догадываться.
Я успел прочитать две книжки. Первая книжка посвящена политике УПА — Украинской повстанческой армии в отношении евреев. Книжка по содержанию более или менее пристойная. Но тут как бы совпадение интенций и исторической правды получается. Потому что ему важно было показать, что УПА плохо обходилась с евреями. Действительно, плохо обходилась. Что в этой книжке бросается в глаза, так это большое количество материалов из архивов ФСБ, которые, как отмечается, впервые вводятся в научный оборот. Как он их получил? Надо спросить у «мемориальцев», как они получают документы из ФСБ. Наверное, это обычное и простое дело.
А вторая книжка еще более любопытная. Она называется так: «Великая оболганная война-2. Нам не за что каяться». Дюков там редактор-составитель и один из авторов. И там, во введении, говорится следующее:
Наши враги, внешние и внутренние (я еще раз подчеркиваю, что внешние и внутренние.— А. М.), покушаются на наше самое святое — на народную память о Великой Отечественной войне. Нас пытаются лишить великой Победы. Вторя геббельсовской пропаганде, псевдоисторики внушают нам, что победа была достигнута слишком дорогой ценой, что она якобы обернулась порабощением Восточной Европы, что солдаты Красной армии будто бы изнасиловали Германию, а советских граждан, переживших немецкую оккупацию, чуть ли не поголовно сослали в Сибирь. Эта книга — отповедь клеветникам, опровержение самых грязных, самых лживых мифов о Великой Отечественной войне, распространяемых врагами России.
И вот в такой стилистике вся эта книжка и написана, из чего вы можете заключить примерно, что это за человек. Итак, вот такой фонд, вот такой историк, которого Данилин называет любителем. Какие издательства издают его книжки? «Европа», «Regnum», «Эксмо». Про них тоже можно кое-что сказать. «Regnum» возглавляет Колеров, который служил в Администрации президента, «Европа» — это Павловский и его центр.
Что мы видим? В отличие от Польши или от Украины, где сотрудники Института национальной памяти являются государственными чиновниками, в России мы видим сеть негосударственных учреждений, где, разумеется, работают не государственные чиновники. Откуда все неправительственные организации получают деньги на всю эту деятельность? Как они получают доступ к этим документам? В тех цитатах, которые я приводил, есть очень характерный пассаж — «наезд» на Академию наук и на академических историков. И защищают «все самое дорогое, что есть у России» эти вот «любители», которые очень похожи на активистов исторической политики в Польше и Украине. Это такие молодые ребята в костюмчиках с галстучками, очень похожие на комсомольских функционеров 25—35-летней давности. Но они не от правительства работают, они сами по себе. Якобы. Понятно, что здесь сразу мы видим несколько очень интересных конфликтных моментов.
До сих пор финансирование исторической науки в России осуществлялось следующим образом. Были академические институты и университеты, в которых люди сидели на зарплате и чего-то там делали. Плюс Российский гуманитарный научный фонд (РГНФ), который получал деньги и распределял их на исследовательские проекты. Причем распределял на основе экспертизы таких же историков, которые эти деньги и получали. Идеальна эта система? Конечно, нет. Там есть элементы кумовства и все такое, но везде в мире система устроена таким образом.
Теперь оказывается, что можно финансировать напрямую, непонятно как, без экспертизы научного сообщества. Но финансировать то, что нужно. Поскольку эти люди не встроены в академическую структуру, они абсолютно свободны от профессиональной исторической этики. Потому что если вы думаете, что Дюков или какой-нибудь там Вятрович в Украине будут отвечать на разгромную рецензию в академическом журнале, то можете не беспокоиться — не будут. Потому что им на это абсолютно наплевать.
Мне в страшном сне не могло присниться, что я когда-нибудь буду защищать Академию наук, но приходится. Летом этого года мы узнали, что академик Тишков сразу, как только комиссия была образована, издал циркуляр, где было дано указание всем гуманитарным институтам выяснить, кто у нас чего фальсифицирует. И доложить. Что во всей этой истории бросается в глаза? Сам Тишков, когда документ утек и ему позвонили со словами «что ж ты такое подписал», тут же стал отнекиваться и говорить в этом интервью «Свободе»: «Да, я сейчас отзову подпись» и проч. Стыдно стало.
Посмотрим, как академические структуры прореагировали. Какие-то директора привычно взяли под козырек. Собрали народ, сказали, что пришла «указиловка» из Президиума, надо чего-то сделать. Худо-бедно, часто с издевательским непониманием того, что от них требуется, соорудили какие-то бумаги. Но я знаю, что есть директора, которые этот циркуляр послали, и очень далеко. То есть при всех ее недостатках Академия — такая структура, с которой трудно работать, не совсем послушный инструмент.
