Вооруженная до зубов армада вермахта и европейских сателлитов фашистской Германии изготовилась для вероломного нападения. Баки самолетов, танков и машин были заправлены под завязку, орудия расчехлены, личный состав обеспечен трехдневным сухим пайком, а фляжки наполнены шнапсом. Командиры частей заняли места на наблюдательных пунктах и ждали наступления часа «Ч». То, что они видели в последние дни на советской территории, вызывало неподдельное изумление.
Опытный взгляд тех, кто имел за спиной три года войны, не замечал признаков подготовки подразделений Красной армии к боевым действиям. Их служебно-хозяйственная деятельность подчинялась распорядку предвыходного дня. На спортивных городках гудел задорный людской муравейник, у бань царило веселое оживление, перед клубами, на летних площадках киномеханики натягивали экраны, вокруг них вился рой неугомонной ребятни.
День подошел к концу. Вечерние сумерки быстро сменились июньской ночью. Она длилась недолго. Порывистый ветер сорвал молочно-белую вуаль, укрывавшую Буг, и мелкая рябь сморщила зеркальную поверхность. Звезды трепетно мигнули и растворились в иссини бездне неба. В кустах робко защебетали птицы. Хрустально-чистый воздух, в котором смешались запахи полевых цветов, стал недвижим. Предрассветные сумерки сгустились, и через мгновение восток озарила яркая вспышка. Из-за горизонта появилась алая, как кровь кромка диска солнца. Последний мирный день вступил в свои права.
Командующий 3-й танковой группой генерал-полковник Г. Гот приник к стереотрубе. В окуляре отчетливо просматривались огневые точки Брестской крепости. На берегу Буга сквозь маскировку проглядывала тонкая паутина траншей и окопов. Гот внимательно вглядывался в оборонительные позиции, но так не обнаружил признаков усиления постов. Жизнь гарнизона крепости и пограничной заставы шла своим повседневным чередом.
За стенами крепости также царила почти идиллическая, пасторальная благодать. Начался первый укос сочного, ароматного разнотравья. Село опустело. На заливных лугах пестрым цветником рассыпались косари. У реки, на сходнях, женщины стирали и полоскали белье. В мелководной заводи плескалась и смеялась беззаботная ребятня.
Личные наблюдения генерала подтверждали данные войсковой разведки — русские не подозревали о грядущей войне. Позже, в своих мемуарах Гот так описал тот последний мирный день:
«…21 июня я находился в передовых частях моих корпусов, проверяя их готовность к наступлению. Тщательное наблюдение за русскими убеждало меня в том, что они ничего не подозревают о наших намерениях. Во дворе крепости Брест, который просматривался с наших наблюдательных пунктов, под звуки оркестра они проводили развод караулов. Береговые укрепления вдоль Западного Буга не были заняты войсками».
Роковые иллюзии вождя
Война стояла на пороге СССР, а в Кремле Сталин продолжал находиться в плену иллюзий. Он полагал, что до решающей схватки с фашизмом у него оставалось несколько месяцев. Позже, в августе 1942 года при личной встрече с премьером-министром Великобритании Черчиллем Сталин заметил:
«…Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого»[63].
Эти шесть месяцев Сталину так и не удалось выиграть, чтобы подготовится к войне. Накануне решающей схватки его, искушенного и опытного политика, Гитлер начисто переиграл в дипломатическом и военном плане. Он, сделав беспроигрышный ход, усыпил бдительность Вождя.
14 мая 1941 года специальный курьер из Берлина доставил Сталину личное, строго конфиденциальное послание Гитлера. Оно служило искусной дымовой завесой, прикрывавшей план нападения на СССР — «Барбаросса», и ввело в заблуждение Сталина. Фюрер хорошо знал, на какой струне души советского Вождя надо сыграть — подозрительности, и не ошибся в своем коварном замысле.
В памяти Сталина были свежи воспоминания о «военнофашистском заговоре в Красной армии», разоблаченном органами НКВД в 1938 году. Поэтому он с пониманием отнесся к «опасениям и тревогам» Гитлера. Тот «доверительно» делился:
«…Я пишу это письмо в момент, когда я окончательно пришел к выводу, что невозможно достичь долговременного мира в Европе — не только для нас, но и для будущих поколений без окончательного крушения Англии и разрушения ее как государства…
Вы наверняка знаете, что один из моих заместителей, герр Гесс, в припадке безумия вылетел в Лондон, чтобы пробудить в англичанах чувство единства. По моей информации, подобные настроения разделяют несколько генералов моей армии… В этой ситуации невозможно исключить случайные эпизоды военных столкновений…
Я хочу быть с Вами абсолютно честным. Я боюсь, что некоторые из моих генералов могут сознательно начать конфликт, чтобы спасти Англию от ее грядущей судьбы и разрушить мои планы…
Я прошу о сдержанности, не отвечать на провокации и связываться со мной немедленно по известным Вам каналам. Только таким образом мы можем достичь общих целей, которые, как я полагаю, согласованы.
