1. Общие тенденции развития
Революция, по замыслу ее творцов, была призвана ликвидировать культурную отсталость государства. Но ее первые культурные итоги были малоутешительны. Миллионы людей, принадлежавших к наиболее высокообразованным слоям общества, покинули страну. Учителя бедствовали, школы разрушались, порвались культурные и научные связи России с зарубежным миром. «Новая» культура не вырастала органично из «старой» — она создавалась на ее обломках. Потому так много в ней было необычного и непривычного, столь отличного от прошлых традиций.
Культурная революция являлась одной из целей октябрьских революционеров, хотя само ее понятие было сформулировано позднее. В этой идее имелся глубокий этический смысл: предлагалось приобщить к культурным сокровищам миллионы людей, культурой обделенных и зачастую неграмотных. Но, оказавшись у власти, большевистские лидеры сразу же примешали к идее политический расчет. Не культура вообще должна быть привита людям, ее лишенным, но культура, пропитанная большевизмом, — такова была их программа. Иногда она высказывалась обнаженно и выпукло, как в сочинениях и письмах Ленина, иногда в обрамлении либеральных фраз, как у Луначарского, но ее суть этого не менялась. Уже преодоление азбучной неграмотности являлось одним из средств «политического воспитания» масс. В школах, университетах, рабочих факультетах — везде преподавание постепенно насыщалось политическим языком революции, не миновавшим своим влиянием даже технические дисциплины.
Результаты культурной революции противоречивы. Страна в кратчайшие сроки стала грамотной. Сделано это было едва ли не насильственным, «петровским» путем, посредством принуждения через множество контролируемых государством учреждений. С другой стороны, стирание граней между высшей и низовой культурами, овладение только «первичным», неглубоким языком культуры предрешало ее вульгаризацию, понижение среднего культурного уровня, разрушение высших, элитных форм культуры.
Одной из целей культурной революции являлось «формирование нового человека», обладающего набором образцовых политических и нравственных качеств. Этот утопический идеал уже изначально был невозможен хотя бы потому, что декларируемые им политические и нравственные достоинства плохо сочетались друг с другом. Нравственное в абсолютном виде (а иначе его и трудно назвать нравственным) независимо от политического. Любовь к ближнему забота о семье, почитание родителей, воздержание от дурных поступков — к этому неустанно призывали власти. И они же принуждали детей доносить на родителей, поощряли дележ, или, проще говоря, грабеж имущества раскулаченных, требовали от всех людей безусловного обличения инакомыслящих и одобрения их расстрелов. Все это считалось уже не грехом, а политической добродетелью. Нравственные нормы разрушались политическими требованиями, но и политическое поведение многих людей было далеко от образцового, с точки зрения властей. Оно часто поправлялось нравственными традициями, уничтожить полностью которые власти были бессильны.
Отчасти нравственный канон поддерживался литературой и искусством — как это ни парадоксально, даже в те времена, когда их пытались использовать как идеологическое подспорье гильотины. Культурный расцвет СССР в 1920–1930-е гг. прежде всего связывают с НЭПом. И для этого есть веские основания. Культурная жизнь НЭПа была позднее оценена как «неполитический плюрализм», но именно НЭП спровоцировал усиление идеологической нетерпимости в стране. НЭП сделал возможным выпуск множества разнообразных по жанру и художественному уровню произведений, не всегда идеологически приемлемых для властей. Но он же и вызвал консервативную реакцию большевистских идеологов, увидевших в литературном изобилии пролог к политическим потрясениям. Все это неминуемо сделало НЭП временем ожесточенной групповой литературной борьбы, в которой были выработаны формы будущего тотального контроля над культурой. Именно здесь были опробованы лексика, стиль и механизм литературного обличения, ставшие обязательной принадлежностью официальных постановлений второй половины 1930–1950-х гг.
Скандальную известность на поприще литературной полемики в 1920-е гг. приобрел журнал «На посту». Объявив себя едва ли не единственным выразителем интересов пролетариата в литературе, он резко нападал на тех, кто, по его мнению, являлись «буржуазными» писателями или в лучшем случае «попутчиками». Жанр его публицистики можно определить как причудливую смесь литературной критики и политического доноса, причем доноса безудержного, не знающего меры, что уже само по себе рождало сомнения в его истинности даже среди партийных чиновников. Слишком вызывающая «левизна» напостовцев, которая оправданно или беспричинно, но уже в те годы связывалась с Троцким, была фактически осуждена в резолюции ЦК РКП(б) 18 июня 1925 г. «О политике партии в области художественной литературы». Это первое прямое и открытое вмешательство партии в чисто литературные дела. Взгляды напостовцев вызвали отпор со стороны журналов «Красная новь» и «Новый мир», редактировавшихся А. Воронским и В. Полонским. Борьба против схематизма и упрощения в литературном творчестве характерна и для группы «Перевал».
