1. Экономические системы
1.1. Изменение экономического курса в 1921 г
Переход к НЭПу в какой-то мере можно назвать внезапным, хотя споры о «военном коммунизме» велись еще с 1918 г. Со временем у НЭПа обнаружили слишком много «отцов». Авторство его приписывалось то меньшевикам, то Троцкому, то, наконец (и чаще всего), Ленину. В сущности, никого из них нельзя назвать первооткрывателем. Речь шла только о признании очевидных, почти азбучных экономических истин — и кто-то сделал это быстрее, а кто-то медленней. Чтобы крестьянин дал больше хлеба, он должен работать и на себя, а не только на государство — согласием с этой простейшей истиной, собственно, и начался НЭП.
Первым из большевистских лидеров ее признал Л.Д. Троцкий. В марте 1920 г. он направил в ЦК РКП(б) записку «Основные вопросы продовольственной и земельной политики». В ней Троцкий предложил заменить разверстку «известным процентным отчислением» от собранных крестьянами продуктов для того, чтобы им была выгодна более крупная запашка земель или лучшая ее обработка. Все это, правда, было обставлено рядом «страховочных» оговорок, придавших этому документу причудливую двойственность. В том случае, если крестьянин не желал оценить сулимых ему выгод нового порядка и работал по старинке, Троцкий предлагал «дополнить принудительную разверстку по ссыпке принудительной разверсткой по запашке и вообще обработке». В записке ни слова не говорилось и о торговле. Троцкий не очень-то хотел обсуждать явно неприятный для правящей партии вопрос о том, что же будет делать земледелец со своими «излишками». А как раз они в большевистской среде и считались теми дрожжами, на которых взойдет капитализм. Троцкий, как и реформаторы 1921 г., ограничил программу перемен лишь одним шагом — изменением аграрной политики. Он не предполагал, что придется сделать и второй, и третий шаг, прежде чем экономическая конструкция приобретет необходимую устойчивость.
Большевистские лидеры почти сразу же отвергли проект Троцкого, причем особо резким его противником был Ленин. Прежде всего, они отметили несвоевременность этой акции, но вернее было бы сказать, что их отпугнула ее непривычность. Создав неимоверным напряжением сил сносно действующую машину извлечения продуктов, они не захотели что-то менять, боясь потерять и то, что еще имели. Они стали задумываться о реформах только тогда, когда эта машина начала давать сбои. И вскоре они начали «отступать», по выражению Ленина, шаг за шагом — при этом каждый раз надеясь, что сделанный шаг будет последним и нового не последует. Но и в этих шагах не было размеренности. В условиях широчайшего общественного недовольства 1921 г. первые нэповские реформы проводились в той беспорядочной спешке, в которой хватают крышку котла, чтобы выпустить из него пар.
В начале 1921 г. гибельность военно-коммунистических приемов стала очевидной и для Ленина. 8 февраля 1921 г. Ленин передает своим сотрудникам «Черновой набросок тезисов насчет крестьян». Здесь в общих чертах намечены все важнейшие составные части новой аграрной политики. Этот документ, ввиду положения его автора, изначально приобрел директивный характер. Шлифовавшие текст «Наброска» нескольких комиссий только уточняли и редактировали формулировки, но оставляли нетронутым его содержание. Изменение аграрного курса поначалу оценивалось как нечто цементирующее здание военного коммунизма. На деле оно оказалось тем молотом, который в одночасье разрушил его.
1.2. Сущность НЭПа
Причины и основные элементы новой экономической политики
Переходу к новой экономической политике равным образом способствовали как неэффективность военно-коммунистической экономики, невозможность обеспечить в ее рамках не только расширенное, но и необходимое воспроизводство товаров, так и нарастающее сопротивление военно-коммунистической политике со стороны всех слоев населения — рабочих, крестьян, интеллигенции.
В конечном счете, это затронуло и армию и даже часть коммунистов, что таило для властей наибольшую опасность. Восстания, мятежи, забастовки — к началу 1921 г. все это слилось в одном потоке, угрожавшем снести большевиков быстрее, чем это пытались сделать белые генералы.
Можно выделить несколько важнейших элементов новой экономической политики:
1) введение продовольственного налога и отмена разверстки;
2) разрешение свободной торговли;
3) устранение милитаризации труда;
4) частичная денационализация промышленности, легализация частного предпринимательства;
5) переход государственных предприятий к хозяйственному расчету и перестройка структуры их управления;
6) замена натуральных хозяйственных отношений денежными и, соответственно, упрочение финансов;
7) отход от уравнительности в оплате труда.
Введение продналога
В общих чертах изменение аграрного курса намечено в уже упомянутом «Черновом наброске» Ленина. Его суть можно выразить в нескольких пунктах:
1) замена разверстки налогом;
2) уменьшение размеров нового налога по сравнению с прежней разверсткой;
3) снижение процента налога в зависимости от «старательности землевладельца»;
4) возможность «использования землевладельцем его излишков сверх налога в местном хозяйственном обороте».
Последний пункт особенно важен. Это совокупность ленинских взглядов на торговлю в том виде, как они сложились к февралю 1921 г. Здесь все показательно: и запрет на употребление самого слова «торговля», замененного некой туманной «свободой использования излишков», и ограничение этой «свободы» местными рамками и еще рядом условий, делающих все более куцыми провозглашенные уступки.
Ленинский «Черновой набросок» стал ядром резолюции «О замене разверстки натуральным налогом», представленной X съезду РКП(б). Ее проект готовился в келейной обстановке и не стал объектом какой-либо широкой предварительной дискуссии. «Правда» опубликовала несколько статей по этому вопросу в конце февраля 1921 г., но, как заметил впоследствии Ленин, «на них никто не отвечал». Атмосфера этой апатии передалась и аудитории X съезда РКП(б), почти без споров и при редком единодушии одобрившей резолюцию. Она была уточнена Декретом ВЦИК 21 марта 1921 г. «О замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом». В целом оба эти документа составили основу государственной аграрной политики в первой половине 1920-х гг.
Главные элементы новой аграрной политики
Отметим ее главные элементы:
1) объем налога уменьшается по сравнению с разверсткой и должен сокращаться каждый год по мере преодоления экономических неурядиц. Он вычисляется, исходя из минимальных потребностей армии, городских рабочих и неземледельческого населения; налог взимается в виде процентных или долевых отчислений от произведенных крестьянином продуктов. При этом учитывается «урожай, число едоков в хозяйстве и наличие скота в нем»;
2) налог имеет прогрессивный характер: чем богаче крестьянин, тем больше он платит. Налоговые льготы предоставляются «старательным земледельцам» и беднякам; последние в ряде случаев могут и вовсе освобождаться от налогов;
3) размеры налога устанавливаются до начала весенних полевых работ;
4) налог «раскладывается» внутри сельских обществ всеми гражданами, независимо от их достатка. Попытки предоставить это право лишь беднякам пресек сам Ленин при окончательной редакции резолюции X съезда РКП(б) в марте 1921 г. Круговая порука отменялась: каждый платил только за себя, но не за других.
