1. Общие тенденции развития
Война усилила патриотическое оформление культуры, первые симптомы которого проявились уже в середине 1930-х гг. Во второй половине 1940-х гг. этот процесс приобрел черты карикатурности. Превознесение всего русского неожиданно обернулось пренебрежением к другим национальным культурам, к отрицанию взаимных культурных влияний различных народов. Нельзя не признать, что патриотические культурные процессы препятствовали распространению обычных в 1920-е гг. упрощенных «классовых» трактовок творчества ряда корифеев русской культуры. Однако круг канонизированных деятелей культуры в целом оказался узким. За его пределом остались не только выдающиеся русские философы и мыслители, но и крупнейшие представители художественного мира, особенно из числа тех, кто создал культуру «серебряного века» России. Их остракизм произошел или из-за их политических взглядов, или в результате причисления их (хотя нередко и беспочвенно) к «антиреалистическому» искусству, к стану «декадентов» и модернистов.
Война в значительной степени погасила культурную жизнь, хотя в определенных своих проявлениях она теплилась даже в блокадном Ленинграде. «Военная» тема стала основной в творчестве писателей, историков, художников и музыкантов.
Литература времен войны, разумеется, не выходила за пределы идеологических границ, допускаемых правящим режимом. Не отличались крамолой и произведения, увидевшие свет непосредственно после окончания войны. Вместе с тем уже в августе 1946 г. принимается скандально известное постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“, „Ленинград“». Творчество М. Зощенко и А. Ахматовой, подвергнутое в нем оскорбительной критике, было лишь поводом для нападок на журналы, печатавшие «идейно порочные» и «подозрительные» сочинения.
Но это было только началом. Постепенно неуклонно расширялся круг тех областей культуры, где обнаруживались «отрицательные явления». Это подталкивалось либо новыми постановлениями ЦК ВКП(б) (одно из них, «Об опере „Великая дружба“», осудило даже «антинародные» тенденции в музыке), либо публичными дискуссиями. Последние плохо оправдывали свое название. Им были присущи не споры, а безапелляционные «разоблачительные» выступления, опровергнуть которые едва ли кто решался без риска для своей жизни. Их схема зачастую была односложной: одни критиковали, другие выступали с самокритикой. Публичное самообвинение являлось обязательной, почти ритуальной принадлежностью подобных действ.
В философской дискуссии объектом нападок оказался сам Гегель, чьи сочинения традиционно считались одним из источников марксизма. Теперь они оценивались как «аристократическая реакция на французскую революцию», делались и глухие намеки на связь некоторых сторон учения Гегеля с фашизмом. Дискуссия в биологии — ее «вершиной» стала завершившаяся победой Т.Д. Лысенко сессия Академии сельскохозяйственных наук (ВАСХНИЛ) в 1948 г. — осудила «вейсманистов» и «морганистов», в чьих взглядах усмотрели отход от диалектического материализма. Дискуссия в языкознании (здесь высказался сам Сталин) осудила концепции известного языковеда Н.Я. Марра. Они действительно являлись небесспорными, но сталинские статьи на какое-то время вообще прекратили всякие споры в определенных областях лингвистики. Сам Марр, тогда уже покойный, подозревался в зажиме свободы мысли в науке; ряд его последователей был немедленно изгнан из академических и учебных институтов.
Историки давно спорят о том, что было причиной столь резкой охранительной идеологической реакции. Однако в значительной степени то, что происходило в культуре, можно соотнести с общим консервативным курсом Сталина, столь отчетливо проявившимся, например, в экономике и внешней политике. Нетрудно увидеть связь кампании против «космополитов» с обличением «империалистических» замыслов Запада, чем без устали занимался А.Я .Вышинский в ООН. Окрик против любых поползновений в сторону экономического либерализма эхом отразился не только в политэкономической дискуссии, но и на атмосфере, лексике и резкости других «проработок» обществоведов, подозреваемых в инакомыслии.
2. Наука и образование
Приоритетными научными направлениями в первой половине 1940-х гг. стали те, которые непосредственно были связаны с нуждами войны.
Важнейшие среди них — совершенствование вооружений, поиски новых источников сырья, создание эффективных медицинских средств.
Здесь необходимо отметить вклад таких ученых, как физики Д.Ф. Иоффе, П.Л. Капица, Л.Д. Ландау, математики М.В. Келдыш и С.А. Чаплыгин, медики Н.Н. Бурденко и А.В. Вишневский.
Послевоенный период (1945–1953 гг.) примечателен многочисленными научными дискуссиями — в биологии, философии, литературоведении, искусствознании, языкознании, политической экономии. Проходившие в атмосфере огульных обвинений и поисков «крамолы», эти дискуссии в целом отрицательно отразились на развитии наук.
По-прежнему наивысших достижений удалось достичь в сферах исследований, связанных с оборонными целями: здесь не жалели средств и не изгоняли талантливых ученых.