Размежевание коснулось не только литераторов-критиков, но и собственно художественных творцов. Из знаменитых литературных групп 1920-х гг. следует прежде всего отметить ЛЕФ (Левый фронт искусств), к которому вместе с В. Маяковским, О. Бриком принадлежали Б. Арватов, Н. Асеев, С. Третьяков. ЛЕФ со временем существенно смягчил свое отрицание литературных традиций. Но он не смог устранить изначально присущее ему тяготение к «литературе факта», пренебрегавшей требованиями художественности и предпочитавшей описывать единичное, а не общее. Получила известность группа «Серапионовы братья». Объединенные ею писатели К. Федин, Н. Никитин, Л. Лунц, В. Каверин и другие в известной степени могут быть причислены к неоромантикам. Они стремились расширить диапазон художественных средств через описание фантастического и необычного. Образцом для них являлись немецкий романтизм XIX в. и прежде всего Э. Гофман, по названию книги которого группа и получила свое название.
Крупнейшим литературным союзом 1920-х — начала 1930-х гг. была Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП). Хотя ее лидеры (в частности, Л. Авербах, Д. Фурманов, А. Фадеев) и не разделяли крайностей позиции напостовцев, но они унаследовали от них ту же тенденцию обличения и окрика. Завязавшаяся ожесточенная борьба РАППа с другими литературными группировками все более тревожила кремлевских политиков, давно уже смотревших на литературу как на государственное, а не частное дело. Любые группы — правые или левые, ортодоксальные или политически сомнительные — уже одним своим существованием противоречили процессам централизации государства и усиления его контроля над всеми сторонами общественной жизни. Постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» (1932) ликвидировало все «пролетарские» писательские союзы (в том числе и РАПП), хотя и сказало о них несколько сочувственных слов. В постановлении было указано «объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый Союз советских писателей», а также «провести аналогичные изменения по линии других видов искусства». Унификация писательских союзов была окончательно оформлена I съездом писателей СССР, состоявшимся в 1934 г. и создавшим Союз писателей.
Ликвидация «групповщины» (она затронула не только писательские, но и другие художественные объединения) привела к окончательному искоренению «левого» стиля в литературе и искусстве. Уже со второй половины 1930-х гг. образцом и каноном искусства стал «социалистический реализм». Для него были присущи общие сюжетные приоритеты (в первую очередь, описание «социалистического строительства», победы передового над отжившим, оптимистического утверждения новой жизни) и использование «реалистического» языка, неприятие абстракционизма и прочих модернистских художественных течений. В кино, помимо прочего, «реалистическая» реакция определилась и переходом на рубеже 1920–1930-х гг. от фильмов «немых», где огромное значение приобрело умелое использование монтажа, ракурсов, ритма и движения, к фильмам звуковым, более статичным и размеренным, в которых использование звука неизбежно принижало значимость выразительного жеста или мимики. Это различие заметно, когда сравниваешь новаторские ленты С. Эйзенштейна 1920-х гг. — «Броненосец „Потемкин“» и «Стачку» — с его же фильмом «Александр Невский», снятым в конце 1930-х гг.
2. Наука и образование
В первой половине 1920-х годов власти еще мирились с определенной автономией Российской Академии наук, но уже к концу десятилетия их тактика изменилась. Академические выборы 1929 г., проведенные под давлением властей, позволили «большевизировать» главное научное учреждение страны.
Заметную роль в деле «большевизации» общественных наук сыграл историк М.Н. Покровский, впоследствии, однако, обвиненный в вульгаризации истории. Вместе с М.Н. Покровским подверглась нападкам и группа его единомышленников, получившая название «школы Покровского». В 1929–1931 гг. было сфабриковано «Академическое дело», связанное с обвинениями ряда ученых, преимущественно историков, в попытках свергнуть Советскую власть и сформировать зависимое от запада «буржуазное правительство». В связи с этим были арестованы и осуждены крупнейшие отечественные историки — С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачев и др. Лишь немногим из них удалось вернуться в Москву и Ленинград и продолжить научную и педагогическую деятельность. Конец 1920–1930-х гг. был примечателен «спецеедством» — только отчасти инициированной сверху кампанией травли «старой» научно-технической интеллигенции, а также фабрикацией нескольких громких «интеллигентских дел».
1920–1930-е гг. характеризовались довольно бурным развитием естественных наук. Среди особо значительных достижений советской науки этого времени — работы физиков А.Ф. Иоффе, П.Л. Капицы (исследования по ядерной физике) и С.И. Вавилова (работы по оптике), химика С.В. Лебедева (создание синтетического каучука), биолога Н.И. Вавилова (генетика растений), математика Н.Н. Лузина (труды в области теории функции действительного переменного), физиолога И.П. Павлова (теория рефлексов).
