Контрразведка — это особое искусство, где требуется незаурядный ум. В поединке умов особоуполномоченный Особых отделов ВЧК А. Артузов оказался более искусным, чем Добржинский. Он изменил тактику допросов. Теперь они походили скорее на спор двух идейных противников. Такой подход оправдал себя. Артузов нашел путь не только к уму, но и к сердцу польского резидента.
Спустя много лет, 22 марта 1937 года он так вспоминал о том поединке с Добржинским:
«…дело Сосновского (Эту фамилию Добржинский взял себе после перехода на службу в ОО ВЧК. — Авт.) было не маленьким делом ВЧК. За него я получил орден. Я знаю, что Дзержинский советовался с Лениным по этому делу…
В 1920 году во время войны я поймал Сосновского, который был главным резидентом польского штаба на советской территории. Во что бы то ни стало, я должен был добиться его показаний и выдачи его большой сети польских офицеров и прочих шпионов.
При арестах эти молодые польские патриоты отстреливались и не сдавались живыми (так был убит один помощник Сосновского. Его мы выследили еще до поимки Сосновского)…
От показаний Сосновского зависела судьба военной польской разведки во время войны 1920 года. И я добился показаний. Причем помогли не угрозы (они не действовали), а сила аргументов Ленинской партии…
Дзержинский разрешил обещать Сосновскому — не стрелять идейных пилсудчиков из его людей, а выпустить в Польшу под честное слово — не заниматься больше шпионажем против нас.
На этом условии Сосновский дал свои показания. Мы сыграли на его революционном романтизме и сняли польскую сеть. Обещание было приказано выполнить. Несколько польских офицеров было выпущено после политической обработки…»
Для них, революционных романтиков, к каковым, вне всякого сомнения, относились и Артузов с Дзержинским, честное слово имело свою и весьма высокую цену. Дав его Добржинскому, Артур Христианович рассчитывал этим не только нейтрализовать польскую разведывательную сеть. Он смотрел гораздо дальше. В лице польского резидента Артузов увидел не только профессионала с незаурядными способностями, а и глубоко порядочного человека. Такой, став союзником советской власти, мог принести значительную пользу в решении не только тактических, а и стратегических задач. Для достижения этой цели Артузов, выбрал, пожалуй, единственно правильный путь. Противника, которого нельзя ни купить, ни запугать, можно сделать своим союзником лишь силой убеждения.
Ради этого Артузов не жалел ни времени, ни сил. Дело сдвинулось с мертвой точки, когда он подключил к допросам — беседам с Добржинским видного деятеля ЦК компартии Польши Ю. Мархалевского. Авторитет бывшего узника царских тюрем и блестящие полемические способности произвели впечатление на Игнатия.
Позже он вспоминал-
«…Больше допросов не было, меня начали воспитывать, повезли в Кремль к Мархалевскому. В Кремль меня повез на машине один Артузов…Мархалевский произвел на меня сильное впечатление. Говорили о Польше, о Пилсудском. Я в тот момент считал его коммунистом без пяти минут. Мархалевский разъяснил мне, что это не так».
Эти беседы продолжались несколько месяцев и изменили представления польского резидента на то, что раньше совершал он сам и его агенты. И, когда настал момент истины, Артузов, предложил:
«…под честное слово не подвергать репрессиям тех агентов, кто выполнял задания из идейных соображений, и отдать под суд только тех, кто сотрудничал за деньги, в ответ на признательные показания».
Добржинский, далеко не новичок в разведке, имевший на личном счету десятки вербовок агентов, находился в сомнениях. Они рассеялись, когда честное слово Артузова подтвердил Дзержинский. Он заявил:
«…после проведения следствия и установления полной картины деятельности резидентуры все агенты, являющиеся польскими гражданами, будут высланы за пределы РСФСР».
Честное слово Дзержинского стало ключевым в отношении Добржинского к советской спецслужбе. Из противника он стал ее союзником. Первое задание, которое ему предстояло выполнить, было связано с ликвидацией второй польской резидентуры, действовавшей в Петрограде. Ее резидент В. Стацкевич, работавший на центральной военной радиостанции и использовавший ее для связи со 2-м отделом польского Генштаба, в последнее время стал тяготится двойной жизнью. Сосновский предложил Артузову использовать это обстоятельство и склонить Стацкевича к сотрудничеству.
По согласованию с Дзержинским Артузов вместе с Добржинским выехали в Петроград. Игнатий провел подготовительную беседу со Стацкевичем. Тот сам пришел в номер гостиницы, где остановился Артузов и в разговоре с ним рассказал о деятельности резидентуры и выразил согласие сотрудничать с ВЧК.
Таким образом, к концу июля 1920 года польская разведывательная сеть в центральной части России перестала существовать, а в жизни и судьбе Добржинского наступил новый и важный этап. По ходатайству Артузова он был зачислен в состав опергруппы как сотрудник для особых поручений Особого отдела ВЧК. Для конспирации и собственной безопасности Игнатий взял себе фамилию Сосновский и до конца жизни носил ее.