В конце 1940-х — начале 1950-х гг. были созданы атомная и водородная бомбы (тут особо следует отметить вклад И.В. Курчатова и А. Д. Сахарова) и ракеты дальнего радиуса действия (их появление во многом связано с работой конструкторских групп В.Н. Челомея и С.П. Королева).
Нельзя отрицать того, что многие важные сведения, которые помогли быстро выполнить ядерную программу СССР, были добыты советской разведкой с помощью американских и английских физиков, придерживавшихся левых взглядов. На ракетную программу СССР, несомненно, оказали влияние образцы ракетного оружия (ФАУ), созданного в свое время в Германии В. фон Брауном. Однако в целом выполнение ракетно-ядерной программы в СССР являлось следствием, прежде всего, работы советских ученых и инженеров, итогом максимального напряжения их, самоотверженности рабочих многих отраслей промышленности.
Война обусловила резкий упадок средней и высшей школы. Сократилось число учащихся, снизилось качество обучения. Многие высшие учебные заведения были эвакуированы на Восток, преобладающее внимание в них уделялось выпуску работников тех сфер, в которых нуждались армия и промышленность: медиков, военных и технических специалистов.
3. Литература
Многие литературные произведения приобрели известность и широкий отклик в годы войны по разным причинам. Здесь могла иметь значимость и их актуальность, вне зависимости от литературных достоинств. Такой резонанс, например, получила пьеса А. Корнейчука «Фронт», отвергавшая устаревшую военную тактику. Поэма А. Твардовского «Василий Теркин» обрела популярность в стране не только благодаря ее чистому и образному языку но и потому что она без прикрас показывала правду войны, а не лакировала ее в угоду литературным вкусам чиновников. Повесть В. Василевской «Радуга», посвященная антифашистскому сопротивлению в тылу, стала знаменитой прежде всего из-за ее созвучности настроению общества. Сами же ее художественные приемы примечательны ярко выраженной экспрессией, доходящей до гиперболичности. Стихи К. Симонова и О. Берггольц в лучших их образцах привлекали читателя благородной сдержанностью, остротой лирического переживания.
Не вся военная литература выдержала испытание временем, и не все достойное в ней было сразу отмечено вниманием общества. Ставший привычным список ее высочайших образцов, без изменения повторяемый учебниками литературы уже много лет, имеет сложное происхождение и не всегда может служить мерилом художественной ценности. Отметим, что переход к военной теме для многих писателей не был столь легок, как это нередко представляется. Их художественные средства, предназначенные для выражения интимной лирики и психологической прозы, не могли быть полностью пригодными в военной публицистике. Но подлинные писатели, даже прикоснувшись к непривычной для них ранее военной тематике, сумели сохранять присущий им неповторимый стиль и мастерство. Таковы отмеченное классической простотой, чеканностью и монументальностью стихотворение А. Ахматовой «Мужество» и выраженная усложненным художественным почерком и глубокой интимностью переживания «Ожившая фреска» Б. Пастернака.
4. Искусство
Тема войны стала определяющей в киноискусстве 1941–1945 гг.; она отразилась и во многих лентах второй половины 1940-х гг.
Среди наиболее известных «военных» фильмов — «Секретарь райкома» И. Пырьева, «Она защищает Родину» Ф. Эрмлера, «Парень из нашего города» Б. Столпера, «Машенька» Ю. Райзмана, «Подвиг разведчика» Б. Барнета, «Молодая гвардия» С. Герасимова.
Исторический жанр наиболее впечатляюще был представлен работой С. Эйзенштейна — двухсерийной лентой «Иван Грозный». Ее последняя часть вышла на экраны лишь в конце 1950-х гг. — и это не было случайностью. Едва ли Сталин увидел в изображении опричников политический намек, но стиль фильма, столь не похожего на бесхитростные киноленты тех лет, был воспринят им настороженно.
Постановление ЦК ВКП(б) «О кинофильме „Большая жизнь“» (1946) подвергло осуждению работы С. Эйзенштейна («Иван Грозный»), П. Лукова («Большая жизнь»), Г. Козинцева и Л. Трауберга («Простые люди»). Последним двум фильмам приписывалось искажение советской действительности, что выразилось в «преувеличении» трудностей военного и послевоенного времени.
Значительный общественный отклик получили в послевоенные годы фильмы «Мичурин» А. Довженко, «Весна» Г. Александрова, «Кубанские казаки» и «Сказание о земле Сибирской» И. Пырьева. Присущая им идеализация советской жизни не помешала их популярности среди зрительской аудитории.
Широкую аудиторию имели песни военных лет, созданные Н. Богословским, М. Блантером, К. Листовым.
Из шедевров музыкального искусства военного времени наиболее известны балет «Гаянэ» А. Хачатуряна, опера «Война и мир» С. Прокофьева и знаменитая Седьмая («Ленинградская») симфония Д. Шостаковича, впервые исполненная в марте 1942 г. Все упомянутые композиторы не избежали гонений в 1947–1949 гг.: их обвиняли в формализме и прочих «грехах».