Переход к свободной торговле
Перемена аграрной политики языком тех лет обозначалась как «установление правильных взаимоотношений между рабочим классом и крестьянством». Но «нэповские» представления правящей верхушки не являлись ни ясными, ни устойчивыми. Это оправдывалось отсутствием опыта, хотя в действительности часто объяснялось наличием предрассудков.
На ранней стадии НЭПа властям труднее всего было согласиться со свободной торговлей. Они всячески препятствовали ей, обусловив ее разрешение серией «запретительных» мер и даже боясь употреблять само это слово; обычно предпочитали говорить об «обмене». В резолюции X съезда РКП(б) вообще обойден молчанием вопрос о том, где, собственно, крестьяне смогут «поменять» свои продукты. В Декрете ВЦИК 21 марта 1921 г. уже упоминаются вскользь базары и рынки, но предпочтение отдается кооперации, которая давно стала государственной: даже членство в ней являлось обязательным. Но, признав рынки, власти не решились сделать следующий шаг и попытались втиснуть торговлю в узкие рамки «местного хозяйственного оборота». Так легче было и следить за торговлей, и быстро прикрыть ее в случае нужды.
Скупо и туманно говоря о рынках, власти стремились прельстить крестьянина возможностью пользоваться государственным «фондом предметов сельскохозяйственного инвентаря и предметов широкого потребления». Это право крестьяне получали, если оставшиеся «излишки» несли не на рынок, а в государственные заготовительные конторы. Власти рассчитывали, что так оно и будет. Государство являлось монополистом промышленных товаров, и, естественно, предполагалось, что их приобретут в любом случае, даже если обмен «продукты — изделия» станет невыгодным для деревни. Эта умозрительная схема сразу разрушилась, когда ее попытались воплотить в жизнь. Крестьяне не захотели отдавать свои продукты за бесценок кооператорам: предложенные кооперацией «эквиваленты» их не устраивали. Крестьяне наладили связи непосредственно с фабрично-заводскими комитетами, минуя кооперативных посредников, и сами назначили свою цену. Неповоротливый бюрократический кооперативный аппарат на первых порах не сумел ни овладеть рынком, ни просто как-то влиять на него. Его беспомощность стала очевидной уже весной 1921 г. Связанный десятками инструкций, он не смог быстро повышать или снижать цены в зависимости от спроса. Оказались иллюзией и попытки удержать торговлю в местных границах: за этим не могли, да и не умели следить.
Осенью 1921 г. Ленин признал, что обмен превратился в обыкновенную куплю-продажу Он оценил, однако, провал «обменной» операции с тем прагматизмом, который был всегда ему присущ. Если торговлю невозможно запретить или ограничить, ее надо использовать в своих целях: к такому выводу он пришел в конце 1921 г. Как раз в сфере торговли новый советский «купец», научившись у нэпмана его приемам, сделает государственное хозяйство более прибыльным, чем частное, — эту мысль Ленин неоднократно отстаивал в условиях НЭПа. Поэтому торговлю, которую предстояло взять не приступом, но измором, он считал одним из основных элементов «социалистического строительства».
Устранение милитаризации труда
Протест рабочих против прикрепления их к предприятиям стал повсеместным в начале 1921 г. Но власти не сразу пошли на уступки. Опасаясь, что рабочие разбегутся, они ослабляли «крепостные» стеснения постепенно, в течение весны-осени 1921 г. Какого-то продуманного плана тут не было, все зависело от того, куда качнется маятник экономических новшеств. Когда в мае 1921 г. было решено приступить к «концентрации» промышленности, отдав в аренду или закрыв убыточные заводы, то всякое «прикрепление» потеряло свой экономический смысл. Почти сразу же, весной 1921 г., отказались от мобилизаций на фабрики и заводы крестьян: это явно противоречило нэповскому аграрному курсу. Перевод военных армий на положение трудовых, примечательный для 1920 г., прекратился в 1921 г. ввиду демобилизации солдат. В совокупности это и обусловило отмену милитаризации труда. Во времена войны работу, которую мог сделать один человек, делало несколько — при этом ссылались на голод, необходимость прирабатывать, низкое жалованье и т. д. С этим соглашались, и иного выхода не было — иначе могли бы не получить то, в чем нуждался фронт. В 1921 г., когда опасность миновала, людей перестали прикреплять к заводам не потому, что они были не нужны, а потому, что они должны были не только работать, но и приносить прибыль. Там, где ранее не хватало рабочих, теперь ощутили их избыток: безработица стала спутником НЭПа.
Денационализация промышленности
Разрешение частной инициативы предусматривалось постановлением ЦК РКП(б) 14 мая 1921 г. В нем говорилось о поддержке мелкой и кустарной промышленности — ее, правда, пока остерегались называть частной. Но уже резолюция X Всероссийской конференции РКП(б) 27 мая 1921 г. «Об экономической политике» не только назвала все своими именами, но и разрешила «сдачу в аренду частным лицам, кооперативам, артелям и товариществам государственных предприятий». Сдача в аренду была наиболее распространенной формой денационализации: продавать фабрику или завод обычно не решались. Правда, нэпманы могли создавать и собственные предприятия, но число занятых на них лиц ограничивалось — не больше нескольких десятков человек. В целом, за счет мелких фабрик и мастерских частный сектор выпускал в 1920-е гг. 20–25 % промышленной продукции страны. «Командные высоты» в экономике находились в руках государства. Но, как правило, нэпманы и сами обходили их стороной. Их мало привлекали предприятия, прибыль от которых не была бы быстрой и надежной. Еще менее они желали прибрать к рукам убыточные заводы-гиганты.
Нэпман пошел в торговлю — туда, где не требовалось больших затрат и вложений, а капиталы «оборачивались» быстро. Вплоть до середины 1920-х гг. он контролировал от 40 до 80 % товарооборота. Особенно сильны были его позиции в розничной торговле.
Власти настороженно относились к частнику, но в целом нельзя сказать, чтобы они на первых порах особенно придирчиво теснили его или давили налогами. Публично осуждая нэпманов, как, впрочем, и всякий «капитализм», они умели до определенной поры ладить с ними и кое в чем идти им на уступки. Они разрешили, например, увеличить число занятых в частной мастерской и даже перестали поощрять тяготившие предпринимателей забастовки, к чему ранее имели немалую охоту.
Переход к хозяйственному расчету и перестройка управления промышленностью
Децентрализация предприятий, перевод их на самоокупаемость и расширение их прав — эти меры проводились одновременно и были тесно связаны между собой. Перестройка управления промышленностью имела несколько отличительных моментов. Во-первых, упразднялись 52 главка ВСНХ. Ранее каждый из них контролировал какую-либо отрасль хозяйства. Во-вторых, были созданы вместо главков 16 главных управлений, руководивших промышленностью не прямо, а через тресты и местные совнархозы. ВСНХ стал координирующим центром, он не вмешивался непосредственно в работу предприятий. В-третьих, произошло трестирование промышленности. Почти все предприятия входили в какой-либо трест по признаку или однотипности производства или тесных производственных связей. Тресты обладали широкими правами. Они сами находили покупателей своей продукции и сами назначали на нее цену. В-четвертых, трестирование ускорило переход к хозяйственному расчету. Государство не вмешивалось в дела трестов, не финансировало их и не несло за них ответственность. Они сами должны были заботиться о получении прибыли. Разумеется, это не означало устранение государственного контроля над промышленностью. Государство предоставляло кредиты и вводило ограничения на использование прибыли: оно определяло, какая часть доходов должна была идти на поддержание производства.