В августе вместе со Стацкевичем и Артузовым он выехал на Западный фронт и приступил к выполнению очередного задания, на этот раз связанного с проникновением в нелегальные структуры ПОВ. К тому времени обстановка на Западном фронте серьезно осложнилась. Правительство Пилсудского, опираясь на поддержку политических кругов Великобритании и Франции, не оставляло попыток свергнуть власть большевиков. Против Красной армии были брошены все резервы. Ее тяжелое положение на фронте осложнялось разведывательно-повстанческой деятельностью ПОВ в тылу. Сосновский и Стацкевич вынуждены были приступить к выполнению задания немедленно. Игнатий знал, как подобрать ключ к сердцу человека пусть даже противнику — к пленным членам ПОВ. Дар убеждения и собственный пример стали весомыми аргументами, после нескольких дней бесед на сторону чекистов перешли два, а затем еще три человека. Опираясь на эту группу, Сосновский приступил к реализации оперативного замысла по проникновению в нелегальные структуры ПОВ.
Возможно, где-то удача, а скорее всего профессиональный опыт и знание изнутри особенностей работы польской спецслужбы вывели «группу Сосновского» на одно из ключевых звеньев нелегальной сети ПОВ, так называемую боевку. Ее агенты — боевики готовили террористический акт против командующего Западным фронтом М. Тухачевского. Ключевая роль в нем отводилась Ю. Пшепилинской. Сосновский сумел найти к ней подход, привлек к сотрудничеству и предотвратил покушение. В последующем Пшепелинская стала его супругой и перешла на службу в ВЧК.
Продолжая оперативную работу среди членов ПОВ, Сосновский и Стацкевич практически полностью нейтрализовали разведывательную сеть 2-го отдела польского Генштаба. В ходе последующей разъяснительной работы они сумели «идейно разоружить» других бывших агентов и диверсантов. Ряд из них осудил деятельность правительства Пилсудского и перешел на сторону советской власти.
Артузов на этом не остановился и пошел дальше. С помощью Сосновского и Стацкевича, других членов ПОВ, отказавшихся от подрывной деятельности, он решил нанести еще один удар по польской армии, на этот раз пропагандистский.
В октябре 1920 года над окопами польской армии несколько дней кружил старенький «Фарман». На головы солдат и офицеров вместо бомб сыпались листовки. Их содержание составляло «Открытое письмо к товарищам по работе в ПОВ — офицерам и солдатам польской армии, также студентам — товарищам по университету» Игнатия Добржинского.
В нем он призывал:
«Еще минуту назад я находился на вашей стороне, вместе с вами я был обманут словами «Родина», «независимость», «свобода и счастье народа», лозунгами, содержание которых было и есть «капиталистические прибыли за счет трудящихся масс», «ложь», «темнота и нищета». Я имею право и обязанность немедленно после свободного и решительного перехода на сторону революционной борьбы сообщить вам и широким кругам, позорно обманутому и проданному собственной буржуазией нашему народу о своем поступке. Вместе со мной открыто и добровольно отказались от работы против революции все мои идейные сотрудники, присланные в Россию из Польши. Большинство из них уже крепко стоит вместе со мною в рядах Революции».
Сегодня обращение Игнатия Игнатьевича, возможно, кому-то покажется наивным, а у кого-то вызовет саркастическую улыбку. Но тогда, в бурные двадцатые, когда Европа бредила социалистическими идеями и сотрясалась от революций, его слова не были пустым звуком. Они оказались опаснее бомб и отозвалось эхом грандиозного обвала польской разведывательной сети. Десятки агентов ПОВ отказались от проведения подрывной деятельности против советской власти. Пшепилинская, Роллер, Гурский, Стацкевич и другие перешли на службу в ВЧК.
Обращение Добржинского — Сосновского вызвало оглушительный скандал и жаркие дебаты в польском сейме. Отдельные депутаты обвиняли руководство 2-го отдела Генштаба «в измене польской центральной разведки в Москве» и призывали «…к ликвидации ПОВ, как вредной для польского государства организации, члены которой предают Польшу».
Победа чекистов на тайном фронте войны была подкреплена успехами Красной армии в боях с интервентами и контрреволюцией. К концу 1921 года советская власть установилась всерьез и надолго от Балтийского моря и до Тихого океана. Самое страшное — война, осталась позади, самое тяжелое — восстановление полностью разрушенной экономики, ждало советских людей впереди.
Часть 4«Мы наш, мы новый мир построим»
Оказавшись в полной изоляции, в кольце врагов, власть большевиков не капитулировала перед ними, так как опиралась на доверие и поддержку подавляющей части населения. Рабочие, крестьяне и значительная часть интеллигенции видели в ней свою, кровную власть. Она вместе с ними воплощала в жизнь мечту — надежду о справедливом обществе с равными возможностями для всех. Она пробудила, дремавшие в народе, колоссальную созидательную и творческую энергии. И он — народ, совершил невозможное, нашел в себе силы киркой и лопатой поднять страну из ужасающей 8-летней разрухи после Первой мировой и братоубийственной Гражданской войны. Своим самоотверженным трудом он опроверг все пессимистические прогнозы ненавистников советской власти, отводивших ей несколько лет. Она утвердилась на гигантской территории всерьез и надолго. То, что за двадцать с небольшим лет совершили наши деды, отцы и матери, иначе как историческим подвигом не назовешь.