Миллер: Как только я сказал слово «манихейство», сразу стал жалеть, что его сказал. Я некорректно его употребил. Я имел в виду, что сознательно конструируется оппозиция очень простых тезисов, которые исключают нормальный разговор. То есть вы нам — Катынь, а мы вам — 75 тыс. наших красноармейцев. Я ведь вам могу сказать, что, как только Катынь возникла как проблема, одна из стратегий была не в том смысле, что «давайте разберемся, напишем книги о Катыни», которые мы написали. В России книги о Катыни есть и неплохие.
Долгин: Это ровно та же проблема, что есть академическая наука и что есть реальные средства трансляции, которые доходят через СМИ, через образование.
Миллер: Вот когда у нас возникает Катынь, и мы можем это обсуждать, либо мы не хотим это обсуждать и говорим: «Это немцы». Либо мы говорим: «А вы наших красноармейцев убили» — в смысле, что и вы гады, и мы гады, вот и хорошо. Помните, был такой замечательный эпизод, когда диктор канала «Россия» говорил про Джинджича, и это вызвало скандал, когда он сказал: «И вот этот предатель сербского народа получил свою пулю». Я абсолютно уверен, что это он сам. Я имею в виду, что он это не согласовывал на уровне начальника ВГТРК, но он сам уже, его мышление является продуктом той атмосферы, которая создана. Это очень важно. И это как раз очень серьезно, это сказывается.
В этом смысле оставим манихейство, оно здесь ни при чем. Эта убийственная простота такой оппозиции, когда стенка на стенку, когда драка. Есть такое красивое словосочетание — диалог историографий. Вот украинская историография сформулировала свою позицию, что Голодомор — это геноцид, российская историография сформулировала свою позицию — не геноцид, и сейчас у них будет диалог, мы можем представить какой. Понятно, что дальше есть штрейкбрехеры по обе стороны: «Если ты, гад, будучи украинским историком, не признал это геноцидом, то ты не принадлежишь украинской историографии, а ты предатель родины». Когда Масарик доказывал, что Краледворская и Зеленогорская рукописи — это подделки (а это была часть чешского мифа), его противники говорили ему, что «тебя родила не чешская женщина, а ведьма с отравленной кровью». И когда мы слышим это, когда полемизируют с человеком не потому, что́ он сказал, а потому, кто он, сколько у него процентов чешской, русской, украинской, ведьминской и прочей крови и сколько денег он получил из каких ресурсов,— это и есть историческая политика.
Лейбин: У меня появился один вопрос в лоб, по поводу учебника Филиппова. Там был еще учебник социологии, и происходила интересная ситуация обсуждения. Разные социологи пытались обсуждать, как же написать учебник обществоведения для школьников. Участвовали в том числе лекторы, которые сюда приходили. Никто не взялся. Но там более простая ситуация. С учебником истории похоже. Было точное знание, что если поручить это человеку-спичрайтеру, то он напишет плохо. Но если обратиться к сообществу, то они напишут, что мы плохие парни в духе вражеской исторической политики. Вопрос, можно ли утверждать, что российское историческое сообщество профессионалов таково, что при правильной организации властей оно могло бы разместить заказ на некий педагогический учебник, нарратив для педагогических целей, который не вызывал бы шизофрению у школьников? Есть ли такое сообщество и можно ли разместить такой заказ?
Миллер: Натан Эйдельман любил цитировать тезис одного из царей: «Некем взять». То есть реформы проводить некем. И Эйдельман всегда говорил: «Ты попробуй заказ сформулировать, и народ-то найдется, он к тебе потянется». Я думаю, что это та же ситуация. Я понимаю, что у нас далеко не лучшим образом обстоит дело с исторической наукой, но я думаю, что найти вменяемых людей, которые это напишут, можно. Мне никогда никаких заказов от властей не поступало. По собственной инициативе я решил, что для того, чтобы можно было в университетах преподавать историю Российской империи именно как империи, в которой не только русские жили, надо было бы сделать серию книг «Окраины Российской империи» в издательстве НЛО. Я ее делаю. К ней можно предъявлять разные претензии и фактического, и стилистического характера. Но я вам точно говорю, что, если в Украине и Польше адепты исторической политики обвиняют меня за эту серию в том, что я империалист, а в России мне говорят, что я стараюсь развалить Россию, похоже, кое-что удалось.
Долгин: Мы исчерпали время, и вопросов в таком режиме больше не будет. Но мы попросим Алексея Ильича ответить на вопросы в режиме нашего традиционного «Задай вопрос». Последнее завершающее. На мой взгляд, то, что было сказано по поводу государственной политики, и то, что говорилось по поводу общественной формы «Мемориалом», друг другу совершенно не противоречит. Это просто подходы из двух разных углов. Да, государственная политика есть, и надо ее учитывать, нужно с ней работать. С другой стороны, это не мешает обществу идти на какой-то исторический форум. Не в смысле интернет-форума, речь идет о том, чтобы взаимодействовать книгами, научными встречами, круглыми столами и т. д.
