нравственный. Евреи, осевшие за чертой оседлости, на протяжении почти века ощущают себя равными среди равных, практически забыв о погромах, столь характерных для мест традиционного обитания. Кто не забыл «Кондуит и Швамбрания» Льва Кассиля, тот помнит, с каким пиететом относилось к «яврею-доктору» простонародье слободы Покровской, совершенно не видя в нем ни чужака, ни «христопродавца».
Значит ли сказанное, что все было так уж лучезарно? Естественно, нет. Крайне недовольны были kahal`ные лидеры. Да и позиция правительства со временем менялась к худшему, вылившись в годы правления Александра III в целый ряд ограничительных, оскорбительных с точки зрения нравственности, мер Однако ко всему этому «черта оседлости» уже не имеет никакого отношения.
Глава XXIV. Побочный эффект: не плачь, девчонка…
Опыт свидетельствует: при обсуждении вопроса о «черте оседлости» неизбежны возражения, в частности, по поводу призыва евреев в армию. В целом сводящиеся к тому, что «Не надо называть шаги, целью которых была ассимиляция евреев, шагами «к равноправию евреев с христианами». Возможно, по мнению тогдашней российской элиты, это не давление, а благодеяние (борьба с т. и. «еврейским фанатизмом», взгляды, распространенные в те времена), но были ли довольны сами евреи?». В общем, конечно, некая логика есть. Безусловно, действия властей России были продиктованы не столько заботой об улучшении условий жизни «доставшихся» в наследство от Польши евреев, сколько наиболее эффективной их интеграцией в имперский социум и извлечения из нового «человеческого материала» максимальной пользы. Однако, исследуя тот или иной исторический феномен, не следует все же исходить из реалий и представлений нынешнего времени…
Почетный долг
Еще в 1802-м в Еврейский Комитет, под контролем Гаврилы Державина готовивший документы для, так сказать, окончательного решения «еврейского вопроса» в России, поступили докладные записки Лесневского и Кауфмана. Оба чиновника – отдельно друг от друга, но примерно в одних выражениях – указывали, что поголовное освобождение евреев от военной службы «вызывает неудовольствие христианского населения и настоятельно рекомендовали для успешной интеграции евреев распространить на них воинскую повинность». Указывалось, в частности, что такая мера поможет «исправить старинное предубеждение к жидам и приблизить прочих подданных к их пониманию-». В частности, писал Кауфман, «когда все нации в России дают рекрут, то почему с одних жидов взимают деньгами за рекрута? За что, по каким заслугам они таковыми выгодами пользуются против Россиян, ответить положительно невозможно». Лесневский, со своей стороны, уточнял, что «нести сию повинность как для жидов желательно, так и в общих интересах, поскольку же силою вещей сей народ к тяготам армейской службы мало способен, использовать их должно в разных услужениях». Однако в 1804-м, накануне подписания «Указа о евреях», по настоятельной просьбе руководства kahal’oв, данные мнения учтены не были. Положение об «искупительном» налоге осталось в силе. Хотя особой статьей было утверждено право евреев записываться в армию «по своей доброй воле и без стороннего принуждения» (некоторые, кстати, притом что такая «добрая воля» весьма не поощрялась лидерами kahal’oв, этой оговоркой воспользовались и неплохо проявили себя в войне с Наполеоном). Вопрос, однако, не был снят. 26 августа 1827-го Николай I подписал «Устав рекрутской повинности и военной службы евреев», пояснив, что считает набор евреев в армию «полезным и справедливым, чтобы рекрутская повинность к облегчению наших верноподданных уравнена была для всех состояний, на коих сия повинность лежит, а всякие предрассудки были живыми примерами рассеяны». Согласно Указу и дополнениям к нему, призыв и служба «русских подданных Моисеева закона» отличались от общих положений о рекрутской повинности. Во-первых, норма призыва была гораздо выше «нормальной»: если с христиан брали рекрутов лишь в один из двух наборов, по 7 «душ» с 1000, то с евреев – по 10 «душ» с 1000 ежегодно. Во-вторых, в отличие от христиан, призываемых в 18 лет, нижний возрастной предел для еврейской молодежи был определен в 12 лет. В-третьих, позже, в 1829 и 1844 годах, были изданы указы, запрещающие определять солдат-евреев в «деныцики», а затем и распределять во все виды нестроевых команд (кроме выпускников школ «кантонистов»), И наконец, в 1832-м Николай I ограничил производство их в унтер-офицеры, разрешив таковое «лишь за отличия в сражениях против неприятеля». По мнению ряда исследователей, эти меры (в совокупности с активной агитацией на предмет перехода в христианство) следует признать признаками явной и очевидной дискриминации. На мой взгляд, однако, все далеко не так просто.
Прежде всего, согласно Уставу, набору не подлежали евреи, имевшие право выезда за пределы черты оседлости – гильдейские купцы, лица, имевшие высшее, среднее и среднее специальное образование, квалифицированные ремесленники, а также (как и в случае с христианами) единственные сыновья и женатые мужчины, имеющие детей. Иными словами, призыву подлежала молодежь, которой в черте оседлости было очень много, причем молодежь не простая, а неприкаянная, очень похожая на тот, говоря по-восточному, «базар», который в наши дни бездельничает на социале в «этнических кварталах» западных мегаполисов и пополняет ряды разного рода «шахидов» в странах бывшего «третьего мира». Чудовищная нищета, скученность и отсутствие каких бы то ни было источников пропитания в еврейских местечках, знакомые каждому, хотя бы мельком просмотревшему классиков еврейской литературы XIX века (хотя бы Шолом-Алейхема или Менделе Мойхер Сфорима), были бичом местечек. Молодым людям оставалось лишь три пути: либо в мудрецы и знатоки Торы (таланта на это хватало далеко не всем), либо жалкое прозябание на подачки общины и мелкую посредническую торговлю (что было чревато еще большими конфликтами с христианами), либо уход в криминал. В сущности, именно в этом и заключается основная причина повышенной нормы набора: если из христианских общин изымались потенциальные земледельцы, которые и дома бы пригодились, то из общин еврейских «откачивался», прошу прощения, социальный балласт, потенциальные Бени Крики. Что, между прочим, шло на пользу и самим kahal`ам, хоть как-то разряжая копившееся напряжение. Ведь право определять рекрутов принадлежало исключительно kahal`ному руководству, и оно, безусловно, «выбраковывало» тех, кто по тем или иным причинам казался ненужным или даже опасным для общины; талантливые дети, обещающие в будущем стать мудрецами, разумеется, под гребенку не попадали. С другой стороны, нельзя забывать, что призыв в 12 лет вовсе не означал, что ребенка немедленно ставят под ружье. Малолетние рекруты, согласно Уставу, направлялись в