Плодотворными являлись научные изыскания так называемой «формальной школы» в литературоведении, ядро которой составило общество по изучению поэтического языка (ОПОЯЗ) — оно объединило Б.М. Эйхенбаума (книги «Молодой Толстой», «Лермонтов»), Ю.Н. Тынянова (сборник статей «Архаисты и новаторы»), В.Б. Шкловского («О теории прозы»). Члены общества обращали особое внимание не только на содержание литературных произведений, но и на их форму, стиль и структуру, считая, что изучение «формальных» аспектов литературных трудов позволит выявить основные элементы изменения их поэтики.
Имеют непреходящее научной значение филологические и философские труды Л.П. Гроссмана (о Пушкине и Достоевском), А.С. Долинина (о Достоевском), М.М. Бахтина (о теории романа), А.Ф. Лосева (о философии имени), В.Я. Проппа (о морфологии сказки), созданные в 1920-е гг.
Средняя школа в 1920-е гг. оказалась полем для развития новаторских педагогических идей, но в начале 1930-х гг. произошло возвращение к устоям старой школы, с непременными занятиями и классами.
25 июля 1930 г. было принято постановление ЦК ВКП (б) «О всеобщем обязательном начальном обучении», предусматривавшее обязательное трехлетнее обучение детей и подростков. К середине 1930-х гг. урок стал главным элементом обучения, восстанавливались экзамены и пятибалльная система оценок.
Объявленная важнейшим средством воспитания «нового человека», средняя школа стала чрезмерно идеологизированной.
Аналогичные процессы затронули и высшую школу. Начавшиеся в первой половине 1920-х гг. «чистки» университетов и институтов явились переломным этапом в их «большевизации». Преподавание общественных наук в значительной мере было передано в руки либо «красной профессуры», либо тех из старых профессоров, которые проявили лояльность к власти.
Поскольку попытки провести обучение в вузах по ускоренному варианту не удались (это могло превратить вузы в техникумы и училища), были восстановлены прежние формы высшего образования.
3. Литература
НЭП трудно назвать временем безграничной художественной свободы, но вмешательство государства в литературное творчество тогда не проявлялось еще столь явно, как это имело место позднее. Допускалось разнообразие стилей жанров, художественных приемов и средств.
Однако и речи не было о снятии всех цензурных стеснений. Власти опасались, что вслед за экономической либерализацией могут быть предприняты попытки либерализации политической, частью которой являлась «свобода слова». 6 июля 1922 г. образован ГЛАВЛИТ (Главное управление по делам литературы и издательств) — орган цензуры. Были созданы его центральный и местные аппараты, следовавшие детально разработанным инструкциям и менее склонные к импровизациям и либерализму, чем грешила цензурная практика прошлых лет. Тогда же, в 1922 г. высылается за границу группа ученых, писателей и публицистов (среди них Н.А. Бердяев, М.А. Осоргин, И.А. Ильин и др.), которых подозревали во враждебности к правящему режиму.
Вместе с тем «идейное» содержание произведения контролировалось достаточно строго: так, например, цензура не разрешила издание повести М. Булгакова «Собачье сердце» — сатиры на «нового человека», создаваемого революцией.
К числу наиболее значительных произведений литературы 1920-х гг. следует отнести повесть «Белая гвардия», пьесы «Бег» и «Дни Турбиных» М. Булгакова, 1-ю и 2-ю книги «Тихого Дона» М. Шолохова, эпопею М. Горького «Жизнь Клима Самгина», сборник рассказов «Уважаемые граждане» М. Зощенко, роман «Конармия» И. Бабеля.
Сложился и прочный канон (образец) литературы, целиком находившийся в русле «социалистического реализма» (хотя сам этот термин еще и не был широко распространен): этот канон олицетворяли «Цемент» Ф. Гладкова, «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо» В. Маяковского, «Чапаев» Д. Фурманова, «Разгром» А. Фадеева, «Неделя» Ю. Либединского, «Железный поток» А. Серафимовича, «Бронепоезд 14–69» Вс. Иванова, «Города и годы» Конст. Федина.
Правда, литературная техника этих произведений была намного более отшлифованной, чем в «пролетарской» прозе первых лет революции. Особое внимание к психологии литературных героев, языковое новаторство, глубокое исследование жизненных коллизий, даже определенный объективизм, влияние русской классики (в частности, Л. Толстого) должно быть отмечено и в литературе соцреализма.
В 1930-е гг. положение резко изменилось. Под благовидным предлогом прекращения групповых склок постановление ЦК РКП(б) о литературно-художественных организациях (1932) фактически создавало предпосылки для введения литературного единомыслия.