У нового экономического порядка, при всех его достоинствах, был существенный недостаток, имевший роковые последствия в судьбе НЭПа; хозяйственный расчет применялся в основном только в трестах; на отдельные предприятия он мог не распространяться. Трест получал доход и тогда, когда предприятие работало прибыльно, и тогда, когда оно было убыточным, — назначением завышенных цен на свои изделия.
Переход от натуральных к денежным отношениям. Упрочение финансов
Экономика не могла нормально развиваться при галопирующей инфляции. Сиюминутные выгоды, приносимые безудержным печатаньем «денежных» бумажек, быстро меркли на фоне тех убытков, которые несло государство из-за постоянного снижения курса рубля. Налоги не приносили тех доходов, на которые рассчитывали власти, мало кто рисковал вкладывать деньги в долгосрочные проекты. Необходима была денежная реформа и как можно скорее.
В конце 1922 г. были выпущены в обращение новые десятирублевые банкноты — «червонцы» — приравненные по стоимости к «царской» десятирублевой золотой монете. Они обеспечивались отчасти драгоценными металлами, но в большей степени — товарами и векселями. На первых порах червонец использовали лишь как расчетную единицу в производственных операциях, в оптовой торговле. Обычными, обиходными деньгами служили ежедневно обесцениваемые «совзнаки». Двойное обращение — устойчивой и падающей валюты — не могло продолжаться долго. В начале 1924 г. «совзнаки» прекратили печатать. Были выпущены в обращение казначейские билеты достоинством 1, 3 и 5 рублей. До 30 апреля 1924 г. старые деньги нужно было обменять на новые по курсу 1 рубль — 50 тысяч «совзнаков» образца 1923 г.
Финансовая реформа не являлась чисто технической операцией. Чтобы ее осуществить, требовалось накопить средства. Последние зачастую прямо изымались у населения путем принудительного распространения государственных займов и выплаты жалованья так называемыми «золотыми облигациями».
Следствием реформы стало составление бездефицитного бюджета (в котором доходы превышали расходы) уже в 1924 г. К середине 1920-х гг. натуральные хозяйственные отношения почти полностью стали денежными. Так, натуральный налог, который платили крестьяне с 1921 г., в 1924 г. был заменен денежным.
Отход от уравнительности в оплате труда
В эпоху военного коммунизма фактически практиковалась «уравниловка». Действовали тарифы и разряды, за разный по сложности труд платили по-разному но платили так мало, что эти различия почти не ощущались. НЭП восстановил принцип «каждому по труду», но одно это не смогло обеспечить устойчивый и быстрый рост производительности рабочих. Градация заработков являлась не только признанием неравноценности трудового вклада. Она должна была побуждать и к более продуктивной работе, но как раз этого зачастую не происходило. Предприятие могло и не быть «доходным», но премии от треста рабочие получали. В этой ситуации «стимулы к труду» неизбежно ослабевали, рабочие не чувствовали прямой связи между затраченными усилиями на производстве и своими заработками.
1.3. Этапы новой экономической политики
В новой экономической политике можно выделить несколько этапов: 1) весна — осень 1921; 2) конец 1921–1922; 3) 1923–1925; 4) 1926 — начало 1930-х гг.
Весной-осенью 1921 г. определялись лишь основные контуры новой политики. Она еще не всеми воспринималась «всерьез и надолго». Власти пытались, где это возможно, «обуздать капитализм», причем делали это довольно неуклюже. 1921–1922 гг., с легкой руки Ленина, назвали «годом отступления». Попривыкнув к необычной и неприятной для них фигуре нэпмана, власти пошли на некоторые послабления им — и заодно приблизили к «капиталистическим» условиям работы в государственном секторе. Резонанс, который приобрел НЭП, как раз в значительной степени объясним не столько терпимостью к «капиталистам», сколько необычной системой советского хозяйствования. Та жесткая деловая хватка, которую проявили «красные директора» и на которую столь часто жаловались рабочие, делала новых управляющих предприятиями порой неотличимыми от старых хозяев дореволюционной поры. Заметим, что уступки «капиталистам» в 1921–1922 гг. не были широкими. Чуть ослабляли налоги, разрешали заниматься коммерцией там, куда раньше пускали не всех, соглашались, чтобы нэпман нанял на работу людей сверх установленных «потолков» — и дальше этого не шли и не хотели идти.
Слом НЭПа фактически начался в 1923 г. Исходным пунктом для этого послужил знаменитый кризис 1923 г. Возникли так называемые «ножницы цен»: продукты крестьян были дешевы, промышленные изделия — дороги. А поскольку промышленные товары не раскупались, рабочим перестали платить зарплату — деньги трестам было взять неоткуда.
Главная причина кризиса не вызывала сомнений: сельское хозяйство развивалось быстрее и успешнее, чем промышленность. Разумеется, крестьянское хозяйство было легче восстановить, чем промышленность. Оно и пострадало меньше в годы войны, да и не требовало таких больших капиталовложений. Но к объективным трудностям примешивались и субъективные. Крестьянин работал на себя — и потому работал лучше и быстрее. Для рабочего же предприятие не было «своим». Он не чувствовал, как крестьянин, прямой связи между тем, что он сделает, и тем, что он получит.
Если бы существовала реальная конкуренция, маневры трестов с завышением цен на свою продукцию едва бы удались: их потеснил бы более удачливый соперник. Но конкуренции не было. Тресты фактически являлись монополистом своей продукции. А в таком случае, казалось, можно было назначать цены совершенно произвольно и не бояться, что их «собьет» конкурент.
Кризис был преодолен частично. Трестам предложили добиться подлинной, а не фальшивой самоокупаемости. Но сделать это в одночасье было нельзя — и трестам пришлось назначить более низкие цены; кому-то это принесло убытки, у кого-то просто уменьшились сверхприбыли. Таким образом, снижение отпускных цен на промышленные изделия произошло фактически административным, а не экономическим путем. То же можно сказать и о повышении заготовительных цен на крестьянскую продукцию: здесь вмешательство государства выглядело еще более откровенным.
Кризис 1923 г. показал иллюзорность идеи о возможности самонастройки нэповской экономики. Разумеется, выход из любой кризисной хозяйственной ситуации требует в той или иной мере участия государства, но в классической рыночной системе государственное вмешательство ограничивается множеством противовесов. В советской экономике такие ограничители действовали слабо. С каждым новым кризисом рыночные регуляторы утрачивали свое значение. Меры не знали: увидев, что с помощью дубинки иные проблемы решаются и лучше, и быстрее, не смогли побороть в себе искушения все чаще хвататься за нее.
