Geschichtspolitik прочно вошло в немецкий лексикон как обозначение «интерпретации истории, избранной по политическим, т. е. партийным, мотивам, и попытки убедить общественность в правильности такой интерпретации».
Польские сторонники исторической политики тоже говорили о необходимости утверждения здорового патриотизма с помощью истории, а также о противостоянии «искажениям» польской истории внутри страны и за рубежом. Можно сказать, что они поступили честно, когда решили заимствовать понятие «историческая политика» для обозначения своей программы,— она вполне отвечала приведенному выше определению. В Польше это понятие прочно укоренилось и с 2004 г. является не просто предметом ожесточенной полемики, но и объектом анализа, на результаты которого я во многом опираюсь в собственных попытках интерпретировать этот феномен. Действия в духе исторической политики в последние десять лет типичны почти для всех стран Восточной Европы; часто заимствуются и конкретные формы ее реализации, хотя далеко не везде сторонники исторической политики готовы сами характеризовать свою деятельность подобным образом [9]. Стремясь легитимировать историческую политику, ее сторонники любят утверждать, что в ней нет ничего принципиально нового, что все и всегда так поступали и поступают и «ненормальной» является, наоборот, ситуация, в которой у государства нет ясной и энергичной исторической политики. Мое принципиальное расхождение со сторонниками исторической политики состоит как раз в том, что я считаю те явления, которые получили имя «историческая политика», во многом новыми и существенно отличающимися от политизации истории и политики памяти, как они были описаны выше.
Природа и механизмы исторической политики
Как это обычно бывает с относительно новыми явлениями, историческую политику не так просто «ухватить» и четко описать, тем более что ее механизмы и задачи, как правило, сознательно скрываются. Феномен исторической политики особенно сильно проявляется в посткоммунистических обществах, но это лишь отчасти объясняется повышенным общественным интересом к истории и ее «белым пятнам», оставленным в наследство коммунистической цензурой. Наследие прежнего режима важно на уровне интеллектуальных привычек и рефлексов, а также доступного историографического багажа.
Но суть вопроса как раз в том, что мы имеем дело с обществами посткоммунистическими, т. е. освободившимися от прежних жестких форм авторитарного идеологического контроля. Об исторической политике в строгом смысле слова следует говорить только применительно к обществам демократическим или, по крайней мере, более или менее плюралистическим, заявляющим о признании демократических ценностей, в том числе свободы слова. Собственно, именно в этих условиях и возникает политика как конкуренция различных политических акторов, партий и точек зрения. В авторитарных режимах советского типа вмешательство власти в изучение истории и политику памяти было основано на официальной презумпции идеологической монополии, на механизмах цензуры и административного контроля над профессиональной историографией. «Инакомыслящие» историки подвергались проработке на партсобраниях, а упорствующие изгонялись из профессии.
В обществе, претендующем на то, чтобы быть демократическим, все эти механизмы меняются. В отличие от прежней коммунистической системы партии-государства, группа или партия, которым принадлежит власть в данный момент, перестают быть тождественны государству. Общественная сфера становится плюралистической, власть уже не может претендовать на контроль над ней, тем более репрессивный. Плюралистической становится школа, в который учитель истории, соблюдая образовательный стандарт, должен обладать свободой в выборе учебника и трактовки изучаемых событий и процессов. Историку в его научной деятельности должна быть обеспечена независимость и интеллектуальная свобода. Доступ к архивам должен быть равным для всех и регулироваться законом, а не административными решениями. Государственное финансирование школы и исследований не предполагает права той группы или партии, которая в данный момент стоит у власти, диктовать содержание преподавания и исследований, поскольку это не деньги данной партии, а бюджет страны, сформированный из налогов граждан; политическая сила, стоящая у власти, не может претендовать на идеологическую монополию.
Именно в этих новых условиях — в той или иной степени соблюдаемых (или имитирующих соблюдение) — возникает набор практик, с помощью которых отдельные политические силы стремятся утвердить определенные интерпретации исторических событий как доминирующие. Иными словами, используя административные и финансовые ресурсы государства, те политические силы, которые находятся у власти, осуществляют идеологическую индоктринацию общества в сфере исторического сознания и коллективной памяти. (Речь идет о таких исторических событиях и процессах, по которым в обществе нет консенсуса, которые являются предметом дискуссии.)
Полагаю, что для понимания феномена исторической политики важен не только и даже не столько вопрос, что именно пропагандируется. Важнее то, как это делается, какие методы используются в этой пропагандистской работе.