Литература 1930-х гг., правда, еще не обнаружила того глубокого упадка, который будет ей присущ в следующем десятилетии. Среди шедевров, созданных в это время, — «Петр Первый» А. Толстого, «Смерть Вазир-Мухтара» и «Пушкин» Ю. Тынянова, романы Л. Леонова и А. Платонова, стихи О. Мандельштама, А. Ахматовой, Б. Пастернака, М. Цветаевой.
4. Искусство
Отечественные киномастера 1920-х гг. внесли выдающийся вклад в развитие не только советского, но и мирового кинематографа. Наибольшую известность приобрели фильмы «Октябрь», «Броненосец „Потемкин“», «Стачка» С. Эйзенштейна, «Мать» В. Пудовкина, «Арсенал» и «Земля» А. Довженко. Новаторством отмечен документальный фильм Д. Вертова «Человек с киноаппаратом».
Фильмы-шедевры 1920-х гг. имели, разумеется, историко-революционную направленность, но их авторы менее всего являлись заурядными исполнителями «социального заказа». Мастерское использование новейших достижений кинематографии, выбор ракурсов, монтаж операторских ходов, выдержанность стиля, внутренний драматизм фабулы — все это делало работы 1920-х гг. событием не только отечественного, но и мирового киноискусства.
К шедеврам звукового кино этого времени обычно относят «историко-революционные» ленты и «Лениниану». Среди них — «Чапаев» С. и Н. Васильевых, кинотрилогия о Максиме («Юность Максима» «Возвращение Максима», «Выборгская сторона») Г. Козинцева и Л. Трауберга, «Депутат Балтики» А. Зархи и И. Хейфица, «Мы из Кронштадта» Е. Дзигана, «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 г.» М. Ромма, «Человек с ружьем» С. Юткевича. Во многом репутация этих произведений определялась их политической направленностью. Но, даже исполняя «социальный заказ», многие кинематографисты придавали своим кинолентам подлинную художественность.
Герои этих лент — люди из народа (даже Ленину здесь был придан нарочито «народный» облик), чья речь, поступки, мотивы поведения были близки социальным низам, — и это обеспечивало фильмам небывалое признание зрителей.
В театре стала заметна ориентация на реалистические «мхатовские» каноны. Будучи упрощенными и вульгаризованными, они противопоставлялись экспериментам стремившегося к театральной условности бурлеска В. Мейерхольда. Театр знаменитого режиссера в конце 1930-х гг. был закрыт, а сам он подвергся гонениям в печати, был арестован и погиб в заключении в 1940 г.
Слава МХАТа в 1920-е гг. оказалась связанной прежде всего с именем М.А. Булгакова — его пьеса «Дни Турбиных», поставленная Художественным театром, явилась событием театральной жизни нэповской России. Общественный отклик в 1920–1930-е гг. получили спектакли театра им. Евг. Вахтангова («Принцесса Турандот»), Большого драматического театра («Разлом» Б. Лавренева).
В живописи 1920–1930-х гг. резко снизилось влияние «левых» художественных течений, хотя последние были достойно представлены именами П. Филонова и К. Малевича. Поощряемое властями и массовыми вкусами той поры возвращение к реалистическим приемам окончательно было узаконено в 1930-е гг.
В архитектуре наметился отказ от конструктивистских приемов, восторжествовал «имперский», величественный стиль — «сталинский стиль».
Оптимистическое утверждение новой жизни заняло главенствующее место в живописи и скульптуре 1930-х гг.
Отчасти это инициировалось политическими вкусами эпохи, но во многом отражало и позиции самих художников, искренне желавших, чтобы их труд «вливался в труд моей республики». Политизация искусства еще не приняла в 1930-е гг. гротескных форм — здесь находилось место всем жанрам и течениям, хотя идеологические аспекты, равно как реалистические приемы в творчестве, особо поощрялись властями.
Среди наиболее значительных художников и скульпторов этого времени — М. Нестеров, П. Корин, С. Коненков, И. Бродский, А. Лентулов, П. Кончаловский, М. Сарьян, Н. Альтман, И. Билибин, А. Самохвалов, А. Матвеев, А. Дейнека.
Многие из них сформировались как художники уже в начале 1900-х гг., и в последующие десятилетия, несмотря на изменение содержания их произведений, не произошло ломки присущего им стиля. Монументальность 1930-х гг. наиболее выразительно выявилась в работах А. Самохвалова и А. Дейнеки; работы многих других талантливых живописцев и скульпторов без труда можно было представить в контексте и 1920-х, и 1940-х гг.
В музыке этого времени особо следует отметить имена С. Прокофьева (балет «Ромео и Джульетта») и Д. Шостаковича (опера «Катерина Измайлова»). Широкую известность приобрели песни И. Дунаевского, ставшие музыкальным символом тридцатых годов.