В 1924 г. возник так называемый «торговый кризис». Находясь под впечатлением событий 1923 г., власти попытались ограничить влияние частных торговцев. Их считали главными виновниками «ножниц цен». Основным способом борьбы стало резкое повышение налогов. Для контроля за торговцами создается комиссариат внутренней торговли. Последствия оказались плачевными: образовались так называемые «торговые пустыни», сократились поступления налогов.
Примечателен и кризис 1925 г. Власти тогда понадеялись на большой экспорт хлеба, что позволило бы приступить к выполнению амбициозной программы индустриализации. Надежды эти, если вспомнить выражение Каменева, «отрегулировал» крестьянин: он недодал государству 200 млн пудов хлеба. Чтобы хоть как-то возместить убытки, власти в хаотичной спешке, не стесняясь уже никакими приличиями, разрешили продажу водки. Мера эта оказалась более успешной, чем регулирование рынка.
Эти кризисы 1923, 1924 и 1925 гг. еще стремились преодолеть «по-нэповски», не прибегая к винтовке, не закрывая рынки, не арестовывая людей и товары. Но именно кризисы середины 1920-х гг. можно назвать лабораторией, где оттачивались инструменты «великого перелома».
1.4. Кризисы 1927–1928 гг. и «великий перелом»
К концу 1927 г. обнаружилось, что крестьяне недодали государству около 130 млн пудов хлеба. В начале 1928 г. эта цифра еще более возросла, и власти увидели перед собой разверзающуюся бездну: речь шла уже не об экспорте, а о том, чтобы не допустить голодных бунтов. Кризис 1927 г. имел экономическую подоплеку, хотя власти и усмотрели здесь политическую интригу «кулаков». Крестьянину было выгоднее выращивать технические, а не продовольственные культуры: они оплачивались дороже. Произошло это ввиду просчетов в ценовой политике. Цены были застывшими, не менялись годами и зачастую не отражали экономических реалий. А к этому примешались и ожидание войны, побуждавшее припрятывать хлеб, и низкая продуктивность крестьянских хозяйств, вызванная, помимо прочего, и боязнью быть причисленными к «кулакам».
Поправлять экономическую оплошность экономическим приемом времени уже не было. Немедленно нужен был хлеб. Во многих местах были закрыты рынки, подверглись арестам, естественно, с политическими формулировками, зажиточные крестьяне. И, разумеется, начались конфискации хлеба. Поскольку одним из главных покупателей крестьянских продуктов оставался частный торговец, не забыли и его: увеличивали налоги, запрещали пользоваться железной дорогой для перевозки грузов. Публично, конечно, многое из этого осуждалось — частью лицемерно, но частью и искренне. Тогда-то и стал обычным тот прием, к которому начали прибегать еще во время войны и который столь распространился в годы коллективизации: порицали чрезмерные «перегибы», но требовали результатов, которые могли быть обеспечены только этой «чрезмерностью».
Кризис хлебозаготовок 1928–1929 гг., еще более острый, чем предыдущий, «урегулировали» уже в основном репрессивными мерами. Пример подал сам Сталин. К тому времени он уже побывал в Сибири и в еще не разоренной сибирской деревне смог достичь большего, чем обычные заготовители. Ему подражали и многие мелкие «вожди» всех рангов и уровней. НЭП как таковой официально не был отменен, но его названием маскировалось иное содержание. Тот аппарат внеэкономического изъятия продуктов, отдельные стороны которого опробовались в кризисах 1923–1927 гг., заработал в 1928–1929 гг. как четкий, слаженный механизм. Путем сверхналогообложения «частник» ускоренными темпами вытеснялся из всех сфер экономики. Ограничивались рынки, лишались своих прав тресты, экономика становилась все более «командной», управляемой сверху. Происходило это не по какому-то заранее подготовленному и методично исполняемому плану. НЭП упразднялся «явочным порядком». У него устранялись те или иные несущие конструкции — и до тех пор, пока все здание не изменилось до неузнаваемости. Но делалось это впопыхах, необдуманно, ради сиюминутного «затыкания дыр». Люди, разрушившие здание НЭПа, были уверены, что только улучшают его; они затеяли ремонт, окончившийся ломкой.
Последние нэповские установления, словно волной, смыло «великим переломом» 1929–1933 гг. Правда, отдельные нэповские рычаги еще какое-то время использовались, но уже в системе другой, «командной» экономики. Это относится к так называемым «неонэпам» 1931–1932 гг. Схема неонэпов оказалась очень простой. Перед посевными работами крестьяне получали кое-какие права на продажу своей продукции — более широкие, чем раньше. Когда поспевал урожай, об этих правах забывали. Трудно даже сказать, было ли это обдуманным умыслом или вынужденным шагом, предпринятым после того, как рушились надежды на увеличение добровольных хлебных поставок. В 1933 г. прекратилось, однако, и это — НЭП для правящих кругов окончательно стал пережитком, не соответствующим духу времени.
1.5. Причины ликвидации НЭПа
Политические причины ликвидации НЭПа
В 1925–1928 гг. правящей кремлевской группе был еще присущ нэповский настрой. На Сталина нападали пока только «левые» — Троцкий, Каменев, Зиновьев и их сторонники. Кто-то из них был серьезно озабочен «отступлением» 1921–1922 гг. Но кто-то и просто использовал «левую» фразеологию как оружие в политической борьбе, пытаясь привлечь на свою сторону средний и низший партийный аппарат, в целом настороженно встретивший НЭП. Трудно сказать, был ли всегда Сталин «антирыночником» и являлись ли его выступления в поддержку НЭПа только маскировкой его подлинных замыслов. У каждого из кремлевских вождей можно насчитать с десяток высказываний и за, и против НЭПа. На НЭП смотрели прагматично: если рынок поможет наладить экономику, его терпели, если нет — его ломали без сожалений.
Едва убрали из ЦК ВКП(б) сторонников Каменева и Зиновьева, как возникла скрытая интрига против Бухарина. Борьба с бухаринцами все равно бы началась, независимо от того, был ли НЭП успешным или безуспешным. Но поскольку любая политическая схватка тогда и позднее приобретала идеологическое обличье и представлялась как борьба идей, то она приняла и антинэповскую направленность — ведь именно Бухарин сделал защиту НЭПа ядром своей теоретической платформы. Чем резче «разоблачали» Бухарина, тем изощреннее становилась антинэповская аргументация, а прозвучав в устах Сталина, она оценивалась как руководство к действию. Разумеется, нападки на НЭП едва ли прекратились бы, даже если бы сталинские противники исчезли раньше 1927 г. Но то, что с НЭПом оказались связаны, по мнению правоверных коммунистов, «сомнительные» идеи, а с точки зрения Сталина, — «сомнительные» политики, являлось важной предпосылкой отказа от нэповских новшеств.
Экономические причины ликвидации НЭПа
Российская экономика не была отлажена вплоть до конца НЭПа. Это предрешалось, в первую очередь, той нэповской программой, которая была выработана и уточнена в 1921–1922 гг. и сохранила свой остов без изменений вплоть до конца 1920-х гг. Власти пытались решить две противоречащие друг другу задачи. С одной стороны, они хотели получить больше продуктов и товаров, но понимали, что этого удастся достичь в том случае, если производители будут работать и на себя, а не только на государство. С другой стороны, они опасались, как бы мелкий ремесленник и уличный торговец не превратились соответственно в «капиталиста» и богатого купца — и за экономическим переворотом не последовал бы политический, как об этом предупреждал Маркс.