Современная историческая политика не может в полном объеме вернуться к прежним, советским методам и навязать единственно верный взгляд, даже если предположить, что в некоторых случаях ее организаторы хотели бы этого, и вынуждена изобретать новые способы вмешательства в историю и политику памяти, а также новые стратегии легитимации такого вмешательства.
Каковы же эти новые механизмы? В институциональном плане прежде всего бросается в глаза появление Институтов национальной памяти в Польше и Украине и учреждений, схожих с ними по функциям и принципам организации, которые существуют во многих других странах.
Польский Институт национальной памяти
В польском ИНП в 2006 г. работало 1200 человек, в 2009 г. уже 2400. В нем есть исследовательское и издательское подразделения, а также особая прокурорская служба. Институт контролирует архивы служб безопасности бывшей ПНР, в том числе решает, кто и какие материалы получает из этих архивов, а кто не может их получить. Таким образом, те историки, которые работают в ИНП, получают преимущества. К тому же благодаря работе в ИНП они имеют статус государственных служащих с соответствующими привилегиями и дисциплинарной ответственностью. Их зарплата в разы превышает зарплату историков в национальной Академии наук и университетах. Исследовательский бюджет Института больше, чем сумма бюджетов всех других центров по изучению истории Польши ХХ в. Руководящий состав и прежде всего директор — это политическая номенклатура, назначаемая политическим руководством страны. С утверждением политического влияния в ИНП партии «Право и справедливость» братьев Качиньских все структурные и правовые проблемы ИНП проявились с особой остротой. Вот как об этом говорит уважаемый польский историк Ежи Едлицкий: «Не в том зло, что появился институт, который призван интенсифицировать работу над проблемами новейшей истории, а в том, что с момента своего основания он отягощен исторической политикой. Политикой, в результате которой в одних руках оказалась сосредоточена прокурорская власть, власть над документами, издательская власть и материальные средства, каких ни один другой институт, исследующий прошлое, никогда в своем распоряжении не имел. Эту власть отдали одной группировке и превратили Институт национальной памяти в трибунал, который имеет право безапелляционно осуждать и бесчестить и отдельных людей и целые сообщества». Коллега Едлицкого Дариуш Стола добавляет, пожалуй, самое важное: «Профессор Едлицкий, справедливо критикуя Институт национальной памяти, не заметил тесной связи между недостатками этого института и его государственным характером. ИНП — не исследовательское учреждение, а министерство памяти, мои коллеги историки, которые там работают, являются государственными чиновниками, а их шеф — политиком. Научные институты — университеты, исследовательские центры и т. д. функционируют по другим принципам, имеют другие критерии оценки, механизмы защиты независимости…» [10]
Новизна такого учреждения, во-первых, в том, что оно объединяет прежде раздельные функции. Контроль над архивами дает историкам Института не просто право «первой ночи», но и возможность блокировать доступ к документам другим исследователям. А значит, открывает широкие возможности для манипуляций и даже фальсификаций. Сотрудники украинского Института национальной памяти также имеют преимущественный доступ к архивам Службы безопасности Украины (СБУ), а заместитель директора Института Володымир Вятрович, «прославившийся» книжкой о том, как УПА спасала евреев во время Второй мировой войны, является также советником директора СБУ.
Во-вторых, совмещение исследовательских подразделений и органов следствия превращает ИНП в мощное политическое оружие как при реализации законов о люстрации, если таковые в стране имеются, так и за счет контролируемых вбросов информации, дискредитирующей политических противников. И примеров такого рода накопилось уже много как в польской политической практике, так и в других странах.
В-третьих, издательские возможности таких учреждений далеко превосходят потенциал академических и частных научных и даже научно-популярных издательств.
Наконец, привилегированный статус сотрудников одновременно означает, что их научная и публикаторская деятельность находится под контролем. Если им вдруг случается отклониться от «генеральной линии», которую навязывает политическое руководство страны, их легко можно призвать к порядку. Таких эпизодов в деятельности польского ИНП более чем достаточно.
Другой пример институционального измерения исторической политики — создание музеев под прямым патронатом определенных политических сил; позиции политических оппонентов при этом полностью игнорируются. Так, под патронатом братьев Качиньских был создан музей Варшавского восстания, под патронатом венгерских правых — «Дом террора» в Будапеште, под патронатом президента Ющенко — «Музей советской оккупации» и стандартная экспозиция о Голодоморе для региональных музеев и т. д. В центре исторического нарратива вообще и музейных экспозиций в частности оказывается мартирология и образ врага, который, как правило, отчетливо ассоциируется с современными политическими силами и вне страны, и внутри нее