В свете того, что я сказал, очень любопытно посмотреть на недавние события, связанные с визитом Путина в Польшу. Помните, накануне был такой вал продукции — и в печати, и по телевизору — в духе самой жесткой исторической политики. И вдруг Путин поехал и произнес там, на Вестерплятте, вроде бы очень спокойную, очень примирительную, вполне приемлемую речь. Первая реакция была от тех людей, которые уже видят себя активистами исторической политики на государственном содержании. Были вопли: «Ну, зачем же он так?», «Поляки, их ничем не проймешь!» Тут же пошли возгласы: «Вот он приехал, он им так хорошо сказал, а они в ответ ему нахамили, вот и не надо было этого делать» и т. д.
Насколько мне известно, речь Путина писал Чубарьян. И это очень любопытно. Потому что, как выяснилось, это борьба академического истеблишмента и нового, возникающего, такой молодой своры с хунвейбинскими замашками. В целом можно видеть, что это уже борьба за то, чьи идеи будут озвучиваться, каким образом, как это будет звучать в речах первых лиц государства. Эту борьбу можно уже видеть. И все это можно проследить на более низких уровнях — масса примеров.
Обратите внимание, недавно был скандал, кажется, на журфаке МГУ. Вдруг выяснилось, что команда из Фонда эффективной политики будет там лекции читать и чуть ли не определять программу обучения. Создан факультет телевизионной журналистики под руководством Виталия Третьякова, который очень близок по духу к людям, обслуживающим историческую политику. Это попытка уже и на таком уровне работать с массами. Структура создана, она работает.
Чем можно все это завершить? В апреле прошлого года я говорил о том, что плоды исторической политики, результаты исторической политики тем страшнее, чем менее демократическое и плюралистическое общество является объектом ее воздействия. И вот, что мы сегодня видим? С ловкостью, изобретательностью и настырностью, которые очень похожи на те качества, с которыми работают наперсточники на рынке, тихо, в основном под столом, все это уже сделано.
Если мы зададим вопрос о том, есть ли у нас какие-то акторы, какие-то силы, которые могут этому сопротивляться, ответ будет очень простой. Нет. И судя по всему, мы в очередной раз подтвердим тот жуткий прогноз, который в свое время сделал Чаадаев. Ну, он, правда, глобально его делал. Тогда, в первой половине XIX в., он сказал, что если у России есть какая-нибудь общемировая миссия, то эта миссия состоит в том, чтобы довести до абсурда какие-то ложные западные идеи и тем преподать миру ужасающий урок. В XX в. с поставленной задачей справились, и, судя по всему, то же самое мы сейчас сделаем с исторической политикой.
Если у нас есть какие-то шансы на то, что эффект не будет совершенно катастрофическим, то в чем они заключаются? Это надежда на то, что совесть или разум как-то заставят остановиться тех людей, которые все это заказали, организовали и проводят. Но, господа, откуда ж там совести-то взяться? Мы же все видим. Выборы видим последние. Видим то, как историческая политика проводится. Все мы это видим, поэтому я думаю, что все будет очень плохо. И на этой, как всегда оптимистической, ноте я заканчиваю свои рассуждения.
Борис Долгин: У меня есть вопрос. Я ни в какой степени не сочувствую борцам исторической политики. Но давайте посмотрим на продемонстрированный механизм. Кроме академических институтов, вузов и РГНФ, существуют, к счастью, частные фонды и для нормальных книг, западные, отечественные фонды (например, Фонд Ельцина), которые тоже участвуют в финансировании изданий. Есть важное отличие, заключающееся в том, что в нормальной ситуации обычно хорошо известно, кто, собственно, является оценочной комиссией. Кто и когда это делал в Фонде Сороса, почему такие хорошие книги изданы, кто находится в редколлегии серии по сталинизму, которую издает РОССПЭН, и т. д. Но нельзя сказать, что не существует возможностей финансирования иных, нежели только по академическим каналам. Нельзя сказать, что система неправительственных организаций не работает. Видимо, специфика «борцов» не в том, что это НГО,— НГО бывают разные, а в том, что это ГОНГО — организованные государством негосударственные организации.
Алексей Миллер: Вот это и есть суть вопроса. Потому что если бы у нас был частный фонд, созданный, например, Сурковым, который бы финансировал исследования по истории, как он того хочет,— ради Бога. Вот, у нас есть Фонд Суркова, Фонд Ельцина, Фонд Горбачева, фонд еще кого-то. Вперед и с песней!
Мы говорим о государственных деньгах и административных ресурсах. В принципе, все, о чем я рассказал, показывает, как политическая сила, которая контролирует административный ресурс и через него контролирует государственные деньги, а это не их деньги, как она осуществляет свою программу. И, используя эти административные ресурсы, внедряет плоды исторической политики в массовое сознание. Вы сравните степень представленности продукта, издаваемого или производимого на конференциях при поддержке Фонда Ельцина, и учебника Филиппова. Была конференция на 500 человек, крупнейшая, самая крупная за всю историю, посвященная истории сталинизма,— она проходила в Москве в прошлом году. Почти все зарубежные и отечественные специалисты там были. Там происходила масса интересного. Вы где-нибудь по телевизору видели что-нибудь про это?