Экономическая политика очень точно отразила эти колебания. Нэпмана и зажиточного крестьянина то одергивали, то поощряли — в разных местах по-разному, но одинаково смутно понимая, какого «капиталиста» они могут допустить, а какого — нет. Не обладая стройностью, целостностью и внутренней логичностью, нэповская экономика, в отличие от классической рыночной, не имела и другого важнейшего свойства — саморегулирования. Она была подобна машине, которая постоянно ломалась, после каждой починки двигалась еще медленней — пока, наконец, не остановилась вовсе. Неустранимое противоречие этого экономического эксперимента состояло в том, что «социалистической» машине пытались поставить «капиталистический» мотор, не задумываясь об их совместимости.
Идеологические причины ликвидации НЭПа
НЭП в значительной мере обусловил изменение идеологических установок правящей партии. Нужно было доказать, что разрешение частной аренды и введение платности не только не меняют «социалистического» характера государства, но именно его и укрепляют. Где-то это было сделано умело, где-то неуклюже, но в целом нэповская аргументация оказалась как бы встроенной в идеологическую систему большевиков. Но эта «встроенность», несмотря на ухищрения пропагандистов, не могла скрыть ряда противоречий.
Прежде всего НЭП противоречил уравнительности, бывшей ядром того нового политического сознания, которое пытались привить массам. Уравнительные настроения, стремление «все поделить» в значительной степени были присущи и низам, хотя здесь это, может, и не имело политического оттенка. Нэпмана в низах осуждали не как будущего контрреволюционера, но как богача, продававшего продукты по ценам, которые никогда не казались низкими, даже если и являлись таковыми.
Социальные причины ликвидации НЭПа
Если мы попытаемся указать хотя бы на один социальный слой, который в массе своей дорожил НЭПом и боролся за него, то окажемся в затруднении. Рабочие, собственно, не чувствовали своей связи с НЭПом. Они получали жалованье зачастую независимо от того, пользовалась их продукция спросом или нет, и какой ценой она была получена. Было много способов, отнюдь не экономических, превратить залежалый товар в дефицитный, а дешевую продукцию сделать дорогой. Смутно понимая выгоды, которые им принес НЭП, они зато отчетливо ощущали его социальные издержки — безработицу, рост цен, задержку жалованья.
Крестьянам, разумеется, был более близок НЭП, но далеко не всем. 35 % крестьян не платили налоги. Это были бедняки, для которых НЭП таил угрозу еще большего разорения, ибо он, при всех оговорках, поощрял все же сильного, а не слабого. Они уповали не на НЭП, а на традиционную помощь государства.
Дело было не только в том, что не всякий хотел защищать НЭП, но и в том, что мало кто смог бы это сделать. Ни о каких «лоббистах» тогда не было и речи. Когда какой-то партийный вождь брался отстаивать НЭП, можно говорить лишь о совпадении его взглядов с точкой зрения нэпманов, но отнюдь не о ее передаче.
1.6. Формирование «командной» экономики
Переход к «командной» экономике произошел не путем смены одной модели другой, а путем расширения и усиления «социалистических» элементов в действующей экономической схеме. Когда отказывал тот или иной нэповский, рыночный рычаг, его заменяли в спешке «социалистическим» — сначала еще надеясь, что ненадолго. Со временем количество перешло в качество, и нэповские меры стали отменять даже тогда, когда в этом не было необходимости — в силу антирыночной инерции.
В «командной» экономике видели способ поддержания народного хозяйства в нормальном состоянии — без кризисов, которыми был богат конец НЭПа, без грозящего в будущем социального расслоения. В ней видели залог преодоления нестабильности — того, что сделало для широких масс такой неуютной эпоху НЭПа.
Командная экономика означала всепроникающий, тотальный контроль государства над производством и потреблением любой продукции. Ее отличали следующие особенности:
1) Централизация производства.
Сильно урезались права предприятий. Они работали только по государственным заказам. Хозяйственный расчет не отменялся, но становился формальным. Экономика управлялась из одного центра. Находившиеся под мелочной опекой государственных органов хозяйственники были вынуждены согласовывать с ними почти каждый свой шаг.
2) Директивное планирование.
Государство «сверху» определяло основные показатели той продукции, которую надлежало произвести. Они являлись обязательными. Отступление от назначенных цифр расценивалось как наказуемый поступок. Планирование было тотальным и распространялось на все виды производств.
3) Директивное ценообразование.
Стоимость товаров определялась не на рынке. Ее назначали государственные органы. Разумеется, новый порядок ценообразования нельзя считать произвольным. В нем все же учитывалась реальная меновая стоимость. Но, во-первых, цены менялись не гибко и не поспевали за изменением экономической конъюнктуры и, во-вторых, цены были «социальными», т. е. намеренно, во избежание социальных конфликтов, поддерживались на низком уровне, не отражающем затраты на производство товаров.
4) Централизованное распределение ресурсов.
Свободная торговля как таковая была почти сведена на нет. О приобретении сырья надо было теперь договариваться не с частными поставщиками: его «отпускали» из жестко лимитированных государственных фондов.
5) Установление фиксированного курса денег.
Государство прекращало свободный обмен денег на золото. Курс рубля устанавливался не на рынке, а в государственных канцеляриях. Именно правительство решало, сколько банкнот выйдет из-под печатного станка, и будут ли они обеспечены реальными ценностями.
Индустриализация и ее источники
Индустриализация и коллективизация — вот два важнейших экономических события в жизни страны, которые придали «командной» экономике окончательный облик. Формально начало индустриализации связывается с 1925 г. Именно тогда XIV конференция ВКП(б) (апрель 1925 г.) и XIV съезд ВКП(б) (декабрь 1925), признав осуществимость «победы социализма в одной стране», сочли, что этого можно достигнуть лишь на основе развития крупной промышленности. Дальше разговоров тогда не пошли: перессорившимся в 1925 г. большевистским вождям было не до экономики.
Для определения сроков и объемов индустриализации требовалось решить главный вопрос: где взять деньги? Впервые на этот вопрос попытался подробно ответить Пленум ЦК ВКП(б) в апреле 1926 г. Среди источников «первоначального социалистического накопления» были названы «экспроприация» непроизводительных классов (буржуазии и дворянства), аннулирование долгов, сосредоточение доходов от промышленности, госторговли (внутренней и внешней) и всей кредитной системы в руках государства.
Эти «доходные статьи» на поверку оказывались полумифическими. То, что не нужно было платить долги, конечно, облегчало накопление средств. Но гораздо больше их можно было бы получить (в виде иностранных кредитов), если бы эти долги признали. Государство действительно сосредоточило в своих руках все доходы от промышленности. Но ему и в одиночку пришлось нести на себе бремя индустриализации — без всякой поддержки частного капитала. Сомнительными кажутся и упоминания о торговых прибылях. Они являлись бы куда большими, если бы исправно взимали налог с частных торговцев, а не разогнали их в конце 1920-х гг., создав «торговые пустыни».