Ожидаю встречи в июле. Искренне Ваш,
Адольф Гитлер».
Сталин, похоже, больше полагался на «искренность» Гитлера, чем на донесения собственной разведки. Резиденты в Токио «Рамзай» — Рихард Зорге, и в Берлине «Старшина» — Харро Шульце-Бойзен, не только докладывали о подготовке Германии к нападению на СССР, а и называли его сроки. Однако Вождь упрямо верил, что ему удастся оттянуть начало войны. В результате страна получит мирную передышку, а советский народ успеет завершить строительство несокрушимой цитадели социалистического государства в одной отдельно взятой стране.
И он — советский народ, полагаясь на прозорливого товарища Сталина и несокрушимую мощь Красной армии, продолжал жить мирной, полной житейских забот жизнью. В ту последнюю мирную субботу в столице — Москве выдался погожий день. В парках и скверах беззаботно гуляла нарядно одетая публика. На стадионах, спортивных площадках и пляжах звенели футбольные и волейбольные мячи. В кинотеатре «Ударник» яблоку негде было упасть, шла знаменитая комедия «Волга-Волга».
Свет в зале погас. Яркий луч разрезал темноту и упал на экран. На нем возник белоснежный пароход, и в зал полилась чарующая музыка композитора Исаака Дунаевского. Приключения героев фильма перенесли зрителей в будущий счастливый и безоблачный мир, о котором они мечтали. Вместе с озорницей и певуньей почтальоном Дуней Петровой из самодеятельного ансамбля и руководителем симфонического оркестра Алексеем Трубышкиным они негодовали, радовались и смеялись до колик над туповатым бюрократом Бываловым.
Волшебный, удивительный мир, созданный гением Григория Александрова и Николая Эрдмана, в котором властвовал дивный голос Любови Орловой, где правили доброта, искрометный юмор и радость жизни, не оставлял у зрителей сомнений в том, что они живут в самой великой и самой могучей стране. Они твердо верили, что ни один враг не отважиться напасть на СССР. А если вдруг решиться, то несокрушимая Красная армия во главе с великим товарищем Сталиным разобьет его наголову.
Таким же мирным вечер казался и за тысячу километров от Москвы, на западной советской границе, в расположении Сокальской комендатуры 90-го пограничного отряда. Жизнь и служба ее командиров и бойцов шла своим, установленным распорядком дня, чередом. После ужина дежурная смена заступила на посты. Одни — новобранцы под присмотром старшины учились подшивать подворотничок к гимнастерке, другие — в Ленинской комнате, поскрипывая карандашами, писали письма на родину. Старослужащие собрались на спортивном городке, кто занимался на гимнастических снарядах, а кто-то травил анекдоты.
День подходил к концу. Уставшее за день солнце, обагрив алым отблеском прибрежные скалы, спряталось за гору. По полянам заскользили длинные, зубастые тени. Над Бугом клубился туман и косматыми языками пополз на берег. Замолкли цикады. Сонно прощебетав, в гнездах затихли птицы. На землю опустились вечерние сумерки, и всё вокруг утратило привычные очертания. Воздух наполнился таинственными звуками. Тренированное ухо пограничника пыталось различить среди них те, что выдавали нарушителя.
В последнее время они действовали всё более дерзко и нагло. Дня не проходило без задержаний и стычек с диверсантами и шпионами. Предстоящая ночь не обещала быть спокойной. Накануне, по данным закордонной разведки погранотряда, в расположении немецких частей происходила перегруппировка сил. Тяжелая техника: танки и самоходные орудия переместились на новые позиции.
Всё вместе взятое говорило и не только командованию, а и рядовым пограничникам: гитлеровцы затевают крупную провокацию. Поэтому, на передовых постах внимательно вслушивались в звуки леса и ловили каждый подозрительный шорох. Громкий всплеск в затоне реки нарушил убаюкивающее журчание воды в камышах. Через мгновение он повторился и не походил на игру рыбы, это был крупный зверь, либо человек.
Порыв ветра развеял туман, клубившийся над рекой. На берегу, среди редкого подлеска возник размытый человеческий силуэт. Нарушитель на мгновение замер, а затем от дерева к дереву стал осторожно продвигаться вперед. От наряда его отделяло не больше десяти шагов, сержант-пограничник вскинул автомат и приказал:
— Стой! Стрелять буду!
— Найн! Найн! — воскликнул нарушитель.
— Оружие на землю! — потребовал сержант.
— Найн! Найн! — повторил нарушитель и вскинул руки вверх.
— Хто ты? Зачем нарушил государственную границу СССР?
— К-омрад! К-омрад! — голос нарушитель срывался.
Выражение лица немецкого солдата — это был ефрейтор, его энергичная жестикуляция и отдельные фразы: комрад Тельман, комрад Сталин, комрад Ленин, говорили пограничникам — перед ними коммунист.
— Чо случилось? Чо?! — торопил с ответом сержант.
С губ ефрейтора срывалось:
— П-уф! П-уф!..Г-итлер! Г-итлер!