Миллер: Я хочу сказать, что та тема, по которой сейчас высказался Борис, является предметом активных дебатов. И чтобы не возникало какого-то недоразумения, я не являюсь противником общества «Мемориал», но я, как мне кажется, часто являюсь конструктивным критиком некоторых инициатив этого общества и остаюсь на этой позиции, что не мешает мне очень по-дружески общаться и с теми, кто присутствует, и с теми из «мемориальцев», кто сегодня отсутствует.
«Национализация» истории в Украине
Я последние несколько лет занимаюсь изучением переписывания истории на постсоветском пространстве. Главное, о чем я хочу поговорить,— это процесс национализации, или, как его еще называют, приватизации, истории. Содержание этого процесса заключается в следующем: ранее общая история отделяется в сепаратную и превращается в национальную историю, которая вступает в конфронтацию с предыдущей общей историей. В Украине этот процесс продолжается уже почти 20 лет. Сначала я дам его некую ретроспективу, а потом поговорю о его внутренних составляющих, о том, как это выглядит методологически, теоретически и какие встречаются наиболее экстремальные проявления этого процесса. Итак. Происходило это в Украине по более или менее стандартному сценарию. Сразу скажу, что национализация истории в Украине — это возвращение к стандартным интерпретационным схемам конца XIX — начала XX в. Считалось даже хорошим тоном у историков писать в предисловиях к своим работам, что «мы стоим на твердом фундаменте школы Грушевского». Очень важный момент в этом отделении своей истории от ранее общей, общесоветской, заключается в том, что это была схема реверсивной истории. Стандартная схема реверсивной истории предполагает проекцию настоящего положения дел в прошлое. Интересно, что это обозначилось и в самой логике обращения к историческому материалу. Пересмотр и переписывание своей истории начались, конечно же, со сталинизма, потом перешли к периоду украинской революции 1917—1921 гг., потом — к дореволюционному периоду, к казачеству и к Киевской Руси. Таким образом, была восстановлена (или заново построена) линейная история Украины в ее суверенном варианте. Важной составляющей процесса с 1980-х годов было то, что он был очень четко увязан с политической конъюнктурой. Национал-демократическая интеллигенция была ферментом этого процесса. Она начала отделение, точнее эмансипацию, украинской истории. Ведь при СССР не было истории Украины. Существовала история УССР в качестве «краеведческого» курса.
В 1989—1990-х гг. история стала использоваться как политический аргумент. В 1990 г., например, был пик уничтожения памятников Ленину, демонстраций, связанных с историей, прежде всего советской. В 1990 г. праздновалась годовщина Запорожской Сечи, мероприятия сопровождались колоссальным антикоммунистическим подъемом. История была аргументом в дискредитации правящей партии и в обосновании претензий УССР на большую автономию и суверенитет. Исторические аргументы использовались для того, чтобы показать обособленность Украины от общего пространства. Именно с того момента начали разрабатываться концепции, которые имели националистическое содержание и потом вполне комфортно вошли в курсы истории и в официальную идеологию. На рубеже 90-х годов произошла окончательная суверенизация истории. Через неделю после принятия Декларации о суверенитете УССР, в июле 1990 г., с благословения Политбюро ЦК КПУ была принята программа развития исторических знаний, изучения и пропаганды истории УССР. Это был очень интересный микс идей, стандартных форм, позаимствованных из диаспорной историографии, которую до этого называли «буржуазно-националистической», и так называемых марксистских форм. История Украины становится самостоятельной и как предмет исследований, и как предмет изучения в школах.
И вот Украина стала независимым государством, и историки приступили к созданию «официальной версии истории». Процесс развивался по стандартной непритязательной логике. Здесь можно выделить следующие компоненты. Первое — возвращение к столпам «народнической» историографии конца XIX в. Второе — массовый наплыв диаспорной историографии на Украину. Третье — создание стандартной, официальной версии истории Украины, которая с тех пор существует в неизменном виде, по крайней мере на уровне школьных программ. Этот процесс, конечно, сопровождался некоторыми экстремальными проявлениями. Например, в 93-м году пытались ввести курс «научного национализма» в вузах. Предложили этот курс бывшие преподаватели научного коммунизма и истории КПСС. Происходило достаточно формальное замещение старых структур, институций и даже портретов новыми. Был такой курьезный случай. В одном из «головных» исторических учреждений делали ремонт, красили стены и осталось пятно от портрета Ленина. По его размерам сделали потрет Грушевского и повесили на это же место. Подобным же образом история КПСС фактически трансформировалась в нормативный курс истории Украины. На первом году обучения в вузах это обязательный курс с такими же функциями индоктринации и воспитания «гражданского самосознания». Читают его, как правило, бывшие преподаватели истории КПСС или научного коммунизма. Можно сказать, что к началу 1990-х годов процесс национализации истории завершился. Стандартная схема (или исторический канон) существует и представляет собой набор не очень интересных интерпретационных и познавательных форм, о которых я бы хотел сейчас сказать.