В резолюции апрельского Пленума ЦК ВКП(б) перечислялись и другие источники социалистического накопления. Это жесткий режим экономии, привлечение денег населения в виде государственных займов, экспорт сельскохозяйственной продукции. Жесткого режима экономии, несмотря на частые угрозы и волну судебных процессов против «вредителей», достичь не удалось. Зато преуспели в принудительном навязывании населению «займов индустриализации». Не все получилось и с экспортом сельхозпродуктов — он не оправдывал возлагаемых на него надежд. Да и сам экспорт представлял собой узаконенную форму грабежа: приобретали хлеб у крестьян по низким заготовительным ценам, продавали его за границу втридорога. Важнейшим источником дохода стала и продажа водки.
В том буйстве всеобщего разорения конца 1920-х — начала 1930-х гг. — и предпринимателей и торговцев, и концессионеров и, наконец, крестьян (раскулачиванием и коллективизацией) и рабочих (инфляцией, задержкой жалованья, займами) — трудно определить, кто дал больше, а кто меньше для индустриализации. Все складывалось в один общий котел, и не брезговали ничем — ни спаиванием людей, ни продажей эрмитажных сокровищ, ни выпуском не обеспеченных ценностями банкнот.
Этапы индустриализации
1) 1926–1928 гг. Этот период можно назвать «доплановым». Четкой, продуманной и всеохватывающей концепции предстоящих экономических перемен еще не существовало. Но уже были намечены основные контуры «индустриализации». Главные усилия направлялись на преимущественное развитие тяжелой промышленности, производства средств производства. Это достигалось двумя приемами: модернизацией существующих предприятий и новым промышленным строительством.
2) 1929–1932 гг. Второй этап индустриализации обычно относят к началу первой пятилетки (1927/28–1932 гг.). Но его все же правомернее увязывать с 1929 г., с которого и принято начинать отсчет «великого перелома». Весной 1929 г. V Всесоюзным съездом Советов был утвержден первый пятилетний план в его так называемом «оптимальном варианте», т. е. с завышенными цифрами. Впрочем, последние не оставались неизменными: их еще несколько раз повышали в последующие годы. Первый пятилетний план узаконил главную особенность предшествующего периода индустриализации — отток основных средств (свыше 70 %) на нужды тяжелой промышленности. Первая пятилетка и сделала экономику «социалистической»: частника фактически вытеснили из промышленности, а постройка сотен новых предприятий поставила государственный сектор вне конкуренции.
3) 1933 — конец 1930-х гг. Третий этап индустриализации начался в 1933 г. и был характерен определенным упорядочиванием «большого скачка», замедлением темпов экономического роста и, наконец, робкими попытками увеличить производство средств потребления. Иными словами, экономику, которая создавалась хаотичной «горячкой» взрывов и скачков, попытались ввести в «нормальное» русло и тем самым обеспечить ее будущее развитие — не столь бурное, но последовательное.
Итоги индустриализации
Итоги индустриализации были следующими:
1) был окончательно уничтожен частный сектор в экономике и была создана такая схема ее регулирования, в которой не было места стихийному рынку;
2) изменилась экономическая география СССР. Возникли новые экономические районы, что объективно способствовало прежде всего возрождению национальных окраин страны;
3) были узаконены преобладающее развитие производства средств производства и постоянное отставание производства средств потребления;
4) особую прочность получили «командные» приемы в экономике. Проводимая путем жесткого директивного планирования и государственного контроля, индустриализация условия своего рождения сделала условиями своего существования;
5) в той форме и при тех скоростях, которые ее отличали, индустриализация предрешила постоянную экономическую отсталость страны. Это тем более парадоксально, что в индустриальном рывке в первую очередь видели способ преодолеть отставание от Запада. Индустриализация фактически разорила сельское хозяйство — один из основных ее источников. Более того, она создала такие условия, которые предполагали, что промышленность еще долгое время сможет существовать лишь за счет скрытой или явной выкачки средств из деревни. Кризис деревни означал, однако, и кризис экономики. Проведенная в условиях обособления от Запада, индустриализация воспроизвела и закрепила устаревшие приемы управления промышленностью, которые использовались в России в прошлые времена, и тот невысокий технический уровень, который был ей присущ.
Стахановское движение
Проводя индустриальный «большой скачок», власти возлагали большие надежды на стахановское движение. Оно получило свое название по имени шахтера А.Г. Стаханова, сумевшего в результате улучшения организации труда увеличить выработку угля в ночь с 30 на 31 августа 1935 г. в 14 раз выше нормы. Его примеру последовали многие, и имена «героев первых пятилеток» — А.Х. Бусыгина, Е.В. и М.И. Виноградовых, М.С. Демченко, Н.С. Сметанина стали широко известны в стране. Власти поощряли стахановцев, стремясь с их помощью преодолеть крайне низкий уровень производительности труда. Стахановцы находились в более выгодных условиях, нежели другие рабочие, и им нередко в первую очередь доставлялось сырье и лучшее оборудование. С учетом всеобщего дефицита сырья и материалов понятно, что это даже усиливало производственные неурядицы. Стахановцы устанавливали новый потолок производительности труда, соответственно этому повышались тарифы и нормы выработки. Значительная часть рабочих относилась к стахановскому эксперименту со скрытой неприязнью, поскольку им приходилось нередко за прежнюю плату выполнять бо́льшую по объему работу.
Стахановское движение являлось одним из способов преодоления отсталости страны в той ситуации, когда рабочие не получали за свой труд равноценную плату и, следовательно, не хотели работать в полную силу. Числиться стахановцем было и почетно, и выгодно: их поощряли не только «морально», но и материально. Разумеется, нельзя отрицать и искреннего энтузиазма рабочих, желавших быстрейшего преодоления нищеты и отсталости страны.
1.7. Коллективизация
Начало коллективизации
Предшественником колхозов являлись товарищества по совместной обработке земли (ТОЗ). ТОЗы не привились в деревне, да и власти относились к ним прохладно — разумеется, поощряя их, но довольно малыми средствами.
О возможности убыстрить коллективизацию крестьянских хозяйств заговорили в 1927 г. — еще до того, как проявился и был осмыслен хлебозаготовительный кризис 1927–1928 гг. В постановлении ЦИК и Совнаркома СССР «О коллективных хозяйствах» (16 марта 1927 г.) и резолюции XV съезда ВКП(б) «О работе в деревне» (19 декабря 1927 г.) говорилось, однако, не о подхлестывании коллективизации и уж тем более не о принуждении к ней, но только о ее поощрении. «Какое бы то ни было принуждение при организации коллективных хозяйств или искусственное форсирование перехода от простейших форм коллективных хозяйств к более сложным формам неизбежно нанесли бы коллективному движению огромный вред и задержали бы его развитие» — отмечалось в постановлении 16 марта 1927 г. В том же духе высказывался и XV съезд ВКП(б), с которым обычно связывается переход к коллективизации. Содержавшаяся в его документах формулировка «усилить помощь колхозам и совхозам», судя по контексту, никак не означала принудительного обобществления.
Положение изменилось после провала двух хлебозаготовительных кампаний — 1927 и 1928 гг. Именно 1928 г. и следует считать началом коллективизации, которую хронологически можно разделить на несколько периодов: 1) 1928–1929; 2) 1930; 3) 1931–1933.
Массовая коллективизация не предусматривалась пятилетним планом — разумеется, его первоначальными, а не уточненными вариантами. Схема обобществления была простой: добровольное вступление в колхозы крестьян и поставка им новой техники. Это должно было помочь колхозникам повысить урожайность своих земель и увлечь примером других крестьян.
На первых порах стремились придерживаться этой схемы. С зимы 1928–1929 гг. намного увеличилось число охваченных колхозами крестьянских хозяйств. Но пошли туда, как и следовало ожидать, в основном бедняки. У них не было иного выхода, как довериться посулам властей, обещавших «коллективное» процветание. Как только счет коллективизированных хозяйств пошел на сотни тысяч, у властей возникло искушение умножить ряды колхозников. Несомненно, оно усиливалось продолжавшейся неразберихой при сборе хлеба. Власти надеялись, что стоит приложить еще немного усилий, и в «коллективы» пойдут все. Здесь действовал своеобразный принцип «наращивания». Призывая к быстрейшему «колхозному» перевороту, Сталин и его окружение оказывали давление на низшие и средние партийные и советские органы. Последние, стремясь выполнить «план» и даже соревнуясь в этом, всеми правдами и неправдами стали загонять крестьян в «коллективы». Естественно, что процесс обобществления убыстрялся. Ободренная этим кремлевская верхушка назначала уже новые, еще более ускоренные темпы коллективизации — и так до тех пор, пока все трудоспособные крестьяне не оказались за колхозной изгородью.
Массовая коллективизация 1930-х гг
Конкретным воплощением этого «принципа наращивания» явилась статья Сталина «Великий перелом», опубликованная в ноябре 1929 г. Из «тозовского» призыва Сталин сделал следующий вывод: в колхозы пошел середняк — значит, основная масса крестьян оценила выгоды коллективизации. Раз так, то нужно пересмотреть намеченные планы обобществления деревни, ускорив его.
Начало массовой коллективизации положило принятое 5 января 1930 г. постановление ЦК ВКП(б) «О темпах коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству». Массовая коллективизация должна была отличаться двумя чертами: быстротой и «уничтожением кулачества как класса». Пятилетним планом предусматривалась коллективизация только 20 % крестьянских хозяйств. Постановление 5 января 1930 г. определило уже иные сроки. На Нижней и Средней Волге и на Северном Кавказе коллективизация должна быть закончена «в основном» осенью 1930 г. или в крайнем случае весной 1931 г. Другие зерновые районы предполагалось «коллективизировать» до весны 1932 г.
«Ликвидация кулачества как класса в районах сплошной коллективизации» означала применение следующих мер: 1) отмена права кулаков на аренду земли; 2) запрет на использование ими наемного труда; 3) конфискация у них средств производства, скота, хозяйственных и жилых построек, семенных запасов — все это передавалось в колхозы в качестве бедняцкого «взноса». Возможность поживиться чужим имуществом (его делили между колхозниками) и обязательность выполнения плана ликвидации кулаков независимо от того, имелись ли таковые вообще, немало способствовали быстроте раскулачивания.
Все кулачество в январе 1930 г. было разделено на три категории. К первой из них относились «организаторы террористических актов и контрреволюционеры»: они арестовывались, а их семьи подлежали высылке в отдаленные районы. Схожей была участь лиц 2-й категории — крупных кулаков, не занимавшихся террором. Они ссылались со своими семьями в другие губернии. 3-й категории — «лояльным» кулакам — отводилась земля в соседних районах в пределах «их» губернии, зачастую необработанная и худшая по качеству. Таких земель хватало не всегда, и примечательно, что когда на одном из совещаний представители с мест сказали об этом секретарю ВЦИК, тот посоветовал «лояльных» кулаков перевести из 3-й категории во 2-ю без излишних формальностей. Характерно, что среди высылаемых «кулаков» нередко оказывались и середняки и даже бедняки: где-то выполняли план по раскулачиванию, где-то просто убирали из деревни всех недовольных колхозами, невзирая на их достаток.
Стремительный «колхозный» рывок, предпринятый в начале 1930 г., в одночасье поставил страну перед аграрной катастрофой. Крестьян буквально загоняли в колхоз угрозами, арестами и конфискациями. Следствием этого стал и резкий падеж поголовья скота (крестьяне не желали отдавать его в колхозы), и сокращение запасов зерна. Вина за это отчасти ложилась на местные органы власти, хотя, надо признать, им пришлось выполнять решения верхов, которые и не могли быть воплощены в жизнь обычными, не крайними мерами.
Статья Сталина «Головокружение от успехов», равно как и постановление ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении», увидевшие свет в марте 1930 г., осудили эти «перегибы». Местные импровизации были названы единственной их причиной. Тем самым наказывали плеть, а не руку, хлеставшую ею. Иных виновников тогда не нашли, да и искать их было делом опасным.
Мартовский окрик «верхов» чуть притормозил коллективизацию. Начались выходы из колхозов, на первых порах довольно заметные. Однако никто не отменял обозначенных ранее целей. Предлагалось делать то же самое и в те же самые сроки, но только менее жестко: принципиальных изменений в «колхозном строительстве» не произошло. Разумеется, револьвером не угрожали, но знали и применяли много способов, и изощренных и примитивных, чтобы заставить крестьян примкнуть к колхозам. Осенью 1930 г. выход из колхозов прекратился. Это событие не случайно совпало по времени с началом очередной компании по хлебозаготовкам. С 1929 г. такие компании обычно преследовали две цели: сбор хлеба и прикрепление к колхозам. Зачастую это делалось руками одних и тех же людей и, что очень важно, одними и теми же приемами. «Единоличник» облагался теперь налогами сильнее, чем колхозник; крестьянин это знал и предпочитал вступать в колхоз до уплаты налога, а не после нее.
С 1931 г. коллективизация приобрела чуть более спокойный характер, нежели раньше. Период «бури и натиска» прошел. Был уже создан достаточно отлаженный и мерно работающий механизм принуждения к коллективизации — без крайностей, но и без остановок.
Летом 1930 г. колхозы объединили свыше 23 % крестьянских хозяйств, через год — уже около 53 %. К июню 1932 г. было коллективизировано 61,5 % крестьянских хозяйств, 77,7 % посевных площадей. В это время колхозы и совхозы обеспечили 75 % общего объема государственных заготовок продуктов. Медленно, но последовательно, «дожимали» единоличных хозяев — и число их из года в год уменьшалось. В 1934 г. коллективизацией было охвачено 71,4 % крестьянских хозяйств, в 1935–83,2 %, в 1936–90,5 %, в 1937–93 %.
Типы коллективных хозяйств
По мере развития коллективизации менялся и облик колхозов. Исторически в Советской России существовали три формы коллективных хозяйств:
1) Коммуны. В них общим было все, вплоть до мелкой птицы и приусадебных огородов. Полученные доходы делились поровну. Экономические союзы «коммунаров» являлись скорее следствием объединявшей их участников идеи, а не хозяйственных потребностей; в этом отношении они были в чем-то близки сектантам. Коммуны никогда не были широко распространены — ни в годы Гражданской войны, когда они считались основной формой коллективных хозяйств, ни тем более позднее.
2) ТОЗы (Товарищества по совместной обработке земли). Здесь крестьяне имели общую землю и вместе трудились; их инвентарь и скот не обобществлялись.
3) Сельскохозяйственная артель, или колхоз. Здесь общей становилась не только земля, но и все средства производства. Во владении крестьян оставались лишь жилой дом и приусадебные огороды, а также некоторое количество скота.
В 1929 г. коммун было очень мало, а соотношение между ТОЗами и колхозами в общей массе коллективизированных хозяйств примерно составляло 2: 1. Колхозы стали не только преобладающей, но и единственной формой крестьянских коллективов вследствие того, что ТОЗы и коммуны просто «переводили» на Устав сельскохозяйственной артели, принятый в 1930 г.
Итоги коллективизации
Коллективизация на первых порах привела к резкому сокращению урожайности сельского хозяйства, уменьшению поголовья скота, снижению интенсивности и производительности труда. Такова цена любого аграрного переворота — и «социалистического», и «капиталистического». Сложнее было с другим. Коллективизация привела к преобладанию административных приемов регулирования сельского хозяйства над экономическими. Конечно, колхозная оплата труда все же предусматривала большие заработки за лучший и более качественный труд. Но различия в оплате крестьян не были существенными, они не могли побудить их работать в полную силу — они предлагали слишком низкую цену за это. Новый аграрный порядок не просто отличался от прежнего — он был с ним несопоставим. Крестьянин словно погрузился в другой мир — мир, где исповедуемые им ценности не имели значения, где не было традиций, мир, которого крестьянин не понимал и к которому не мог приспособиться. Из хозяина его сделали поденщиком, надеясь, что он будет работать как хозяин, но он трудился еще хуже поденщика.
Аграрная экономика после коллективизации была основана на принуждении к труду. На первых порах это принесло какие-то плоды: отнять можно было легче, больше и быстрее, чем обменять. Но чем скорее крестьяне убеждались, что у них будут отнимать, тем бо́льшую бедность они предпочитали, тем меньше они давали, тем меньше у них можно было отнять. Вый ти из этого порочного круга сначала пытались больше кнутом, чем пряником, затем, в послесталинские времена, — больше пряником, чем кнутом, — но и то, и другое одинаково мало помогало. Коллективизация была относительно простым путем решения аграрных проблем, но за эту простоту пришлось платить дорогой ценой: сиюминутные выгоды обернулись долгосрочными убытками.
2. Экономическое развитие
2.1. Промышленность
Промышленный подъем 1921–1925 гг. во многом был обеспечен вводом в действие ранее остановленных предприятий. Выпуск промышленной продукции в 1925 г. составил 75,5 % от довоенного уровня, в 1926–98 %.
Разумеется, это «средние» цифры: в разных отраслях промышленности темпы восстановления были неодинаковыми. Если по производству электроэнергии и продукции машиностроения уровень 1913 г. был существенно превзойден в 1925 г., то по добыче важнейших видов сырья достичь довоенных показателей к середине 1920-х гг. не удалось.
Таблица 9
Темпы роста промышленной продукции в 1920-е гг. (1913=100)
Во второй половине 1920-х гг. темпы промышленного роста замедлились. Дальнейшее ускорение экономического развития требовало нового масштабного промышленного строительства на основе современной технологии.
Мощный промышленный рывок в 1928–1932 гг. был осуществлен путем максимального напряжения сил и широкого изъятия средств у населения — открытого и косвенного. Хотя в ряде случаев не были достигнуты показатели, определенные первым пятилетним планом, промышленный «большой скачок» нельзя не признать впечатляющим.
Таблица 10
Основные показатели экономического развития за 1928–1932 гг. (1928=1)
Высокие темпы промышленного развития были сохранены и во время второй пятилетки (1933–1937 гг.). Однако и тогда не было преодолено отставание легкой промышленности, обозначившееся еще в предыдущее пятилетие. (См. таблицу 11.)
В третьей пятилетке (1937–1942 гг.) планировалось увеличить производство промышленной продукции на 92 %, причем машиностроительной — в 2,3 раза. Однако прирост ее не достиг намеченной среднегодовой цифры.
Таблица 11
Производство важнейших видов промышленной продукции в 1928–1940 гг.
2.2. Сельское хозяйство
В сельском хозяйстве в 1928–1940 гг. спады чередовались с подъемами. Это вызывалось не только объективными причинами (в том числе погодно-климатическими условиями), но в значительной мере и аграрным экспериментированием.
Таблица 12
Валовая продукция сельского хозяйства в % к 1913 г. (в сопоставимых ценах)
До середины 1920-х гг. рост производства сельскохозяйственной продукции, по данным официальной статистики, отличался стабильностью и впечатляющей быстротой. Прежде всего это относится к сборам зерновых культур. Вместе с тем исследования И.В. Кочеткова, основанные на изучении «закрытой» статистики, показали, что посевные площади к 1925 г. во многих губерниях сократились, а в некоторых из них (в частности, в Пензенской, Тульской, Нижегородской губерниях) населению пришлось даже голодать.
Таблица 13
Валовые сборы зерновых культур в 1921–1925 гг. (млн пудов)
Темпы восстановления животноводства были не столь быстрыми, но по поголовью скота уровень 1913 г. удалось превзойти к 1925 г.
Говоря о развитии сельского хозяйства в 1926–1929 гг., советские экономисты долгое время употребляли слово «застой». Действительно, в эти годы не было впечатляющих рывков. Но «великий перелом» 1929–1932 гг. означал резкий откат назад в производстве сельскохозяйственной продукции. Спад в аграрной сфере удалось остановить лишь в середине 1930-х гг. По ряду важнейших показателей (в частности, по производству зерна) не смогли достигнуть даже довоенного уровня.
2.3. Транспорт
Восстановление транспорта затянулось до 1927–1928 гг. Оно было обеспечено прежде всего рациональным использованием уже имевшихся ресурсов и в первую очередь за счет ремонтных работ. С конца 1920-х гг. убыстряется строительство новых автодорог и особенно железных дорог. В 1928–1940 гг. протяженность новых железнодорожных линий составила свыше 12 тыс. км.
Таблица 14
Темпы роста грузооборота железнодорожного, водного и трубопроводного транспорта (в процентах к 1913 г.)
Одной из «великих строек» 1930-х гг. стало сооружение Туркестано-Сибирской магистрали (Турксиба), связавшей Сибирь и Среднюю Азию.
Впечатляющим был рост автомобильного парка. Производство автомобилей уже в 1928 г. почти вдвое превысило довоенный уровень. В 1928–1940 гг. было произведено свыше 1 млн грузовых и около 120 тыс. легковых автомобилей. Гужевой транспорт (на конной тяге) в основном использовался на местных дорогах.